этот момент Питер наметанным глазом углядел, как из-под двери в комнату протискивается какой-то серый пушистый клубочек, который, словно поддуваемый ветром, катится в их сторону. Он сразу же понял, что за этим стоит Агнес, что это она запустила к ним в комнату частичку себя, чтобы все видеть и слышать. И он ответил в строгом соответствии с “протоколом”:
- Да нет, они очень добры и внимательны ко мне, и вообще, мне здесь очень хорошо.
Мать в ответ только пожала плечами.
- Ну, что ж, хорошо, так хорошо, - сказала она. - А как тебя кормят? Хорошо? Что ты сегодня ел на обед?
Воспоминание о подгоревшей колбасе и холодном картофельном пюре было тотчас безжалостно изгнано из сознания в пользу более изысканного меню, извлеченного из радужно светящихся подвалов детской фантазии.
- Сегодня у нас был жареный цыпленок с картошкой, зеленый горошек на гарнир, а на десерт — яблочный пирог с огромным блюдцем сливок.
Мать радостно захлопала в ладоши и на лице ее изобразились удивление и плохо скрытая зависть.
- Смотри, как они о тебе пекутся! Вот, уж, не думала. Не мудрено, что тебе отсюда никуда не хочется ехать. И что же, у вас каждый день такое?
Мир детской фантазии не знает границ.
- Иногда на обед нам дают жареную свинину, иногда индейку, а на прошлой неделе у нас был рождественский пудинг.
Мать вздохнула и красивые глаза ее подернулись грустью.
- Конечно, - сказала она задумчиво, - в детстве надо хорошо питаться. А я, вот, когда была маленькой, всегда ходила голодной. Я даже не помню дня, когда мне не хотелось есть. Только позже, лет, так, в шестнадцать... когда я стала на ноги...
Воспоминание о том счастливом времени так развеселило ее, что она не могла удержаться от смеха.
- Да, тогда меня кормили, как на убой...
Пушистый шарик (хотя, на самом деле, это был вовсе не шарик) начал медленно откатываться к двери. Питер следил за ним краем глаза.
- Мама, ("ну, это не страшно: просто я так зову ее”), а чем ты занимаешься? Вот, например, у Родни Грина мать работает на фабрике, а Агнес устроилась в большой магазин в Лондоне, Хэрриджес называется... А какая у тебя..., - тут он запнулся, не будучи уверен в правильности выбранного им слова, но затем смело закончил: - Какая у тебя профессия?
Более наблюдательный человек сразу бы отметил некоторое замешательство, в которое привели мать слова Питера, но тому было не до этого: он следил за продвижениями пушистого комочка к двери.
- У меня, малыш, работа что-то вроде затейника. Можно сказать, я служу людям для развлечений.
- Аа, - взгляд мальчика скользнул по миловидному, гладкому лицу матери и было видно, что его ненасытное детское любопытство этим не удовлетворилось. - А что это такое, "за-тей-ник"? - поинтересовался он. Смущение матери стало еще заметнее, и мальчик вдруг понял, что у нее, как и у Ма, есть своя тайна, которую нельзя доверять посторонним.
- Ну, милый, - сказала она, - затейник - это тот, кто развлекает людей. Выходит, перед ними в красивой одежде...
Она замолчала, а потом, хихикнув, добавила: - На работе, твоя мама, можно сказать, как кроткая овечка среди злых волков.
У Питера даже глаза округлились от удивления, ибо тайна, которую мать открыла ему, неумолимо толкала его к единственно возможной разгадке:
- Ты хочешь сказать, что люди, которых ты развлекаешь, превращаются в волков?
В ответ, мать залилась звонким, девичьим смехом.
- Конечно! - задыхаясь от смеха, призналась она. - Еще в каких! Не хотела бы я им в лапы попасться!
Однако, вместо того, чтобы быть огорченной своим положением, мать наоборот нашла его смешным и захохотала так, что у нее на глазах выступили слезы. Затем она вдруг схватила Питера и так сильно прижала его к себе, что он даже вскрикнул от боли и стал бешено вырываться из ее объятий. Когда она его отпустила и, прикладывая маленький кружевной платок к глазам, стала вытирать их, Питер понял, что своим смехом мать просто скрывает душившие ее слезы, и что она очень несчастна и, может быть, даже чем-то напугана. И вот тут-то ему в голову и пришла дерзкая и непостижимо своевольная мысль поделиться с ней своей тайной; эта мысль пришла и уселась на пороге сознания, словно бродячая кошка, которая наконец-то нашла себе теплое и гостеприимное пристанище. А действительно, подумалось ему, почему бы не рассказать матери о превращениях Ма в медведицу пятничными вечерами? Может, тогда она перестанет бояться людей, оборачивающихся волками и уж, конечно, не станет об этом никому рассказывать, потому что… потому что все вокруг нее чужие. Он подождал, пока не уляжется ее волнение, а потом начал осторожно, предварительно бросив быстрый взгляд в сторону закрытой двери, подбираться к запретной теме.
- А что, мама, волки такие же большие, как медведи?
Занятая своими мыслями, мать посмотрела на него непонимающим взглядом, потом сказала мягко:
- Они разные, малыш, одни — большие, другие — маленькие.
В воображении Питера возникла целая вереница волков: некоторые из них были размерами с Ма, другие маленькие, как собачка Миссис Дадли, и он позавидывал богатому жизненному опыту матери. И тут роковое признание само собой слетело с его языка и сделал он его тихим возбужденным шепотом.
- Ма каждую пятницу превращается в медведя, а мне совсем не страшно.
- Что? - воскликнула мать, уставившись на Питера мокрыми от слез глазами.
- Да, да, - подтвердил он, - в пятницу вечером они меня всегда укладывают спать пораньше. В доме собирается много народу, и все рассаживаются здесь, в этой комнате. Я жду, пока не начнется пение, а потом тихонько спускаюсь вниз и смотрю в замочную скважину. Они все раздеваются догола и поют, а Ма вдруг оборачивается медведем. Я думаю, она знает, что мне все известно, потому что всегда строго-настрого велит мне держать язык за зубами. Но тебе я говорю, потому что ты рассказала мне про волков.
Итак, свершилось: сам того не зная, Питер приоткрыл завесу в Неведомое. Он, так сказать, “выпустил кота из мешка”, сказал то, о чем непосвященным знать не полагалось. В комнате вдруг сгустились тени, а красные обои на стенах, казалось, наоборот, засветились неестественной яркостью. Огромная навозная муха возникла из ниоткуда и, с сердитым жужжанием пронесясь по комнате, со всего маха грохнулась об оконное стекло, а из горшка с геранью высунулся, блистая ярко-зеленой чешуей, крошечный змееныш и направил на Питера свой злобный взгляд фосфоресцирующих глаз. И на мальчика сразу навалился страх. Он обвился вокруг него холодными, парализующими кольцами, потому что ему открылась страшная истина. Пусть даже Агнес и убрала своего пушистого соглядатая, все равно, другие — миссис Дадли, мистер Эндрюс-молочник, мисс Колдуэл — все они, конечно, сейчас следят за ним. Так было всегда — на улице, на детской площадке, в школе и дома, во сне и наяву, — они нигде его не оставляли без присмотра. А сейчас известие о его предательстве уже, наверное, летит во все концы, передаваясь от одного к другому с быстротой электрического тока, и их злость растет с каждой минутой и уже, наверно, несется обратно к нему лавиной лютой ненависти, способной превратить их обычные, ничем не примечательные физиономии в злобные, нечеловеческие хари. В отчаянии Питер сжимал руку матери, пытаясь объяснить ей необъяснимое.
Мне не надо было тебе говорить об этом, не надо. Ты должна сейчас же уехать отсюда, и больше никогда сюда не возвращаться. Никогда, понимаешь, никогда!
Но мать ничего не понимала, она была, словно кошка, играющая с хвостом гремучей змеи. Весело улыбаясь, она взъерошила ему волосы и, поцеловав в лоб, сказала:
Ну и фантазия же у тебя, малыш. Придумать же такое - “превращается в медведя”. Хотя, вообще говоря, старая карга и не на такое способна.
Но Питер уже слышал, как шаркают по кухне башмаки Ма и как где-то на улице хлопнула резко закрываемая дверь.
Но это все правда, мама, правда! И муха, которую ты только что видела, и зеленая змейка в цветке — это все они, они же следят за нами!
И муха! - воскликнула мать и снова залилась своим звонким смехом. Она откинула голову назад и взгляду Питера открылся ряд ровных белых зубов, а ее глаза сияли, словно два огромных синих озера. Лучи полуденного солнца проникли в комнату и на мгновение вызолотили ее роскошные кудри. Страх Питера только забавлял ее и чем жалобнее становились его мольбы, тем громче она смеялась. Только увидев Ма и Агнес, которые вошли в комнату и молча встали в дверях, только в этот момент она опомнилась и смех слетел с ее лица, которое сразу же приняло приличествующую моменту серьезность.
Прошу извинить меня, миссис Толбрук, - сказала она, - но Питер тут меня очень позабавил. У него такая буйная фантазия, просто невероятно. Представляете, он вообразил, будто вы..., нет, мне даже неудобно говорить вам такое..., он сказал, будто вы превращаетесь..., - тут ее снова стал душить смех и слова застряли в горле, - превращаетесь в мед-ве-дя и причем каждую пятницу вечером!
Да неужто, - сказала Ма, а Агнес даже переспросила: - Он так и сказал? - и Мать в ответ кивнула с притворно серьёзным видом, при этом ее волосы колыхнулись, словно колосья спелой ржи под порывом ветра.
Да, представьте себе, - сказала она, - и еще он сказал, что вы сюда запустили какую-то муху и зеленую змейку, чтобы шпионить за нами. - Глянув на их окаменевшие и даже какие-то безжизненные физиономии, Мать осеклась и замолчала. - По-моему, это очень смешно, - чуть запинаясь, сказала она после некоторой паузы. - Вы не находите?
Смешно? - безжизненным голосом отозвалась Ма.
А мне, так, совсем не смешно, - поддакнула Агнес ледяным тоном, и улыбка матери стала медленно сходить с ее лица.
Ну, ладно, ладно, - примирительным тоном начала она, - не стоит так уж обижаться. Он, ведь, не со зла. Да и что тут обидного? Я сама в детстве много чего выдумывала, и никто не обижался.
Но на ее слова уже никто не обращал внимания. Погруженная в раздумье, Ма даже увеличилась в размерах. Она не слышала, как скрипнула открываемая дверь черного хода и по кухне протопали быстрые шаги бегущих в дом людей.
Мы не можем рисковать, - произнесла она, выходя из задумчивости, - Мальчик должен был держать язык за зубами, но он все-таки сделал это...
И тут все шумной толпой ввалились в комнату: миссис Дадли, неодобрительно качая на ходу своей маленькой седой головой, молочник мистер Эндрюс в своем безупречно белом, до хруста накрахмаленном фартуке, мисс Колдуэл, которая давала уроки музыки в передней своей квартиры, мистер Джойс, человек с бесстрастным лицом, который разводил кроликов и каждое воскресение стирал свои длинные шерстяные панталоны, мисс Мейкпис, вся в кружевах, пропахших лавандой, которая заведовала местной почтой — все они сгрудились вокруг Ма и Агнес и вперили взгляды в побледневшее, в золотом ореоле волос, лицо Матери.
Я всегда говорила, что мальца давно надо было уложить на стол, - сказала миссис Дадли, - тогда бы и хлопот не было.
Да она сама, как ребенок! - заметил мистер Джойс, окинув мать Питера злобным взглядом налившихся кровью глаз. - Все трещит, да трещит без умолку.
Попугай тоже много болтал, да, вот, взял и в суп попал, - сострила мисс Мейкпис.
Все: хватит болтовни, - хриплым голосом оборвала их Агнес. - С ней-то что делать будем?
А, вот что. Превратить ее в
