Дело - труба! окончание.

Этот случай, когда гордый, но хитрый гражданин страны и постоянный член электората открыто отказал самому Путину, стал первым в наиновейшей истории России и вошел в анналы мирового... чего-то там - уже не помню. (Или, со слов Фурдыка: "вошел анализом в российский анус" - Так звучит более интеллигентно, без привычного применения матерных слов в родной речи).


  Я признался Сергею Вениаминовичу:

 - Хорошо, всё-таки, с вами, комсомольцами, здесь стоять и плевать в котлован. На душе светло и умиротворенно. Но надо отлучиться не надолго. Вы без меня революционный переворот не начинайте. Не хотелось бы пропустить важное событие. А я, со своей стороны, постараюсь быстро - туда и обратно...

 - Куда? - встрепенулся Заслуженный строитель и придавил мне плечо ладонью.

 - На площадь. Там журнал "Город" устроил книжную ярмарку, пригласил московских писателей. Есть потребность послушать за чашкой чая и задать пару-тройку вопросов Денису Викторовичу Драгунскому. Известен такой?

 - Откуда? - удивился Сергей Вениаминович моему наглому любопытству: - Он - главный инженер водоканала или почетный сантехник района? Почему я должен его знать?

 - Извини, конечно, Сергей Вениаминович, но ты у нас - живое воплощение 18-го региона, - сказала всезнающая Физалия Расиловна, лишний раз продемонстрировав свою уникальную способность - в общем гвалте слышать  сразу всех оптом и по отдельности и тем более тех, кто разговаривал шёпотом: - Денис Драгунский - это детский писатель. Он уже давным-давно детскую книгу написал - "Денискины рассказы".

 - Детские мемуары, что ли? - попытался влиться Фурдык, добавив градус беседе.

 - Ничего вы не петрите в колбасных обрезках, - постановил Дрис Скот: - "Денискины рассказы" писал его отец, а этому приходится отдуваться  сейчас. Правильно я говорю? - обратил он ко мне свое лицо, наросшее яркими аллергическими пятнами марафонца - на финише.

 - Ну, это нам понятно. Это у нас - за правило: "Денискины рассказы написал Драгунский, а памятник, опять же - Гоголю. Синдром ветхозаветного Адония, - пресек мое желание через губу себя переплюнуть мужик в трениках.

 - Я же говорю: 18-й регион! Какого-то болезного Адония наша вшивая интеллигенция знает, а народного писателя В. В. Ар-Серги в член не ставит. Чего уж там говорить о Драгунских? - твердела в своем мнении на глазах у всех Физалия Расиловна, поглядывая на меня с предубеждением:"Ты, мол, только что-нибудь скажи, а мы уж как-нибудь твои высказывания быстро опошлим".

 Я молчал, придавленный ладонью Заслуженного строителя. Видит Бог, я молчал...

 Но Дрис Скот, вдруг обиделся за меня и за всю местную интеллигенцию сразу:

 - Почему только Адония? Я и Д. В. Драгунского знаю. Две его книжки купил в "Фикс Прайсе", когда еще по 37 рублей там всё выставлялось на продажу, - достойно ответил он обидчикам.

 - И чего там написано про холодное и горячее водоснабжение по нашему дому? - спросил Сергей Вениаминович.

 - Еще не читал. Но теперь обязательно прочту и докопаюсь.

 Наконец и я вставил свой "пятачок" в общий гвалт, вынырнув из под тяжелой, как капустный гнёт, ладони Сергея Вениаминовича.

 - Спасибо! - сказал я, направляясь к машине: - За ликбезовский курс по проведению рекламной кампании.  Еще немного и вы единогласно изберете Дениса Викторовича депутатом Госсовета.

 - Не сиздите, пударь! - швырнул мне в спину замечание Заслуженный строитель: - Нам физически не успеть. Времени осталось очень мало. А вот к следующим выборам!... Короче, вернешься - обсудим...


 В брезентовом шатре, раскинутом на центральной площади города специально для проведения в нем основных мероприятий так называемого книжного фестиваля, оглоушивал низкочастотными хлопками из огромных колонок голос настройщика микрофонов.

 Настраивал микрофоны он по-польски, избавляясь от шипящих и свистящих звуков.

 Обогнув сцену, я сунулся рылом в калашный ряд, где издатели на столах подняли из книг кладкой нерадивых подмастерьев мозаичную стену.

 Меня привлекли книжки-малютки своими размерами: от фаланги младенческого пальчика - до ладони подростка, страдающего акромегалией.

 Я выбрал ту, что побольше, взвесил ее в руке, прицелился, прищурив левый глаз, и спросил  продавца, продекламировав название книжки:

 - "Мои университеты"! Где-то я уже такое читал! И скромный автор - Расил Сабиров! Он, случайно, не отец ли Физалии Расиловны?

 - Не знаю, - старался быть со мной искренним продавец с острым лицом, будто заточенным под чертежный карандаш: - А сколько лет вашей Физалии?

 - Далеко за шестьдесят.

 Продавец, он же и издатель, впал в задумчивость и там попытался простой генетический код расшифровать через математические модели Бодуэна де Кюртенэ. Потом сдался:

 - Нет, - сказал он, - как-то не согласуется. Автору шестьдесят еще не исполнилось.

 - Значит, Расил - младший брат. Теперь сходится?

 - Вам лучше знать. Вы же его друг.

 - Кто?! - ошалел я.

 - Вот же: в книжке напечатаны ваши фото, - он выхватил малютку из рук и стал перелистывать перед моим носом странички: - Вы на первой картошке, в тельняшке и с ложкой во рту в Старом Ягуле; а вот - в Универе машете ручонками - фото под рубрикой "Вся эта кодла", и здесь, на развороте, рядом с покойным профессором В. М. Марковым ваш отдельный портрет в цвете. Вы же Совин Олег?

 - Ну, если только рядом с покойником и в цвете... Отпираться не буду.

 - Сколько экземпляров из всего тиража купить желаете? Возьмите оба, - услужливо предложил издатель, протыкая в нескольких местах сосулькой подбородка демаркационное пространство недоверия к стоимостной политике издательств, давно нарушающих торговые принципы соответствия цены и качества.

 - Вы серьезно считаете, что я еще и должен платить за клевету на меня? То есть, вам платить как распространителю клеветы, а автору - за его буйные фантазии. Его университеты - это не мои косяки.  Наверняка, здесь не только тюркский бред, заквашенный на угро-финском фольклоре, но и много недосказанного. А недосказанности - это и есть самые изощренные ложь, ****ешь и провокации, напитанные к тому же читательской фантазией.

 - Например?

 - Хотите пример? - я вырвал книжку из его рук, наугад открыл страницу и процитировал того молоденького, не травленного еще семейной жизнью персонажа, носящего мою фамилию:

 - Совин сказал Долгиревой: "Надо быть очень умной женщиной, чтобы иногда, переступив через себя, суметь притвориться полной дурой". Или вот: Глупых женщин не бывает в Природе, но много тех неприспособленных особ, кто в кропотливом, долгом процессе воспитания своих мужей не желают избавляться от предвзятого, невысокого мнения о них". Какая косоголовая Ерунда!  Я так никогда не говорил, тем более Ольге Долгиревой. Прекрасно помню эту сцену. Она случилась в Старом Ягуле, на сборе картофеля. Мы были студентами-первокурсниками. Я подбивал клинья под одногруппницу, и при удобном моменте, когда остались в поле наедине, спросил:" Ты любишь жаренную картошку?" Она сказала: "Да, люблю". "О-о! У нас будет незабываемая ночь! Потому что ты еще не знаешь, как Я люблю её! - вскричал тогда я радостно, имея ввиду, что острее и божественнее для растущего организма нет ничего на свете, чем испытание гастрономического оргазма.

 Жизнь в быту под руководством партии в те времена была скромной "И неустроенность нам заменяла уют".

 В общем, размял язык я хорошо, осталось прополоскать пивом глотку, и к дискуссии с Драгунским я был готов!

Книжку с 13-тью клеветническими наветами - столько же параграфов содержалось в "Моральном кодексе строителей коммунизма" - я конфисковал, как вредную, попирающую достоинства верующих и несущую в себе разврат и порнографию - на двух снимках мною были обнаружены по пояс раздетые колхозники.

 Остальное требовало тщательного анализа.


 Устроители праздника книги просчитали всё до мелочей.

 В левом от входа углу, забаррикадированный плотными рядами стульев - видимо, чтобы не сбежал - то ли охмурял, то ли отбивался от читателей зазубренными до рвотных спазм репризами Денис Викторович Драгунский.

 Беседа еще вяло раскачивалась в орбите злополучной каши, некогда скинутой ребёнком на головы прохожих из окна полуподвального помещения.

 В запасе у меня имелось не меньше получаса, и я стал изучать утрамбованные в книгу-малютку философемы переростка с гипертрофированным самолюбием. Автор-повествователь зримо находился в состоянии войны с Собственно-автором ( это - если строго следовать теории Бориса Ошеровича Кормана)Ю, и был сперва настолько неузнаваем мною, что я заподозрил его в умышленном вредительстве и нанесении этой книжонкой тяжкого морального ущерба всей издыхающей литературе малых народностей.

 Порку своим героям он устроил знатную. Вскольз досталось и мне. "Совин сказал: - А ведь в общаге, бывало, слова из трезвого не вытянешь. Не то что трёшку". О ком это я так говорил? Точно, не о Сашке Ившине. Может, о Володе Павлове?

 ... и я вдруг вспомнил автора книжки-малютки: увидел его входящим в общежитскую комнату № 351 с не стираемым выражением на лице брезгливой обиды за то, что мгновеньем раньше это же лицо пробило насквозь внезапное удивление:

 - Крэйзи оф грэйтнэсс. Фоти эйт крэш фром Сузи Куатро, - заявил он с порога и отмерил себе крах сорок девятый. Улыбаться он не умел. Он лыбился, как Тим Таллер, продавший Трёчу свой смех. С трудом дотягивал верхнюю губу до отметки "презрительная усмешка". Получалось омерзительно: - Всё продам, но падение редуцированных, вторую паллатализацию, "ам", "ами", "ах" - ни за что!

 - Опять студент Балдейкин из села Балдейкино сиганул с пятого этажа в сугроб и плакал, жалуясь прохожим, что обязательно эмигрирует в Нью-Йорк, потому что в этом гнилом вотюшатнике просто невозможно пьяному разбиться до смерти? - спросил упрёком Володя Павлов.

 - Нет. В этот раз  Балдейкин проявил себя в "постирочной". Там он на трубах горячего водоснабжения поимел семидесятилетнюю бабушку. Бабушка осталась бы довольной и счастливой, но на одной трубе во время или ввиду полового процесса образовался свищ, и она ошпарила себе задницу. Пришлось вызывать наряд милиции, чтобы дихлофосом вывести у обоих лобковых вшей и заодно заварить свищ на трубе.

 - На фаллопиевой? - смело предположил Павлов и поплатился: через три месяца среди ночи вошли в комнату двое в штатском и молча, без шума и объяснений увели, в общем-то тихушного и самого трезвого сокурсника, навсегда и неизвестно куда.  А, может, это было простым совпадением? Павлов говорил, что кто-то постоянно на него писал доносы. Но среди пишущей братии трудно вычленить того, кто еще подрабатывал и на доносах, хотя, клеветал на него необычайно высоким штилем, таким высоким ломоносовским штилем, что сразу не поймешь - или его благодарил, или на *** посылал весь советский народ.

 - Вот на зоне легко вычислить стукача. От кого разит свежим кофе, тот и стучит куму.


 Еще одно воспоминание всплыло, точно гнилой пузырь из омертвелой болотной гнили.

 В. Павлов любил цитировать строки из повести, кажется,"Другая жизнь" Ю. В. Трифонова:

 - Одни рождаются, чтоб делать