потом десять тысяч, двадцать, тридцать… Непонимающим взглядом Свенельд смотрел на разливающуюся из узких горных ущелий лаву воинов, одетых в грозную броню, в ушах нестерпимо нарастал страшный гул от топота тысяч ног, ржания коней и глухих ударов мечей о щиты, которыми византийцы гнали себя вперед.
- Тревога! – закричал Калокир, - Тревога! Византийцы! – он судорожно схватил воеводу за рукав, - Ворота, Свенельд! Надо закрывать ворота!
В ужасе варяг отшатнулся от патриция, ибо закрытие ворот означало верную гибель росских воинов, находящихся за пределами крепостных стен. Гибель сына. Он глубоко вдохнул и во всю силу своих легких закричал, стараясь перекричать страшный грохот приближающегося врага:
- Ратибор, скорее заводи войско в крепость! Скорее! - он впился взглядом в высокую фигуру своего сына, который в это самое время, привстав на стременах, вглядывался в глаза надвигающейся смерти, - Умоляю, скорее…
Ратибор смотрел на византийскую орду, которая наваливалась словно страшный, липкий кошмар, приснившийся накануне. Вот впереди «бессмертные» - личная гвардия императора Цимисхия, отборная конница, тяжелая пехота, наемники-франки, арабы, за ними осадные машины и камнеметы. Он прикинул расстояние до передовых отрядов византийцев – нет, не успеют они вернуться в крепость под защиту высоких городских стен, быстрая вражеская конница нагонит их и на плечах бегущих ворвется в город. Как все-таки быстро бежит время. И не будет уже никогда седины в волосах, не будут ныть старые раны к непогоде и никогда не захочется просто жить, вспоминая былые битвы и верных друзей, с которыми бился плечом к плечу.
- Закрыть ворота! – громко закричал Ратибор городской страже и в тот же миг на него устремились тысячи глаз, у которых он вдруг разом отнял последнюю надежду. Но на самом деле надежды не было. Осталась только честь и слава предков, которую нельзя посрамить даже перед лицом гибели.
- Сомкнуть щиты! – скомандовал он и шесть тысяч червленых дубовых щитов, оббитых железом, сомкнулись в грозном ожидании. Ратибор выехал вперед перед строем и остановился, глядя на тех, с кем пойдет он сегодня дорогою смерти:
- Велесова суда никому не избежать! Днем раньше, днем позже - нам то не ведомо. Но одно знаю точно – еще до захода Солнца все мы будем в полку Перуновом, и негоже нам предстать пред лицом Его, покрытыми позором, так станем же крепко друг за друга, да за тех, кто ждет нас там, в светлом Ирии!
Ратибор спешился, отпустил коня, потрепал его по длинной гриве в последний раз и встал в строй как простой воин. Дружина изготовилась, собралась внутренне, сомкнула строй и сделала первый шаг вперед. Потом второй. Потом еще и еще, и вот уже шесть тысяч руссов, ревя, словно дикие звери, понеслись навстречу византийскому войску.
Глава 3
Печально осеннее солнце. С тяжелым сердцем возвращались россы из первого похода князя Игоря на Царьград, когда византийцы пожгли их суда неведомым огнем, отчего объединенное войско славян, варягов и русичей не смогло одолеть греков. Но для Свенельда та осень стала самой счастливой, потому что той осенью его молодая жена родила ему его первенца Ратибора.
Память сохранила все до мельчайших подробностей. Вот малыш в первый раз садится на коня, вот стреляет из лука и бьется на еще детских деревянных мечах с маленьким Святославом, ибо они были ровесниками и росли вместе, будучи к тому же еще и родственниками. И когда Ратибор возмужал, отец отдал ему свой собственный меч, с которым он ходил во второй поход Игоря, из которого они вернулись, покрытые славой. Меч, который выковал лучший кузнец Киева, сам Славимир, маленькому же Святославу его отец князь Игорь подарил меч своего отца Рюрика, выкованный в далекой Арконе мастером Ульфбертом. В первом своем бою Ратибор сражался плечом к плечу со своим отцом. Это было тогда, когда…
- Свенельд! Свенельд! – громкий голос Калокира заставил его вздрогнуть всем телом, - Очнись! Оплакивать мертвых будем потом, если сами будем еще живы!
Воевода с трудом пришел в себя. Он снова стоял на крепостной стене болгарской столицы, которую атаковали византийские войска, выходящие из горных ущелий и с ходу устремляющиеся на штурм Преслава. Миру живых не ведом покой, но и смерть еще надо заслужить. Свенельд крепко, до хруста, сжал рукоять своего меча:
- На стены, - хрипло прошептал он.
- На стены! На стены! – разнеслось вокруг и четыре тысячи россов устремились на свои боевые позиции. Натиск византийцев усиливался с каждым часом, латники Второго Рима остервенело лезли на стены, осыпая защитников крепости кучей стрел, рубились на лестницах и били таранами в городские ворота. Русичи экономили стрелы и силы, били наверняка, лили на противника кипяток и раскаленную смолу, держались из всех сил. Только к утру следующего дня войско православного владыки Иоанна Цимисхия прорвало первый круг обороны россов, и ворвалось в крепость. Рухнули под напором огромных таранов ворота и муравьиное полчище ромеев захлестнуло стены.
- Калокир! – громко крикнул Свенельд, - собери всех оставшихся воинов, оружие, коней и отступай во внутренний город, я с дружиной сдержу греков!
Преслав состоял из двух частей – внешнего города, окруженного десятиметровыми стенами с главными городскими воротами и сторожевыми башнями, и внутреннего города – комплекса царских зданий, также окруженного каменной стеной. Во внутреннем городе было три дворца, сложенных из крупных камней, в том числе краса и гордость Преслава – Большой дворец или Тронная палата. Именно во внутреннем городе и укрылась оставшаяся часть войска Свенельда.
Цимисхий был в бешенстве – положить столько сил на преодоление казавшихся неприступными внешних городских стен, понести огромные потери и снова оказаться перед не менее неприступными стенами дворца! Укрывшись во внутреннем городе и укрепившись, русичи оказали ромеям отчаянное сопротивление. В конце концов, император, на исходе вторых суток штурма, не желая более терять наемников, приказал закидывать дворец горшками с зажигательной смесью.
- Что будем делать, воевода? – воины обступили Свенельда, с тревогой вглядываясь в сполохи огня, мечущегося на крышах дворцов, которые в наступающих сумерках казались грозными зарницами, несущими погибель.
- Останемся здесь – сгорим, а если и не сгорим, все равно умрем! Если нашлись те, кто привел ромеев по ущельям, найдутся и те, кто откроет им ворота, или покажет тайные ходы, которым тут несть числа. Выход один – прорываться в Доростол с боем!
- Но ведь это верная смерть! – в напряженной тишине голос Калокира предательски дрогнул, выдавая полное напряжение душевных сил патриция и всех, кто остался в строю и мог держать в руках оружие.
И тут вдруг Свенельд рассмеялся, громко, заразительно, от всей души:
- Не спеши хоронить себя раньше времени, друг мой! Ты все время спрашивал меня, почему мы сражаемся пешими, сегодня ты увидишь, как мы сражаемся конными, - и добавил, возвысив голос, так, чтобы его слышали все:
- Седлайте коней! Возьмите с собой только самое необходимое – оружие и доспехи! Все лишнее не отпустит вас из мира мертвых!
И когда огромные чертоги царей Болгарии были уже объяты пламенем, главные ворота дворца вдруг отворились, и во вражеское войско врезались две тысячи всадников, сметающих все на своем пути. Византийцы, среди которых более половины были наемниками, уже приступили к грабежу, стремясь побыстрее добраться до царской казны, и не ожидали решительных действий горстки смельчаков, запертых за стенами. Страшным смертельным плугом прошли россы по царьградскому войску, и пробились к главным воротам, оставляя за собой окровавленную борозду из трупов вражеских воинов.
Несколько тысяч всадников противника бросились в погоню. На подходе к ущелью воины Свенельда разделились, одна половина продолжила путь далее, вторая укрылась за камнями, и когда ромеи пронеслись мимо них, увлекшись погоней, ударили им в спину. Византийцы заметались в узком пространстве, падали на землю, пронзенные мечами и копьями, оглушенные топорами, пытались спастись на отвесных склонах, срывались и падали вниз.
Русичи, не задерживаясь, неудержимо неслись вперед, рубили с седла, пробивая себе дорогу сквозь вражескую рать. В вечерних сумерках, словно бы вослед уходящему солнцу, дружина Свенельда, подобная раненому, истекающему кровь зверю, ушла в Доростол, где стоял с основным войском князь Святослав Храбрый.
Глава 4
Наступает время и снова приходит весна в мир, дуют теплые ветры с далекого юга и юное солнце, словно израненный в бою воин, напившись живой воды, набирает былую силу. И льется с небес яркий свет, подобно дождю, разливается по крышам, каплями стекает вниз, падает на светлые пряди волос, на едва пробивающуюся бородку, на красный камзол, украшенный затейливыми узорами из парчи, на сафьяновые сапожки, со слегка загнутыми вверх носками. Он сидит на стуле напротив Святослава, щегольски закинув ногу на ногу и весело щурится от солнечного света. Княжич Глеб, любимец матери. Младший брат и предатель.
А может быть нет? Может, не прав Свенельд? И почудилось все старому воеводе и не виновен Глеб? И не было горящего Преслава и восемь тысяч павших там русичей не смотрят теперь пристально на него с немым укором, требуя справедливого суда, если уж не на том свете, то хотя бы на этом. С трудом гнал Святослав от себя эти мысли, пытался убедить себя в необоснованности своих подозрений, оправдывал брата, но где-то в самом глубине сердца знал - это он, Глеб, виновен в самом тяжком преступлении, которому нет прощения - в предательстве. И теперь он сидел перед ним, гордый, надменный, боготворимый городской чернью, обласканный знатью и купцами киевскими, христианин сам и покровитель христиан, предводитель дружины крещенных варягов и руссов, которых в войске князя было немало.
Постепенно, шаг за шагом, Святослав начинал осознавать связь между событиями в его жизни, которая прежде ускользала от него, но и непознанная, мучила и тревожила. Странная смерть отца, брошенного своей дружиной в землях древлян и жестокая месть матери, которая будто бы заметала следы совершенного преступления, ее отчаянные метания по чужим землям якобы с целью нового замужества, подлая Хазария, торгующая русскими невольниками на рынках Византии, и, наконец, сам Второй Рим, плетущий интриги и здесь, в Болгарии, и в далеком Киеве, почитающий себя центром вселенной, с императорами, в славе своей подобными лишь солнцу.
- Что смотришь, брат? – усмехнулся Глеб, - или не признал?
Святослав не ответил, словно бы ничего не слышал, все еще пытаясь оправдать молодого княжича, если не как князь, то хотя бы как старший брат.
- Что они посулили взамен? Киев? Новгород? – наконец спросил он.
Глеб вспыхнул, дернулся, словно бы от удара, впился глазами в Святослава, подался было вперед, но под взглядом князя отпрянул назад, откинулся на скамье, снова издевательски ухмыльнулся:
- Не понять тебе! Не вместить в свою варварскую голову, как мать не старалась, - постепенно он
