Стараюсь верить в добро

Признаюсь, когда мне поручили побеседовать с известным азербайджанским прозаиком Натиком Расул-заде, я оробела. К журналистике я имею довольно слабое отношение, вернее сказать, вообще не имею никакого. Взять первое в своей жизни интервью – для меня все равно, что прокатиться по катку Медео. Открыть почин со статьи о Расул-заде – это проехаться по катку Медео без страховки. Ну, что ж, - семи смертям не бывать, а одной не миновать, - наконец, решила я, и отправилась беседовать, имея смутное представление, как это делается в интервью.
Что получилось, судить вам, любезные наши читатели. Только прошу, не судите строго, будьте милосердны, если что-то покажется вам не так.

Итак, вначале  полагается представить собеседника. Хотя, Натик Расулович в особых представлениях не нуждается. И все же…

Натик Расул-заде родился в Баку в 1949 году. В 1975 году окончил Литературный институт им. Горького в Москве. Член Союза Писателей СССР, член правления СП Азербайджана, член Союза кинематографистов Азербайджанской республики и Союза Театральных деятелей. Автор более сорока книг, изданных в Баку, Москве, странах  Европы. Автор сценариев художественных фильмов и пьес. Лауреат литературных премий им. Островского, премии комсомола Республики, двух премий «Хумай» за книгу и за короткометражный художественный фильм. Заслуженный деятель искусств (1999) и кавалер ордена «Шохрат» (2009).
Ну, вот, кажется, регалии перечислила, перехожу к самой беседе, состоявшейся в Союзе Писателей Азербайджана за чашкой чая, любезно мне предложенного, но так мной и не выпитого по причине крайней робости.

Л.Б.: Натик, Расулович, в одном из своих интервью Вы назвали себя закоренелым пессимистом. Пессимизм, мистика и обреченность в Ваших произведениях... Они как открытая рана. Вы видите в жизни мало позитивного, в ней нет стремления к ладу?

Н.Р.: Хороший вопрос. Я начну с шуточного утверждения одного из моих любимых писателей Бернарда Шоу: «Я пессимист, но часто об этом забываю». Этот афоризм мне очень нравится. Видение мира у меня чаще всего пессимистическое, я жду, в первую очередь плохого, но всегда, всегда надеюсь на хорошее. Трудно утверждать конкретно, кто ты – пессимист или оптимист. В разные моменты жизни человек совершенно меняется. Есть некие минуты, когда ты чувствуешь себя абсолютно счастливым, но это длится действительно минуту, может меньше. Последний раз минута абсолютного, упоительного счастья была у меня лет  в 40. Когда казалось, что все прекрасно, все дороги перед тобой открыты и все-все впереди. Хотя  в 40 лет не может быть всего впереди, это огромный жизненный отрезок, когда многое уже за плечами. Но, тем не  менее, я чувствовал это счастье. И, потом, у творческого человека все зависит от настроения – это всегда импульс, порыв. Жизнь, к сожалению, показывает, что в ней больше негативных моментов, чем яркого, светлого и радостного. Но я всегда стараюсь верить в лучшее, в добро.

Л.Б.: Т.е. Вам близко утверждение Пушкина: «Жди  плохого. Если случится хорошее, скажешь спасибо»?

Н.Р.: Да, скорее всего. Тогда больше ценишь хорошее. Об этом говорит и народная мудрость: «Если не скажешь о плохом, хорошее не придет».

Л.Б.: В интервью газете «Эхо» Вы заметили, что во всем стараетесь стоять за правду. «Подонка я называю подонком» (цит. слова Н.Р. из интервью газете «Эхо» 5 октября 2011 года – Л.Б.). Вы радеете за справедливость. Однако, есть утверждение, что «справедливость» – дьявольское слово, и что было бы, если бы Бог поступал с нами со всеми по справедливости, а не по милосердию. Скорее всего, ничего бы от человечества не осталось. Что Вы думаете об этом?

Н.Р.: Да… Глубокий вопрос. Это заставляет задуматься. Ведь что-такое художественное произведение? Это сколок, схема реальной жизни, поданная живо и увлекательно. Но, краеугольным камнем любого художественного произведения должна быть, прежде всего, искренность. Я глубоко убежден в этом. Но тут важно не упустить из виду вот что. Писатель, если, конечно, мы говорим о стоящем талантливом писателе, все должен делать с позиций гуманности, быть гуманистом в высшем смысле этого слова. Есть очень талантливые, но очень злые  писатели. Вот этого я ни в коей мере не приемлю, как не приемлю писателей-фашистов, а такие есть. Иост, Пауль Эрнст, Ганс Гримм, Паульсен. Их было много во времена Третьей империи, проповедовавших в своих книгах насилие и смерть. Более того, это страшно. Злой талант страшнее, чем добрая глупость. Как Бог отделил сушу от воды, так и писатель, творец должен четко разграничивать добро от зла.

Л.Б.: Но «Каждый выбирает для себя Женщину, религию, дорогу. Дьяволу служить или Пророку каждый выбирает для себя».

Н.Р.: Да. Каждый выбирает для себя. Я лично убежден, что цель писательства не в том, чтобы оставить после себя 50-100 умных книг, а в том, чтобы четко уяснить себе и донести до читателей, что такое хорошо, а, что такое плохо, разграничить свет от тьмы. Произведение должно отражать жизнь, но направлено оно должно быть на добро.

Л.Б.: Есть замечательное четверостишие Вильяма Блейка:

О, истина, если ты расцветаешь
Только по злобе, для замыслов хищных,
Самая подлая мерзкая ложь
Будет добрее тебя и чище.

Вы согласны с ним?

Н.Р.: Да. Вполне.

Л.Б.: Но ведь есть писатели, которые ничего не проповедуют и ни к чему не призывают. Они просто живописуют жизнь и делают это красиво, нежно и умиротворяющее.

Н.Р.: А разве описание красоты, будь то природа, человек или яркое событие  - не есть само по себе призыв к добру и гуманности? Мы можем просто восхищаться чем-либо, тем самым совершенствовать свою душу.

Л.Б..: Одна из Ваших ранних книг, наделавших много шуму «Всадник в ночи», вышла в 1983 году.  Я тогда училась в 8-м классе. Помню, как мы тихо передавали Вашу книжку под партами друг другу, читая, млели от запретных тем, и сразу же окрестили Вас азербайджанским Мопассаном. Возможно еще за некоторое сходство во внешности. А Вам близко его творчество? Вообще, кто Ваш любимый писатель, кто был для Вас «путеводной звездой», если можно так выразиться?

Н.Р.: Мопассана я очень люблю. Это поистине глубокий трагичный художник, блестящий мастер слова. Мне лестно сравнение с ним. Но я никогда не зацикливался в своих пристрастиях на творчестве какого-либо одного писателя. В разные периоды времени у меня были различные авторы, которых я перечитывал с любовью. Путеводная звезда… Нет, пожалуй, нет. Я очень люблю русских и европейских классиков, вырос на них. Многие азербайджанские писатели мне тоже очень близки. Но, сказать, что была какая-то одна книга, прошедшая со мной через долгие годы, не могу. В одно время настольной, а, вернее, прикроватной книгой для меня была книга Чарли Чаплина, потом книга Федерико Феллини. Несмотря на то, что оба писали о кино, это разные книги и разные авторы. И подход к жизни и искусству у них различен. Тем не менее, они были мне близки, каждый в свое время. В годы учебы в Литературном Институте я зачитывался Маркесом. Помню дискуссию, которая развернулась в те годы в «Литературной газете». Маркес очень возмущался, что при переводе на русский язык из его романа «Сто лет одиночества» изъяли полторы страницы про любовь, физическую любовь. Но тогда свирепствовала цензура, послаблений даже для Маркеса не делалось.

Л.Б.: У Вас свой собственный, неповторимый стиль. В свое время на это обратили внимание такие мастера проза как В.Катаев и Вл.Лидин. Известная писательница А.Маринина  называет  вас своим любимым писателем. Стиль Вы вырабатывали, Вас этому учили, или это свое «самостийное»?

Н.Р.: Ну, что вам сказать… Давайте, я расскажу немного о себе и этим отвечу на ваш вопрос. Мне было 17 лет, я был, мягко говоря, сорвиголовой. В школе частенько попадал в переделки. Но переделки переделками, а поступать в институт надо. Вы, наверно, знаете, что означало раньше остаться без диплома. Это вроде волчьего билета по жизни. Парень без диплома даже не мог рассчитывать, что  за него отдадут девушку из приличной семьи. Иметь диплом было престижно. Я поступил в Политехнический институт (ныне Азербайджанский Технический Университет). Проучившись 3 года, понял, что это не мое. Гёте как-то заметил, что настоящий человек «и в неясном своем стремлении имеет сознание прямого пути». Могу сказать, что это относится ко мне. Учась в политехническом, я писал очерки для «Молодежи Азербайджана», «Вышки». И в 19 лет, бросив институт, поступил в Литературный Институт в Москве. Вы спросили о стиле. Так вот, в Литературном Институте со мной учились представители разных народов, тогда это очень поощрялось, чтобы все народы СССР имели своих писателей. Некоторые из этих представителей намеренно отказывались что-либо читать, чтобы не потерять свою самобытность и не впасть в грех подражательства. Мне кажется это абсурдом. Подражательство – это, наверно, неизбежно, это как детская болезнь. Было время, в начале 70-х, когда все повально подражали  Хемингуэю, даже внешне старались походить на него. Но рано или поздно все встает на свои места, если, конечно, у тебя есть свое внутреннее творческое «я», некое ядро, делающее тебя индивидуальностью, непохожей на других. Тогда, в конце концов, ты отряхиваешь с себя шелуху подражательства и разрабатываешь это «я», свое видение мира. Но надо быть благодарным, не бояться быть благодарным этой золотой шелухе. Невольно подражая, ты тем самым шлифуешь свой собственный стиль. Главное – не потерять себя. Вот вы упомянули о Мопассане. Повторюсь, я очень люблю его творчество. Но таких как Мопассан, я могу назвать вам сотню любимых писателей. При этом у меня свой путь. Я – Натик Расул-заде.

Л.Б.: Натик Расулович сейчас довольно остро стоит проблема читаемости. Не секрет, что люди, в основном, падки на чтиво, за завлекательную, а не серьезную литературу, заставляющую думать.

Н.Р.: Вы знаете, это проблема не потеряла соей актуальности, но она не нова и появилась не сейчас. Сейчас она углубилась с ускорением ритма жизни и появлением в ней мощных средств информации, таких как Интернет. Всегда были и конъюнктурные, и настоящие писатели. Но не упускайте из виду, что раньше была цензура. Она часто вмешивалась не в свое дело, иногда действовала довольно жестко в угоду существующему строю, но при всей отрицательности несла в себе нечто благотворное. Например, после «Всадника в ночи», о котором вы говорили, меня стали приглашать на различные читательские конференции, я встречался даже с шахтерами Донецка. И везде мне задавали один и тот же вопрос: «Как вам удалось это напечатать?» Признаюсь, тогда было нелегко. Эта книга о теневых цеховиках обсуждалась, чуть ли не в КГБ. Мои книги, включая предыдущие, изымались из всех редакций и издательств; я в одночасье стал опальным. Тогда меня буквально спас первый секретарь Цк Компартии Азербайджана Гейдар Алиевич Алиев, Светлая ему память. Заместитель председателя Союза Кинематографистов Азербайджана, писатель Имран Касумов, который очень хорошо ко мне относился, вызвал меня как-то к себе в кабинет и сказал: «Ну, все, теперь можешь вздохнуть спокойно. Гейдар Алиевич прочитал твою книгу и ничего в ней крамольного не нашел. Наоборот, заметил, что в ней вскрываются негативные стороны нашей