— Нет! — тоненько закричал он, вскакивая с постели. — Это не наш!
Чувствуя, что сейчас произойдет что-то непоправимое, он опрометью бросился в кухню и сразу же понял, что опоздал — давешней открывалкой супруга сноровисто вскрывала банку.
— Это не наш! — закричал Петя опять.
Глафира, не оставляя своего занятия, на него даже не посмотрела. И тогда он, чувствуя, как сердце его готово лопнуть от ужаса и отчаяния, вцепился в мощную руку Глафиры своими тоненькими ручками, но это было все равно что остановить паровоз. Глафира лишь слегка вильнула своим необъятным тазом, и Петя, отлетев метра на три, врезался в стену, съехал с нее потом на пол, а сверху на него посыпались половники, ложки, ножи и прочие кухонные принадлежности. В глазах у него потемнело.
— Нет, — пробормотал он совсем тихо.
Глафира между тем вскрыла наконец банку и с помощью широкой ложки принялась отправлять ее содержимое себе в рот.
— Мм… вкуснятина… — бормотала она время от времени. — Знаешь, чем женщине угодить…
Петя, не вставая, смотрел на нее потухшими глазами. Спустя минуту все было кончено. Глафира швырнула в мусорное ведро пустую банку и, потягиваясь, отправилась в спальню. Через несколько мгновений оттуда донесся мощный оглушительный храп.
* * *
Минуты три Петя не двигался с места. Давешнее уныние вернулось к нему во всей полноте. Мир снова стал удручающе пуст, как пространство между галактиками, и нечем это пространство было заполнить.
К чему теперь жить, думал он, к чему, если все, что есть в этом мире святого, обречено на глумливое истребление? Не лучше ли уж сразу расставить точки над «i». Он встал и подошел к окну. Увы, это был лишь первый этаж. С такой высоты не то что покончить с собой, даже ногу непросто сломать. Да, наверное, и не смог бы он даже... Для этого ведь тоже нужно известное мужество. А у него… Не то что мужества, даже желаний о высоком совсем не осталось. Все высосало из него хищное бытие.
Тут он почувствовал, что в кухне он опять не один. Он оглянулся. В дверях стояла Глафира. Вид у супруги был несколько… странный. Она смотрел на Петю в упор, но взгляд ее не был сосредоточенным, вернее, он был сосредоточенным, но не на Пете, а как бы внутри, на том, что происходило внутри ее необъятного тела.
Пете стало как-то не по себе.
— Глаша, ты чего? — спросил он.
Глаша не ответила, только взгляд ее стал чуточку осмысленнее.
— Тебе плохо? — спросил Петя опять.
И тут Глафира заговорила.
— А хочешь, я сделаю тебе борщ?
Это фраза была так необычна, что Петенька замер, чувствуя, как холодный опустошающий ужас зашевелился в его душе.
— Чего? — пробормотал он.
— Петя, — пробормотала Глафира. — Что со мной? — Взгляд ее стал умоляющим и испуганным одновременно.
Тут ее глаза закатились, и она рухнула на пол, но не замерла на нем без движения, а вдруг затряслась какой-то мелкой неуправляемой дрожью, как забившийся в эпилептическом припадке больной. Тело ее покрылось красными пятнами, на губах выступила пена.
Продолжалось, впрочем, это недолго. Секунд через десять припадок закончился, после чего Глафира как ни в чем не бывало поднялась на ноги.
Петя смотрел на нее вытаращив глаза.
— Ну, наконец-то, — пробормотала Глафира. — Всегда эти переходы… такие мучительные. — Взгляд ее наконец сфокусировался на Пете. — Так на чем это мы с вами остановились?
Петя молчал.
— А, — сказала Глафира. — Кажется, на том, что мы с вами имеем единую энергетическую природу.
И тут Петеньку озарило.
— Горошек? — предположил он несмело.
— Да, это я, — сказало то, что еще совсем недавно было Глафирой. — Впрочем, как вы наверное заметили, я уже не горошек.
— Но… Вас же съели.
Из глубин необъятного тела раздался уже знакомый Пете смешок.
— Как сказал один из ваших сограждан, все в этом мире проходит, от себя же добавлю: а зеленые горошки вечны.
— Ну, вы меня поразили.
— Надеюсь, не со смертельным исходом. Нам нужно о многом переговорить.
— Простите, как же мне теперь вас называть?
— Имя тут не существенно. Впрочем, можете называть меня Айша.
— Айша?
— Вы правильно уловили произношение. Итак…
Договорить, однако, ему было не суждено. В прихожей снова раздался звонок.
* * *
Со странной смесью облегчения и печали Петя отправился открывать. С одной стороны он был рад, что его новый интеллектуальный друг не погиб, с другой же… Перед глазами все еще стоял отчаянный взгляд Глафиры. Как же ей, наверное, было мучительно… Петенька представил, как его супруге было мучительно и передернул плечами. Бр-р-р!.. Впрочем, она ведь сама виновата. Вот кровь из носу ей нужно было есть этот горошек!.. А ведь Петя предупреждал… Интересно, исчезла ли она до конца? Если нет, то куда она тогда подевалась? А если да, то как тогда быть с законом сохранения энергии?.. Впрочем, может быть, тут снова срабатывают какие-то неведомые Пете законы недиалектического бытия?..
Он наконец щелкнул замком и отворил дверь.
За дверью стояли два незнакомых ему человека. Один был невысокий, пухлый, с гладкой розовой кожей. Второй был полной его противоположностью — высокий, как Дон Кихот, и с такими же уныло обвисшими усами. Оба были одеты в странные облегающие костюмы зеленого цвета.
Когда дверь отворилась, на лице толстячка изобразилась приветливая улыбка.
— Петр Вельяминович Кичжимов? — осведомился он, слегка качнув головой.
— Да, это я, — пробормотал Петя.
— Извините, пожалуйста, за беспокойство. Но вы нам нужны по очень срочному делу.
— Пожалуйста, проходите… Извините, у меня тут не убрано…
— Что вы, что вы! Это вы нас извините.
Оба незнакомца переступили порог. Причем улыбка у толстяка стала еще более приветливой, его же товарищ по-прежнему сохранял угрюмо-непроницаемый вид.
— Видите ли, — начал толстяк, который, судя по всему, был среди них главный. — Мы должны немедленно изъять у вас эзибла.
К чести Пети, он сразу же понял о чем (или о ком) идет речь. Сердце у него как-то тревожно забилось.
— Э-э…
— Эзибла, — с готовностью подсказал толстячок и снова приветливо улыбнулся. — Извините, что нарушили ваше уединение.
— Да нет, это вы меня извините… Я не совсем… Кто такой… этот эзибл?
— Своеобразная форма галактической жизни. В общем, достаточно безобидная, но только лишь для тех миров, где имеют о ней представление. Для миров же, еще не вступивших в галактическое. Содружество, она может нести некоторого рода опасность, в отдельных случаях — даже катастрофическую.
— А вы?..
— А мы своеобразная галактическая полиция, стоящая на страже законов Содружества. Я, Жюз, и мой коллега Цвинклер (Долговязый чуть заметно кивнул) еще раз приносим вам свои глубочайшие извинения за это непреднамеренное вторжение.
— Что вы, что вы. Это не вы, это я у вас должен просить извинения…
— Да за что же? Вы ведь были не в курсе. Вот если бы вы были членом Содружества…
— Все равно извините меня, пожалуйста. Чего мне хочется менее всего, так это быть источником для чьих-то беспокойств…
— Ну что вы, что вы… Извиняться — это не ваша, это наша обязанность.
— Все равно извините.
— Лучше вы нас, а то так нам, честно говоря, неловко…
Приветливая улыбка уже совсем не сходила с лица Жюза. И даже на лице его угрюмого друга появилось нечто, похожее на усмешку.
— А может, не надо? — спросил тут Петя, втайне надеясь на чудо.
Жюз виновато вздохнул.
— Извините, но тут я вам навстречу пойти не могу. Закон есть закон… Вы позволите?
Он кивнул в сторону кухни.
— Пожалуйста, — пробормотал Петя упавшим голосом.
— Цвинклер, за мной!
И оба пришельца проследовали в кухню. Секунду-другую Петя молча глядел им вслед и вдруг отчаянно крикнул:
— Айша, беги!
Жюз бросил на него через плечо укоризненный взгляд, но вслух не сказал ничего. Петя устремился за ними. Когда он вошел в кухню, Айша, естественно, был все еще там. Он стоял в дальнем углу, смиренно опустив руки, и взгляд его был настолько печален, что сердце у Пети болезненно сжалось.
— Может, не надо? — пробормотал он опять.
Полицейские с сочувствием на него посмотрели.
— Увы, — сказал Жюз. — Мы должны исполнить свой долг. Впрочем, мы можем предоставить вам… ну, скажем, минуту… для прощания. Извините, что так мало, но… Закон есть закон.
Петя поглядел на Айшу. Тот поглядел на него в ответ.
— Ну вот, — сказал он грустно. — Так и не довелось нам побеседовать о высоком. Ах, если бы вы только знали, как много тайн хранит мироздание. И все они раскрываются в глубочайшем полемическом диалоге родственных душ… Вы помните, о чем мы с вами давеча говорили?
Петя хотел было сказать «нет», но вдруг уже знакомое ему чувство некоего озарения вновь провернулось в глубинах его естества, причем в этот раз значительно более полное. И он сказал:
— Да.
Потом подумал немного и опять сказал:
— Да, — теперь уже значительно увереннее.
— В таком случае, я спокоен. До встречи, мой юный друг.
— Прощайте!
Айша поглядел на полицейских.
— Я готов, — сказал он совершенно спокойно.
— Что ж, — сказал Жюз. — Вы знаете, что процедура будет максимально безболезненной. На всякий случай, впрочем, примите мои самые искренние извинения.
Айша кивнул.
— И вы мои также. К тому же вы не хуже моего знаете, что значит наш голод. Что там мне ваша транспортировка…
На это Жюз не сказал ничего, он только сделал своему товарищу знак, и в руках у последнего появился непонятный предмет наподобие авторучки, из которого вырвался широкий луч зеленого цвета. Айша, который оказался на пути действия этого луча, вдруг быстро уменьшился в размерах, превратившись в фигурку не больше матрешки. Жюз сноровисто поместил ее в широкий серебристый цилиндрик, который извлек, казалось, из воздуха. Закончив эти манипуляции, полицейские снова повернулись к Пете.
— Ну вот, — сказал Жюз, опять улыбаясь. — Еще раз приносим вам свои глубочайшие извинения.
Петя молча смотрел на представителей галактического закона в ответ и раздумывал, а не броситься ли на них с кулаками?
Не дождавшись ответа, Жюз сказал:
— А теперь мы вынуждены вас покинуть. Прощайте.
И оба стали словно бы таять. Когда их тела растворились в воздухе полностью, Петя наконец очнулся от столбняка. Он хотел было исторгнуть из себя что-нибудь отчаянное, но вместо этого крикнул:
— Ради бога, извините, извините меня, пожалуйста!
И откуда-то из заоблачных эмпиреев донеслось в ответ еле слышное:
— Что вы, что вы! Это вы нас извини…
* * *
Петя медленно брел по зимнему парку. Мягкий пушистый снег ложился на землю целомудренным покрывалом. То там, то здесь носилась визгливая детвора, возбуждаемая озорными стихиалиями, которых тут
жду!!