Кадар

жертву.
Кажется, принял.

Что ж, я ведь именно этого и хотел.
Пожалуй, делать мне больше здесь нечего. Надо уходить. Прочь.

Прочь от этого места, с которым меня ничто уже не связывает... Здесь так давно уже не проводилось Облучение, а степень Одушевления окружающей материи превысила уже, наверное, все мыслимые и немыслимые пределы.
Эх, Кип...
Эх...

Я вырвал из чмокнувшего дерева кулак, который успел незаметно увязнуть, и, ссутулившись, побрёл прочь.
Прочь!
Домой!

Закрыться и попытаться заснуть. Главное, ни с кем не общаться.
О, Небо! Как же я устал.

...Спустя полчаса я выбрался наконец из леса. Передо мной, чернея покрытыми золой склонами, лежал низкий широкий холм. Кое-где зола ещё курилась синим дымком. Тянуло гарью, душными запахами спёкшейся плоти. То там, то здесь торчали обугленные стволы сожжённых деревьев. Казалось, что не человеческих рук это дело, а что сам сатана прошёл здесь, испепеляя всё и вся геенским огнём из непокорных уст.

На холме располагался наш город. Несколько сот жавшихся друг к другу домишек, обнесённых дощатым забором, из-за которого то там, то здесь торчали головки облучателей и жерла огнемётов. Выше всех над городом возвышалась исполинская башня биогенератора.

Я решительно пошёл наверх, но уже через несколько шагов не выдержал и оглянулся. Лес, конечно же, был на месте. Он стоял плотной стеной из множества однообразных фиолетовых стволов, утопавших в мясистой змееподобной зелени. Он оставался. На меня ему было ровным счётом плевать.

Я вдруг с невыразимой тоской понял, что это он, он отобрал у меня Кипа. Не то тело, что я похоронил всего полчаса назад. А того Кипа, которого он околдовал гораздо раньше, которого победил чем-то мне совершенно непонятным, которого заставил просто-таки влюбиться в себя. Да, именно влюбиться, ведь всё это происходило чуть ли не на моих глазах.

Интересно, а лес платил ли ему тем же? Любил ли он Кипа так же самозабвенно, как тот его?
Какое теперь это имеет значение? Кипа больше нет, а я... Меня тоже, наверное, скоро не будет.

Эх, лес, я не желаю тебя больше видеть. Прощай.
Прощай навсегда.

Я повернулся и по едва заметной тропинке стал подыматься наверх.
На внешнем посту всё ещё дежурил Дорз. Он сидел на раскладном стульчике, погрузившись в чтение старого захватанного журнала. Кажется, это был «Поиск наслаждения». Я хотел пройти незамеченным, но Дорз каким-то образом почувствовал моё присутствие и поднял голову. Поверх журнала на меня уставились жёсткие подозрительные глазки.

— Смерть лесу! — гаркнул он секунды три-четыре спустя.
— Смерть лесу, — откликнулся я машинально и зашагал себе дальше, чувствуя, как жёсткий внимательный взгляд по-прежнему буравит мне спину.Не он ли мой Покровитель, подумал я невольно. Впрочем, узнать это наверняка вряд ли возможно. Обычно это становится ясно только в самую последнюю секунду, да и то не всегда.

Пожалуй, не стоит этим голову забивать.
Я выбрался на центральную улицу и остановился там, озираясь по сторонам. Куда бы пойти? Может, отставить спать да завалиться вместо этого к Мокаисе? Или, может, в Клуб лучше пойти, надраться там до бесчувствия? Пусть оно всё... А может, к Сейтру? Он, помнится, звал меня давеча…
Проклятье!

Я двинулся по улице, отсутствующим взглядом окидывая окрестности. По обе стороны потянулись неказистые строения, служившие колонистам жильём. Большей частью это были сложенные из стеклянного дерева домики. Только столовая была из кирпича, да ещё приземистый, как гриб, корпус административного здания и лаборатория, стены которой были причудливо искривлены — результат прошедшего через неё четыре года назад Циклона. Страшное дело — этот Циклон. За считанные секунды степень Одушевления увеличивает в сотни, а то и в тысячи раз. Пожалуй, Извержения значительно более безобидны, хотя их, конечно, намного больше, чем Циклонов. Только на одной этой улице — несколько свидетельств их прорывов, изрытая, как экскаваторами, земля, покрытая золой, спёкшаяся местами в стеклянистые комки от чудовищной температуры.

От раздумий меня отвлекла какая-то возня. Шум какой-то раздался вдруг справа. Я повернулся и увидел двух свежаков, которые, гогоча и подшучивая друг над другом, волокли кого-то третьего, обмякшего и ни на что не реагирующего. Только окровавленная голова у того мотылялась из стороны в сторону.

Приблизившись, они бросили труп на землю и стали меня приветствовать.
— Привет, Корд! Смерть лесу!
— Смерть лесу, Корд! Ты что такой озабоченный? Мокаиса, что ли, отшила?

Они снова загоготали.
— Вам-то что за дело? Смерть лесу, — неприветливо ответил я.
— Ну, не хочешь, не отвечай. Мы ребята не обидчивые.
— Мы больше хорошую чарку любим.
— Да ещё жаркую девку.
— Хочешь, приходи сегодня к нам. Мы целый бочонок браги наварили. Придёшь?
— Не знаю. А кто это у вас там? — спросил я, приглядываясь к трупу.

Свежаки удивились.
— Не узнал?! Да это же Сейтр!
— Вот чудак! Своего друга и не узнал.
— Сейтр! — пробормотал я. Сердце у меня болезненно сжалось. — Когда это вы его? Впрочем...

Один из свежаков, не слушая меня, заливался соловьем.
— Ах, Корд, если бы ты только видел, как я его ловко срезал. Он как раз собирался расколошматить облучатель. Ещё б секунда, и — пиши-пропало, остались бы без прибора. Но я его опередил. Нет, я всегда говорил, с лесом надо держать ухо востро.
— А ещё индикатор почему-то не сработал, — добавил второй. — Испортился он, что ли? — Он приложил браслет к уху, а потом зачем-то понюхал. — Слушай, Корд, а может, заменить его, а?

— Мозги бы тебе заменить, — сказал я злобно. — Ты что, не знаешь разве, что «ликвидация» только по сигналу индикатора?
Свежак захлопал ресницами.
— Так он же это... облучатель хотел.
— Облучатель, — передразнил я. — А ты подумай головой своей садовой. Что важнее, этот твой облучатель, которых на складе ещё пруд пруди, или специалист, которому в силу ещё входить и входить?

Свежак только молча хлопал ресницами.
— Ну ладно, виноватые мы, — сказал наконец его приятель. — Что ж теперь делать-то?
— Да теперь-то уж ничего не поделаешь.
— Ну, тогда мы это... пойдём, что ли, — сказал свежак, пряча от меня глаза.
— Да ничего, — сказал другой. — Он же специалист. Возродится по высшему классу. Ещё лучше прежнего будет. Как огурчик. Чего там переживать, правда? Он ведь... — Тут он осёкся, встретившись со мной взглядом. — Ну, это я так... Мы того... пойдём, пожалуй... Эй, Шлюпор, ну чего ты встал, хватай его сейчас же.

Они суетливо подхватили труп за ноги и за руки и поволокли вдоль улицы. Метров через двадцать тот, что был сзади, вывернул голову и крикнул:
— Смерть лесу, Корд! Ну так как, придёшь сегодня к нам, на брагу-то?
Я не ответил.

Вскоре оба свежака скрылись за углом.
Я продолжил путь. В груди и в голове у меня стучало сверх всякой меры. Проклятье! Хороший же сегодня выдался денёк. Сначала Кип, теперь вот Сейтр, а ещё раньше Хью и Грант. Да. Только меня в биогенератор осталось.

Пока я так размышлял, ноги потихоньку несли меня вперёд. Вскоре улица закончилась. Прямо по курсу был только обрыв. Когда я это сообразил, то сейчас же повернул назад. Нечего мне делать там, на этом обрыве. Чего я там не видел? Я и так знаю, что там внизу лес. Лес, зелёным ковром покрывающий всю равнину чуть ли не до самого горизонта. Именно с обрыва особенно остро ощущается его всесокрушающая мощь, а также то, какая же всё-таки ничтожная по сравнению с ним песчинка, этот наш городишко. Именно с обрыва особенно остро ощущается его всесокрушающий наступательный порыв — неотвратимый, как смерть, с барабанным боем, под шелест зелёных знамён. Впрочем, о чём это я? Да разве лес наступает? Смешно даже, как я мог такое подумать? Ведь это не он, это мы на него наступаем, ведь это не он, это мы с ним воюем. Всё пытаемся что-то там отстоять. А он... Он просто живёт сам по себе, бытийствует как бы, а ещё, наверное, терпит. Терпит эту ничтожную возню ничтожных людишек вокруг себя. Сколько же ещё может так продолжаться? Может, ещё не один год, а может — даже целую вечность, но... Если когда-нибудь его терпение всё-таки истощится...

Лучше об этом не думать. Совсем.
Но... Но как же об этом не думать? Возможно ли?
Возможно ли не думать вообще?
Мысли, мысли — скребутся, как мыши или клопы, и нет от них никакого покоя.
В Клуб, что ли, зайти?

Я остановился подле дверей Клуба, постоял там какое-то время, раздумывая и прислушиваясь, как из крохотных окошек доносятся взрывы смеха, взвизгивания, топот ног, звон и прочие неопределённые звуки, и прошёл бы, наверное, всё-таки мимо, не покажись в конце улицы сгорбленная фигура Слямзейтора. Вот уж с кем с кем, а с этим индивидом встречаться мне бы не хотелось совсем. И я толкнул дверь и вошёл внутрь.

Как всегда, в Клубе было накурено сверх меры. Хоть топор вешай. То тут, то там чадили сальные свечи, но света от них почти не было. Как, впрочем, и от крохотных окошек по обе стороны длинного и узкого, как коридор, помещения. Потолок был низкий. В слабо двигающихся слоях табачного дыма с трудом угадывались деревянные лавки, стол, уставленный всевозможной посудой: кружками, графинами, тарелками. Десятка полтора свежаков, словно привидения, сидели там, принимая участие в какой-то игре. Кажется, это была «бутылочка». Там же, у стены, лежал и чей-то окровавленный труп. Похоже, отнести его в биогенератор сразу охотников не нашлось.
Всё увиденное напоминало в совокупности не то диковинный аквариум, не то паноптикум со сказочными персонажами.

Я прошёл к бочке, нацедил себе браги и уселся в углу, наблюдая за присутствующими.
Поглощённые игрой на меня не обратили внимания. То и дело раздавались азартные выкрики, смех, дружеские шлепки по мокрым от пота телам. Жара тут была порядочная, не меньше, наверное, чем в лесу.

За исключением Мокаисы и Шлюпора, большая часть присутствующих была мне незнакома. В этом не было ничего удивительного. Старики Клуб не посещают. Только свежаки, вылупившиеся недавно из биогенератора. Молодёжь, так сказать. Смена.

Я сделал из кружки глоток и поморщился. Брага была приторно-сладкая да к тому же ещё и тёплая. Она сразу же выступила на лбу и спине противной испариной. Впрочем, градус у неё был изрядный. Не успел я опорожнить кружку хотя бы наполовину, как уже порядочно окосел.
Впрочем, мысли меня всё равно не оставили.

Колонисты, свежаки, специалисты... Боевики... Как трудно уследить за появлением новых лиц. Когда-то я ещё пытался это делать, потом бросил. Толку всё равно никакого. Ведь период Одушевления человеческого тела редко превышает полгода, чаще же всего — это три, максимум, четыре месяца (самый короткий — две недели — у Кипа). Где уж тут завязывать тесные глубокие связи. Да и круга специалистов мне хватает для общения более чем. Специалисты — это такая особая категория лиц, как бы каста такая особая, те, в ком город нуждается особенно сильно. И потому правом полного Возрождения пользуются только они. Впрочем, количество специалистов невелико, всего восемь, так что файлов с конкретной генетической информацией тоже, соответственно, восемь. Это уже упоминавшийся мною биолог и доктор Цугенгшталь, психолог и конструктор общественных взаимоотношений Сейтр, специалист по лесу Кип, два