не располагал к себе, хотя улыбка была во всю ширь – она так и сверкала отеческим дружелюбием.
- Почему у тебя полотенце на плече?
- А где ему быть? – засварливился я, расстроенный своей говорливостью.
- В руке.
- Я иду в туалет, и обе руки мне там нужны.
- Вот когда войдете в туалет, тогда и повесите полотенце себе на плечо.
- Скажите, вам больше нечем заняться?
- Накажу.
- Силы небесные! Вы кривляетесь сейчас перед русским офицером.
- Может, мы не будем отвлекаться от дела? – угрюмо произнес начальник. – Немедленно снимите полотенце с плеча.
- И не подумаю! Вы пытаетесь меня унизить! И если бы были офицером….
- Я офицер! – с пафосом воскликнул мой начальник.
- Тогда к барьеру! Я требую сатисфакции!
- Будет тебе сатисфакция.
Момента благоприятного сатисфакции начальник ждал с терпением и упорством, столь же присущим дурным людям, сколь и порядочным, руководствуясь правилом – всему свое место и время. К самому факту сведения счетов относился с детской легкостью и пониманием: набедокурил – получи втык.
Закон справедливости.
И еще субординации: он – начальник, я – подчиненный.
И еще неба. Оно высокое, ослепительно-летнее, в молочной дымке облаков. Облака стремительно меняют очертания, словно играют в угадайку на скорость – только успел сообразить, что видишь парусник в небесной выси, как он распадается на части и превращается в тройку гривастых коней. Ветер целый день гуляет, где ему вздумается – играет с облаками, шумит в кронах деревьев, нагоняет и разгоняет грозу, связывает пуповиной торнадо с землей небеса, шуршит по застрехам крыш, рассказывая обитателям, что было и чего уже никогда не вернуть: счастливая жизнь там, где нас любят и ждут. И где-то там же прячется Зло….
Говорят, человек не может безнаказанно проходить под радугой….
Аркаим – Арка Небес – радуга над плато….
Как-то вот так шло понимание.
Шшшшш… - выжигали солнечные лучи шрамы на моем лице. Молох обязательно должен получить свою жертву – иначе, не насытившись кровью, он пойдет дальше и неизбежно проникнет в мозги. Тогда кранты!
Судьба, казалось, издевается надо мной.
Люди разные бывают – у кого есть сердце, у кого его нет. У начальника моего напрочь отсутствует – отозвал меня с выходных и поставил на солнцепек дежурить.
Чисто ментовское убийство, - вспомнив вызов на сатисфакцию, оценил я предстоящую работу, но посчитал начальника посланцем Судьбы и не стал противиться.
Хотя….
Заступив на пост в то безоблачное августовское утро, подумал, что человек – это не венец природы, а ее отвратительнейшее создание, и только идиот мог посчитать такого посланцем Судьбы. Пусть это нелогично, но едва ли следовало ожидать последовательности мышления в моем положении.
Честное слово, насколько же еще глупы люди!
Я стоял в ослепительных лучах солнца, глубоко вдыхая аромат Пятиозерья – запахи целебной воды, смешанного леса и обильного разнотравья. Этот аромат заставил забыть о страданиях и погрузиться в размышления. Чувство одиночества и тоски в круговерти отдыхающей толпы.
Но служба есть служба.
А солнце жгло. Шшшшш! – шипели его лучи на коже моего лица.
Когда ближайшие березы дотянули свои тени до центральных ворот, весь мой фейс представлял кровавое месиво – к тому же вспух, меняя черты.
- Ты, это… - увидев меня, приказал начальник. – В три часа поезжай-ка домой – довольно пугать отдыхающих.
Я слышал его будто сквозь сон. Сознание почти оставило меня, истерзанного страшной болью, измученного отчаяньем. Мне уже было безразлично – домой так домой. Жгучие лучи солнца подобно языкам жаркого пламени лизали изуродованное кровоточащее лицо, превращая его в ужасную маску.
Ну что ж, сатисфакция удалась наславу – клянусь концом моей жизни!
История, конечно, омерзительная, но что поделаешь – у офицеров, отслуживших в ментуре, иная мораль.
- Наконец-то мы встретились снова! – дерматолог увельской поликлиники, кажется, была в восторге от моего визита. – Льщу себя надеждой, что вам необходима моя помощь.
- Имею честь, - хмуро склонил я перед ней голову с обезображенным лицом.
Одна из странных особенностей человеческой натуры состоит в том, что имея твердое представление о некоторых вещах, приходится стыдится, что это представление соответствует действительности. Я краснел сейчас за то, что не явился к врачу на прием в прежде назначенный срок. Тогда почему-то был уверен, что мы никогда не встретимся более. И вот….
- Весьма польщена! Очень снисходительно с вашей стороны.
Я был совершенно измучен своими проблемами, чтобы пикироваться со словоохотливой дамой. Настроение было отвратительным.
- Жизнь – чертовски сложная штука, - повинился с вздохом.
Она все время следила за мной с иронией в глазах. Но мое многословие иссякло задолго до второго визита сюда.
- Будем лечиться. Но вам придется некоторое время беречься от солнца.
На лице моем застыла мрачная улыбка. Я продолжал молчать, потому что ничего приятного сказать не мог. Но веселый незатухающий огонек мерцал в глазах лечащего врача. И, в конце концов, я рассмеялся, и в смехе этом было больше веселья, чем за все летние месяцы.
- Так вы говорите – Аркаим?
- Он. Кому же еще?
А действительно, угроза Аркаима надвинулась и давит почти ощутимым присутствием. Она давит на мозг подобно тому, как воздух силой атмосферы давит на нас, живущих на земле – давит всей тяжестью бесчисленного числа молекул, всем ужасом неотвратимого приговора. Проникая в извилины мозга, она выжимает из него все ложные страсти и восторги, всякую склонность к самовозвеличению; давит так, что сознание со своей жалкой мудростью стало считать себя беспомощной игрушкой ее прихоти. А если так, то все мази, прописанные милым врачом, как три ведра воды в аду.
Когда человек начинает думать о своей гибели, он уже наполовину погиб.
Вглядываясь в зеркало, я однажды почувствовал глубокую нежность к своему лицу – наблюдал за чертами и профилем, истязая гримасами, рассматривал форму высокого лба, за которым чувствовался интеллект; глазел на глаза свои – голубые, добрые и несчастные. Это занятие целиком поглотило – мне вдруг стало бесконечно дорого это лицо, пусть не красивое, но мое. А когда сосредоточил полный ужаса взгляд на следах ожогов, страшная мысль, словно удар по голове поразила меня – чем-то я прогневил Высшую Силу Аркаима, и теперь мне кранты.
Другой раз в полутьме не узнал себя – незнакомый кто-то смотрел из зеркала. В его взгляде угрозы не было, а только глубокое раздумье. Но мной тотчас овладел страх. Говорят, в темной комнате из зеркала смотрит на нас душа наша внутренним взором.
Такие пассажи без труда могли превратить мою жизнь в сумасшедший дом.
Но спасал опыт – я давно уже знал, что на свете существуют такие вещи, как счастливый случай. Никогда нельзя предвидеть, что может произойти, когда дело идет о Высшей Силе. Никогда прежде в своей жизни я не встречался с ее гневом, но все-таки страх откуда-то был. Может быть, это наследие предков, перешедшее ко мне через тысячи жизней. Страх – это наследие первобытного мира, которое не избежать ни одному человеку. Возможно, что он и породил в умах наших предков эту самую Высшую Силу.
Возможно, это был страх смерти. Все мы обладаем инстинктом смерти и воспринимаем ее величайшим страданием. Это как суть неизвестного, сумма всех ужасов, единственно непоправимая катастрофа.
Страх перед неизвестным тоже от предков. Но познание неизвестного и связанные с ним приключения дают ощущения волнения и радости: борьба есть наслаждение. И даже ужас и тайна неизвестного только сильнее возбуждают жажду к жизни. Жизнь дает немало удовольствий и приятных ощущений. Первым ее проявлением был труд, а жизнь – счастье, когда она проявляет себя. И мне не приходило в голову, к примеру, пойти и поплакаться в церковь. Несмотря на все неприятности, существующие и грядущие, я был полон жизненной энергии, счастлив и горд собой. Думал – если сумею понять, чего хочет от меня Высшая Сила Аркаима, то возможно найду почву для трепетной дружбы, которая может стать моим уделом.
Всегда считал, что Бог и боги – не что иное, как туманная, лишенная реальной формы игра фантазии, блуждающие призраки взлелеянных в страстной тоске идеалов безграничного добра и сверхъестественной силы, неосязаемые частицы собственного я, вкрапленные в царство духовного. Всегда легче надеяться на кого-то, пусть надуманного, чем полагаться на самого себя. Признание Высшей Силы Аркаима не сделало меня верующим: лицо мое терпело поражения, но дух оставался неукротимым. Однако такое положение дурно сказывалось на характере – я стал мрачен и зол. Природа наделила меня задором и коммуникабельностью, а преследование Высшей Силы загоняли эти черты вглубь. И если я не найду способа умилостивить эту силу, то рискую стать гораздо мрачнее и злее, чем судила мне матушка природа. И эти две недели отпуска по болезни сделали меня еще менее общительным, более угрюмым, злым и мрачным.
Нельзя, однако, безнаказанно насиловать свою природу – она непременно отомстит за себя. Это все равно, что заставить волос, которому предназначено расти наружу, переменить направление и врастать в тело. Кажется, средневековые джунгары этаким способом – брея голову и накладывая на нее свежесодранный кусок конской шкуры – делали из рабов зомби.
Так было и со мной.
Высшая Сила Аркаима представлялась мне страшной и грозной неизвестностью. Меняя характер в сторону угрюмой замкнутости, я только стремился защититься от ее разрушительной силы. При этом я должен оставаться на свободе, не доверяя разум свой ни Богу, ни черту. После простоты жизни здоровым человеком существование на больничном показалось мне очень сложным. Эта полная хитросплетений борьба с солнечными лучами и их ожогами требовала, прежде всего, величайшего самообладания и сдержанности: нужно было в одно и то же время быть деликатнее летающей в воздухе паутины и тверже стали – прежде всего, со своей психикой. Жизнь качнулась в худшую сторону – она теперь действовала на мои чувства, и на каждом шагу требовалось умение приспосабливаться и почти всегда подавлять порывы.
Не все давалось легко.
Одиноким прожил я последнюю четверть века и так же хотел жить дальше. Хотел научиться владеть собой и приобрести спокойствие, степенность и снисходительность. Этому хорошо способствовала враждебность солнца к моему здоровью. А если признать, что за ним стоит Высшая Сила Аркаима, то опасности, страдания и смерть очень может быть грозили мне. Наступило время, когда страшное неизвестное тяготит постоянно, хотя жизнь текла ровно и спокойно, и нигде на пути моем не встречалось пока ни врагов, ни ужаса. Так прошли больничные дни.
И я выиграл у судьбы ставку под руководством и надзором врача – ожоги ушли с моего лица. Крестьянское здоровье и кипучая жажда жизни, за которую цеплялся всеми своими физическими и духовными силами – вот какое наследие получил я от предков. А еще – для защиты от солнечных лучей на форменную бейсболку придумал воротник, закрывающий шею и «паранджу» на лицо.
Настал, наконец, день, когда я вышел на работу. Это был праздник для всех оставшихся у меня друзей. Один назвал меня
