он распался, и теперь в этой деревне остались одни пенсионеры да те из селян, кто мог перебиваться личным хозяйством. Бурлившая, кипевшая когда-то ключом жизнь в этих местах словно замерла, сошла на нет, сникла, исчезла. Обрабатываемые, засеваемые ранее поля захирели, заросли молодой порослью березняка и ельника. Лида была этим летом в тех местах, когда они с племянником ходили за грибами, и не узнала их: так изменились они за последние двадцать лет.
В деревне было пусто. Селян, работавших в колхозе, здесь было мало и они или уже ушли на работу или только собирались, а пенсионерам некуда было торопиться, и если они и проснулись, то были заняты домашними делами: в первую очередь, нужно было истопить печь, чтоб прогреть остывшую за ночь избу, а заодно приготовить еду, что и было понятно по дымившимся трубам большинства жилых домов.
Собственный дом показался несколько странным, чуть-чуть незнакомым после месячного отсутствия, и Лида поняла, в чём заключалась эта странность. Летом в гости к ней приезжал брат с женой и маленькой внучкой; при нём она посетовала на разваливающийся забор и ещё кое-какие неполадки в хозяйстве. Брат всё исправил: убрал старый забор, поставив новый, купил краску для покраски забора и избы, обшитой «вагонкой» и покрашенной ранее олифой, выцветшей уже от дождя, снега и солнца, но сам уже не смог заняться покраской, вскоре уехав, поэтому всё завершить пришлось ей. Теперь на белом фоне и забор, и изба особенно выделялись, поэтому казались несколько чужими, по сути, они и были уже чужими, если учесть, что принадлежали брату, поскольку Лида подарила дом, заявив, что если он откажется принять дарственную, то она продаст всё, однако зная, что брат любит бывать в родных местах и любит свою деревню, была уверена в его согласии. На вопрос, зачем она это делает, отвечала, что уедет на зиму жить к своей подруге, овдовевшей недавно и потому приглашающей её к себе. Невестка пыталась отговорить её, но прекратила дальнейшие попытки, получив резкий ответ: «Это моя жизнь!»
Дверной замок замёрз, побывав под вчерашним дождём, поэтому его пришлось согревать руками, после чего он открылся. На двери избы тоже был замок, был он и на двери клети; а всё потому, что у них в деревне так же, как в соседней, бывшей центральной усадьбой колхозного отделения, в последние годы поселились случайные, приезжие люди, и вместе с ними в этих местах появилось воровство, случались даже убийства. Два года назад в дом проникли какие-то проходимцы, вынесшие кое-что из утвари, в основном алюминиевую посуду, и пару материнских икон, что было особенно досадно.
В избе было заметно теплее, чем на улице, по той причине, что «подполье» - так здесь называли подвал под полом для хранения овощей – ещё не успело промёрзнуть, и земля потихоньку отдавала своё тепло. Хозяйка включила свет, решила затопить печку, поскольку до вечера, до следующего обратного рейса автобуса, придётся остаться в деревне. Она принесла дрова, уложила их в топку, открыла задвижку на дымоходе, взяв приготовленную бересту, разожгла огонь, а затем уселась на табурет перед раскрытой печью и наблюдала, как разгораются в ней дрова, вспоминая детство и ещё живого отца, угощавшего их картошкой, печёной на углях «подтопка», маленькой печки, дополнительной к большой «русской печи»; её растапливали только утром. Дым из раскрытой дверцы печки вырывался временами наружу, в комнату, и Лида подумала, что можно остаться ночевать в доме, растопить печь, оставив открытой дверцу, или, ещё лучше, закрыть пораньше задвижку на дымоходе, когда дрова ещё не прогорят полностью, и заснуть, чтоб не проснуться утром, отравившись угарным газом, но тут же, обругав себя, закрыла дверцу.
Включенный маленький переносной телевизор, что остался после гостивших у неё племянников, показывал программу новостей, поэтому хозяйка не сразу поняла, что пора уже раздеться: в доме было тепло и привычно уютно. Раздеваясь, она подумала, что сейчас чихнёт, и, бросив куртку куда попало, едва успела достать из её кармана салфетку с ватным диском, чувствуя, что носом пойдёт кровь. Кровь, и правда, пошла, пришлось, разделив пополам ватный диск, затолкать его в ноздрю. Возможно, повысилось давление после вчерашнего «застолья», но они втроём даже до конца не выпили ту бутылку водки, так что причина была не в этом, а в её возрасте, поскольку у матери в старости часто так бывало. Наверное, она должна была бы сходить в больницу, но серьёзно даже не рассматривала эту возможность, поимая, что в этой беде ей вряд ли помогут.
Захотелось чаю, и нужно было сходить за водой на колонку, находившуюся поблизости. Она собралась было, взяв ведро, но тут в окно постучали, и за раздвинутыми занавесками появилось лицо молодой соседки, у которой она брала молоко летом, поскольку та ещё держала корову, уже не выгоняя её в стадо, как водилось раньше, а всё лето держала на привязи поблизости дома, потому что скотины в деревне уже почти не было. Они находили между собой компромисс в отношении молока, что брала Лида, оплачивая его частью тем сеном, что соседи заготовляли на её участке, большей своей половиной засеянной кормовыми травами.
Увидев, что её жестом руки приглашают войти, соседка направилась в дом.
- Здравствуй, Лида! – поздоровалась она, входя. – Я на работу пошла и вижу - ты приехала. Как дела?
- Приехала, вот, посмотреть – что? как? Убрать кое – что надо. Боюсь, как бы не обокрали снова. У тебя-то как дела?
- Ничего, слава Богу! С детьми всё мать сидит, муж работает через день. Живём потихоньку. Да!.. Что тебе хотела сказать?! Проверь подполье. У меня на днях туда змея заползла.
- Да ты что?!
- Серьёзно! Я чуть не умерла со страху. Муж её граблями придавил, а потом голову отрубил.
-Вот тебе и раз! Дожились! Я видела летом змею в огороде, но не думала, что они в дом могут заползти.
- Холодно становится, они в спячку ложатся, вот и ищут, где теплее. А на твоём огороде и я змею видела, когда траву косила.
- Вот и ёжики спокойно уже по улицам бродят. Я за всю прежнюю жизнь ни ёжика, ни змею не видела ни разу, а теперь – смотри, что делается, - удивлялась Лида.
- У меня на родине, в соседнем районе, женщина собирала ягоды, её гадюка укусила, да так, что у той рука как бревно стала и почернела вся.
- А знаешь всё почему? Раньше и скота много было, и косили кругом, где только можно, - сено-то нужно было заготавливать - а теперь скота нет, почти не косят нигде там, где раньше косили, вот и развелись гады, где столетия их не было.
- Да. Вот такие дела. Но пойду я. Ты надолго? Может, молока тебе принести?
- Нет, спасибо! Я сегодня же уеду, посмотрю только хозяйство да отнесу сестре кое-что.
Соседка ушла, попрощавшись, следом с ведром вышла и Лида, направляясь к колонке за водой.
К полудню потеплело. Выглянуло солнце, таявший уже до этого снег и вовсе начал плавиться, быстро осев и местами оголив мокрую землю. С крыши струились потоки воды, было ясно, что к вечеру он сойдёт, а если погода не изменится, то завтра должно подсохнуть, и, возможно, на неделе ей удастся сходить на кладбище.
Дела по дому не составили большого труда, как и неприятная нужда заглянуть в подполье, где не было никаких змей, что было воспринято ей с облегчением, и несколько успокоило перед визитом к сестре, на хранение которой надо было отнести кое-какую домашнюю утварь и переговорить о том, чтоб они приглядывали за домом в её отсутствие. Они поговорили уже вполне дружелюбно, почти по-родственному, и Лида со спокойной душой отправилась на остановку автобуса, закрыв дом на все замки.
Пошла неделя. Первый снег растаял, погода установилась сухая и холодная; оставшиеся ещё после дождя и снега лужи покрывались к утру ледяной коркой, таявшей к вечеру, чтоб ночью снова замёрзнуть; и Лида бала рада такой погоде, поскольку можно было не сомневаться, что земля на кладбище, куда она собиралась пойти уже третью неделю, наконец-то подсохла, несмотря на то, что была затенена высокими, старыми деревьями и плохо проветривалась. Субботнее позднее утро было ясным и солнечным, когда она, минуя рыночную площадь с суетящимися на ней людьми, - поскольку день был базарный – пошла по улицам города, чтоб через несколько кварталов подняться на кладбищенскую гору, а затем, пройдя мимо маленькой церкви, вдоль высокой кирпичной ограды, старой и покрашенной белилами, войти в открытые ворота и тут же увидеть кресты и бетонные могильные плиты с фотографиями своих близких или своих знакомых односельчан. Почему-то так получилось, что предыдущее их поколение было похоронено именно в этой части кладбища, за исключением отца, умершего раньше других своих сверстников и потому похороненного отдалённо. Часто бывая здесь, Лида помнила хорошо, где - чья могила, а по рассказам матери знала, где могилы старших сестёр и братьев, умерших в младенчестве.
Прибравшись на могилах близких и знакомых, она прошла к тому месту, где были похоронены дед с бабкой, родители матери, и мать со своими двумя старшими сёстрами, судьба коих даже для того времени не была обычной. Старшая из них в начале войны оказалась в Белоруссии на занятой немцами территории, а когда вернулась в родные края, в скором времени помешалась умом и остатки дней провела в психиатрической больнице; там же скончалась и вторая сестра матери, дожившая, впрочем, до приличного возраста перед тем, как туда попасть. Брат Лиды всегда опасался схожей судьбы, полагая, что сын унаследует основные особенности матери. Впрочем, мать благополучно дожила до глубокой старости, хотя Лиде и пришлось раньше времени уйти на пенсию по уходу за ней. В это время вместе с ней и матерью жила тётя, сестра отца и старая дева, каких было немало после Отечественной войны, где погибли их ровесники – женихи. Приходилось ухаживать и за ней, подорвавшей здоровье и на «трудовом фронте» на Чусовой, на сплаве леса, во время войны, когда на подобные работы мобилизовали молодых женщин, не имевших детей, и на тяжелой работе в колхозе.
Уже во время «перестройки» тётка заболела. Её положили в больницу, лечили около месяца, как говорили, от болезней сердца и печени, а когда выписали, то состояние её было ещё хуже, чем до лечения. Тётка почти умирала. Через неделю на приёме у терапевта Лида требовала нового обследования, но услышала от врачихи, что, мол, у нас и работающих-то некуда положить, а ей «пора и честь знать». При этом прозрачно намекнули – что можно сделать. Не устраивая здесь скандал, она на другой день пошла к главврачу, где его и устроила. Как бы там ни было, но больную тётю обследовали, даже направили в область, и оказалось, что она болела пневмонией, перешедшей затем в плеврит. После этого тётя жила ещё десять лет.
Лида собрала опавшую листву, ветки, упавшие с берёз, поправила покосившийся венок на могиле и села на лавочку у входа в оградку. Она почти ежемесячно приходила сюда и чувствовала себя, как дома. Так и сидела, погружённая в собственные мысли, в воспоминания, пока не почувствовала, что замёрзла: низкое солнце еле – еле пробивалось из-за деревьев, хотя и безлистных. Поднявшись, поклонилась, сказала: «Оставайтесь с Богом, мама!» - и пошла к выходу.
Было уже часа два пополудни,
