когда она, минуя рыночную площадь, направлялась домой, но подумала, что авось сможет встретить кого- либо из старых знакомых, что часто случалось именно здесь в рыночный день, когда в город съезжались жители окрестных селений, как по какой-либо необходимости, так и по простой причине – развлечься. Рынок уже не был столь многолюден, как в утренние часы, некоторые хозяева торговых столов и палаток убирали товар, собираясь восвояси; но её не интересовали торговые ряды, мимо которых проходила, вглядываясь в лица встречных, здороваясь с кем-то, обмениваясь парой незначительных фраз: за долгие годы однообразной, почти ни в чём не меняющейся жизни городка, многие его обитатели знали друг друга в лицо, если не были лично знакомы. Сзади вдруг окликнули, и этот оклик заставил её вздрогнуть, поскольку был неожиданным со спины, где, казалось, уже всех видела, и оглянуться. Пожилая женщина, подойдя, по-дружески взяла за локоть.
- Здравствуй, подруга! Здравствуй, дорогая! – печально, как показалось, прозвучало её приветствие.
- Надя!!! Ты ли?! – непроизвольно вырвалось у Лиды, ошеломлённой изменившимся видом бывшей одноклассницы, с которой встречались довольно часто за исключением полугода с тех пор, как виделись последний раз. Село со школой, где они учились, располагалось в пяти километрах от родной Лидиной деревни, и ей с пятого класса приходилось каждый день ходить туда, в отличие от одноклассницы, жившей в том селе и бывшей более обеспеченной материально, при живых и работавших родителях, что, очевидно не в последнюю очередь, сказалось на её характере; а была она весёлой, жизнерадостной и общительной, бойкой девушкой, как говорили про неё иногда, тогда как подруга оставалась замкнутой, не по годам серьёзной.
- Как ты?! Как дела у тебя? – продолжала она, не в силах сдержать удивление.
-Что? Не узнала? – горько улыбнулась в ответ Надежда.
- Ты прости, это непроизвольно… - оправдывалась подруга.
- Не обращай внимания. Я уже привыкла.
- Ты – что? – заболела?
- Заболела?! Да лучше б я умерла!
- Что ты!.. Что ты!..
- Разве ты ничего не слышала? Впрочем, откуда? Мы сами старались помалкивать, - Надежда оглянулась. – У меня тут сын где-то ходит – есть дела…
- Может быть, пойдём ко мне, погреемся, чаю попьём?
- Нет, спасибо. Нам скоро ехать, - она снова повременила, потом продолжала тихо. – Помнишь, в десятом классе мы играли в пьесе, в художественной самодеятельности? Ты играла подпольщицу, которую пытали, над которой издевались фашисты?
Лида редко вспоминала этот случай из своей жизни, с высоты лет критически относясь к собственным актёрским качествам, но всё-таки хорошо помнила спектакль, свою роль и роль Нади, игравшей бестолковую, взбалмошную девчонку, волею случая оказавшуюся в одной камере с подпольщицей. До сих пор помнилось, как она, приплясывая, убедительно напевала: «Ах, шарабан мой, «американка»! А я девчонка, да шарлатанка!»
- Так вот, я сейчас в роли твоей героини, замученная, истерзанная бедой, что на меня свалилась, - она достала платок, вытерла сухие глаза. – У меня даже слёз уже нет, чтоб поплакать.
Она помолчала, видимо собираясь с мыслями. Молчала и Лида, боясь помешать ей.
- Ты ведь знаешь, что у меня внучка от сына? Она в области училась в университете, уже на третьем курсе была.
«Была?!» - чуть не вырвалось у Лиды, знавшей внучку Надежды.
- Да, вот теперь – уже была.
Надежда горько вздохнула.
- Парень у неё был. Встречались. Пригласил их на вечеринку сынок одного выродка, такой же выродок, как папаша. У папаши несколько магазинов по всей области. Этот молодой подонок на вечеринке избил и изнасиловал мою голубку. Парень, с кем она пришла, даже не попытался заступиться, а когда по нашему заявлению завели дело, то он и вовсе дал показания в пользу того выродка. По их показаниям получалось, что она добровольно согласилась на связь с подонком, а потом решила спекулировать этим, затеяв драку и заявив, что её изнасиловали. Ни следователь, ни суд даже не попытались раскрыть правду. Уже до суда нам говорили, что мы ничего не добьёмся, и что папаша – мразь купил всех. После суда голубка моя повесилась.
После этих слов Надежда икнула сдавленно и надолго закашлялась. Расстроенная Лида молчала, не зная как сочувствовать подруге.
- Не досмотрели мы, - продолжала Надя, отдышавшись. – А теперь у меня в душе только ненависть и месть. Месть любой ценой. Сын меня поддерживает. Мне всё равно, чем это для меня закончится. Уже всё равно…
- Что же это за время такое: всё продаётся, всё покупается?!
- Кончилось время героев, - отвечала Надежда, - наступило время нас – ублюдков.
- Ну, не все же – ублюдки.
- Все! – прозвучало категорично. – «Мы не пыль на ветру». Как же!.. Не пыль!.. Такая же пыль, как немцы в тридцатые, в сороковые – военные годы.
Надежда оглянулась – её кто-то позвал.
- Сейчас иду, - отвечала она. – Сын зовёт, надо ехать, – потянув Лиду за плечи, поцеловала в щёку. – Спасибо тебе за всё. Прощай и прости!
Расстроенная Лида, провожая её взглядом, сокрушённо думала, насколько непредсказуема судьба человека, меньше всего предполагая когда-нибудь, что такое может случиться с Надеждой.
На следующей неделе позвонила Люба, та подруга из соседнего города, что звала её к себе. Та снова настаивала на переезде. Надо было найти кого-то, кому можно было бы сдать квартиру внаём, пока она будет жить у неё; и с помощью соседей нашла клиента, с кем надеялась заключить договор, и составила его уже, ожидая нанимателя, в расчёте на то, что он будет платить только ту сумму, какую составляла квартплата. Вскоре пришёл мужчина невзрачного вида с озабоченным, усталым лицом; из разговора с ним стало ясно, что он работает кочегаром на частной котельной, что заработок у него маленький, что ему не под силу платить ту квартплату, какую платит хозяйка, а кроме всего прочего, ему не понравилось, что в квартире так холодно, и он ушёл.
Прошло ещё две недели. О сдаче квартиры внаём так и не удалось договориться, а Люба настаивала на переезде. Наконец преодолев нерешительность, обусловленную какой-то тоской, возникавшей при мысли о переезде, Лида собрала небольшую дорожную сумку, простилась с соседками, передав ключи от квартиры одной из них и сказав на прощание, что, возможно, приедет к лету, пошла на автостанцию.
Было пасмурно и холодно, а тяжёлые снеговые тучи закрыли небо до горизонта. Земля промёрзла, замёрз и лёд на речке; а это значило, что надо было ждать постоянного снега. Он, и правда, пошёл лишь только автобус, на который села Лида, выехал из города. Снежная пелена за окнами всё более густела, и казалось, что дорога и эта пелена уже были одним целым. Она с тревогой подумала, что водителю автобуса трудно разглядеть дорогу, и надела очки, те, что позволяли видеть далеко, а надев, успокоилась и, устроившись удобнее, попыталась заснуть.
Ей снился июньский день, солнечный и яркий, когда они детьми ходили с сестрой и подружками к дальнему лесу за земляникой, местами красным платком покрывавшей поляну. Погода была не жаркая, и они с сестрой собрали почти полное ведро ягод, дурманящих своим восхитительным запахом. Переходя небольшую лощину, сестра споткнулась и упала, опрокинув ведро и наполовину рассыпав ягоды. Заплакав от огорчения, она принялась собирать их, складывая обратно в ведро. Помогая ей, Лида делала то же самое. Мягкие, спелые ягоды сминались в ладонях, окрашивая их своим алым соком, затем подсохшим и ставшим липким, как свёртывающаяся кровь.
Часа через два снегопад прекратился; так часто бывает, когда мощный снежный заряд обрушивается на землю, а вслед за тем устанавливается солнечная погода. Вот и сейчас лишь только снег перестал падать, небо начало проясняться, чтоб вскоре и вовсе посветлеть.
От веранды знакомого дома до калитки в заборе и далее по улице, вели следы, верно, хозяйка недавно куда-то отлучилась. Лида же, чтоб не ждать около дома, поставила сумку на крыльцо веранды и отправилась в город, решив побродить по его улицам. Укрытый только что выпавшим снегом тот выглядел чистым, белым и несколько испуганным. За прошедшие сорок с лишним лет в его облике почти ничего не изменилось, если не считать трёх – четырёх больших магазинов, появившихся на центральной улице и десятка полутора особняков на окраине, куда Лида пришла незаметно для себя, а оказавшись на косогоре со старой берёзовой рощей, поняла, что именно сюда инстинктивно хотела прийти.
Цепочка следов, оставляемая ей на неглубоком снегу, давала ощущение узнаваемости, едва внятное чувство ожидания, что рядом с ней появится ещё одна, такая родная, как сорок лет назад; но ничто не появилось и не могло появиться, а кому они принадлежали тогда, уже пятнадцать лет не оставлял их ни на снегу, ни на пыльной дороге. Молодая тогда ещё берёза, на бересте которой они нацарапали свои имена и дату встречи, постарела и располнела, буквы потрескались и расползлись во все стороны, но были ещё вполне узнаваемы. Подступили слёзы, о существовании их она уже забыла, но, на удивление себе, сейчас была им рада.
Первая встреча случилась на районной партийной конференции, где впервые присутствовала Лида, а позднее, когда она была членом райкома, они встречались гораздо чаще. Всегда сторонившаяся мужчин, добивавшихся интимной близости с ней, тем более, если они были женаты, молодая учительница неожиданно для себя без памяти влюбилась в молодого второго секретаря райкома партии, у которого уже была дочь, ходившая в школу. Их чувство было взаимным, а связь продолжалась почти год, пока слухи о ней не дошли до членов райкома. Не дожидаясь официального разбирательства его дела, Лида уволилась с работы, благо учебный год уже закончился, и уехала к себе на родину, в соседний район. Больше они уже не встречались, а она так и не вышла замуж.
Издалека донёсся гудок тепловоза, затем он повторился ещё ближе, а потом совсем близко застучали колёса проходящего поезда. Женщина отстранилась от берёзы, прижавшись к которой стояла, попыталась очистить куртку от следов бересты, словно меловыми пятнами прилипших к ней, но, так и не доведя дело до конца, направилась вглубь рощи, в сторону прошедшего поезда.
Лесная просека с железной дорогой посередине ослепляла своей белизной в лучах солнца, появившегося из-за кромки уходящих фронтом тёмно-серых туч. Она была бы, наверное, ещё более слепящей, если бы тёмные стены леса по сторонам частично не поглощали солнечный свет. Чёрные рельсы уже почти высохли от остатков растаявшего на них снега и поблёскивали сталью верхней, накатанной своей стороной.
Лида не спеша шла вдоль дороги в сторону от города и думала о том, как за неделю до отъезда налила в ведро воды и утопила в нём по очереди обеих своих кошек, а потом пошла в обувной магазин и попросила пустую коробку из-под обуви, чтоб уложить туда мёртвых кошек и закопать на пустыре. Дня через два после этого по дороге домой, на тротуаре, ей встретился белый полудикий котёнок, дрожащий и голодный; сердце снова сжалось, и она, кое-как поймав его, принесла к себе на квартиру, где обогрела и накормила. На кухне в полу, под столом, был лаз для кошек, куда, временами, они могли уходить в «подпол» по
