Нудный ветер печально завывал в обнаженных деревьях. Под ногами сырость. И уж, который день не было солнца.
Евгений Павлович глубоко вздохнул, коснулся плеча жены:
- «Что же ты, моя старушка, приумолкла у окна?».
- Да вот мечтаю, думаю, - торопливо ответила Лариса Дмитриевна, не отрываясь от слезящегося окна, - радуюсь жизни…
- Да какая жизнь?! В теле – болячки, а в природе – тоска и скука…
- Ну, зачем ты так, Женя?! Нет никакой тоски. Посмотри, как на берёзах качаются вороньи гнёзда, как волнуется небо – какая же скука?! Жаль, что быстро угасает день…
- Вот-вот, - нетерпеливо перебил жену Евгений Павлович. - Именно, жаль, что угасает. Наверно и мы с тобой, Лариса, так угасаем. То есть меркнем навсегда.
- Ну, ты уж совсем загрустил, отец! Мы ещё полюбуемся голубыми сугробами, позёмки послушаем. И до подснежников доживём.
- Да, мать, - Оживился Евгений Павлович. - Прелесть - подснежники на наших сотках!
- Потом нарциссы с тюльпанами зацветут, - то ли вслух продолжала мечтать и думать Лариса Дмитриевна, то ли, как привередливому ребёнку рассказывала мужу давно рассказанную сказку, лишь бы он не хандрил.
- Какие замечательные тюльпаны выращиваешь ты, Лариса!
- А следом яблони расцветут, - продолжала жена.
- И соловьи в садах запоют, - включился, наконец, и Евгений Павлович в мечты и думы жены.
- А мы под вечер растопим наш старенький самовар….
- И будем пить чай с мятой и смородинными листьями…
- Уж чего приятнее?!
- Да нет ничего милее!
- А ты говоришь «меркнем»…
Лариса Дмитриевна поднялась с кресла, обняла мужа сзади и включила свет. Толи от прикосновения жены, то ли от яркой люстры душа Евгения Павловича наполнилась вдруг нежным теплом, разлившимся по всему телу. Все окружающие вещи обрели вдруг свой изначальный смысл. А комната наполнилась сладким уютом, когда не нарадуешься жизни.
- Нам некогда умирать, Женя!
А на улице моросил дождь, и завывало в голых кронах деревьев холодное сиверко предзимья.
