её уютной комнате, наполненной восковым ароматом свечей.
- Интересно, есть ли у неё восковые свечи, - подумал он, и в тот же момент услышал скрипучий голос химички:
- Чище, чище, молодой человек. Вы, видно, рыбу никогда не чистили?
- Такую никогда. Откуда такое богатство?
- Из карьера. Совхоз в заброшенном карьере теперь зеркальных карпов разводит. Красавцы, правда?
- Правда. Кстати, хотел спросить: откуда такое странное название «Карьерный тупик»?
- Почему странное? Очень даже точное. В восемнадцатом веке из карьера руду брали. Рудокопы жили в посёлке неподалёку. Руду выбрали, но посёлок остался, потому «Карьерный», а «тупик», потому что тупик. Дорога упирается в посёлок, и дальше не идёт. А вы решили, что это «конец карьеры», - пошутила учительница и скрипуче засмеялась.
К шести часам готовка, наконец, закончилась, столы расставлены буквой «П» и застелены белыми простынями, а тарелки, вилки и рюмки заняли свои места. Из кухни проникал аппетитный запах жарящейся рыбы, и Иван Александрович вспомнил, что последний раз поел ранним утром, отправляясь в командировку. Он хотел взять кусок хлеба, но химичка властно остановила его:
- Терпите, молодой человек, - проскрипела она, - вот гости соберутся, тогда вместе со всеми и поедите.
Иван Александрович затосковал, расстроился, а когда глянул на себя в зеркало, то натурально ужаснулся: из зеркала на него смотрело измученное, обсыпанное блестящей рыбной чешуёй существо, слегка похожее на ревизора Хлесталова.
- По-человечески помыться у вас, конечно, негде? Речка-то хотя бы есть? – истерично поинтересовался он, выковыривая чешую из волос.
- Почему негде? При спортзале душ имеется, только воду подогреть надо, - обиженно ответила химичка, - не хуже других живём, хоть и не городские. Подождите, пойду, включу вам подогрев.
Иван Александрович тщательно помылся, достал из своего необъятного портфеля чистое бельё, рубашку и походные щёточки, почистил брюки, надраил ботинки и даже постирал рубашку. В банкетный зал он вышел уверенным в себе и блестящим, как свежеотчеканенная монета.
Гости уже начали собираться. Они приходили поодиночке и группками, нарядные и торжественные. Мария Андроновна, причёсанная и умело подкрашенная, в нарядном городском платье и туфлях на высоких каблуках, встречала гостей на пороге столовой. Она благодарила их за то, что они пришли на её юбилей, оставив в будний день домашние дела, смущённо принимала подарки и складывала их на отдельный столик. Ивана Александровича она встретила радостной улыбкой и он, смущаясь, стал извиняться за отсутствие подарка. Мария Андроновна, в свою очередь, извинилась за то, что втравила его в готовку закусок и уверила, что своей самоотверженностью он сделал ей лучший подарок. Иван Александрович прошёл в зал совершенно счастливый.
Он остановился, размышляя куда сесть, но химичка решила за него:
- Сюда садитесь, молодой человек, - приказала она, и Иван Александрович безропотно подчинился.
- Сколько гостей ожидается, еды на всех хватит? – вежливо поинтересовался он, не зная о чём говорить с соседкой.
- Сколько придёт, столько и будет. Всех накормим, не волнуйтесь. Было бы больше, но учителя и директор в отпуска разъехались, только мы с Марией Андроновной остались, да и она скоро в санаторий поедет.
Наконец гости заняли почти все места, и слово взяла крепкая, словно вытесанная из дуба женщина:
- Позвольте мне, как руководителю сельского совета и родительского комитета школы, объявить праздник по случаю двадцатипятилетнего юбилея нашей дорогой Марии Андроновны открытым.
Она долго нахваливала Марию Андроновну, рассказывала о том, как много приобрела школа и главное, дети с приходом такого учителя, и закончила:
- Позвольте мне от имени сельского совета и родительского комитета вручить вам, дорогая Мария Андроновна, памятный подарок, - она полезла под стол и достала коробку,- эту вазу чешского стекла.
Именинница приняла вазу и поставила на стол.
- А теперь тост. Прошу всех налить и поднять бокалы. Дорогая Мария Андроновна! Пусть ваша жизнь будет такой же красивой и яркой, как эта ваза. Позвольте пожелать вам успехов в работе, счастья в личной жизни и крепкого здоровья!
Водку Иван Александрович ненавидел. Ещё студентом, выпив одну рюмку, он больше никогда не прикасался к этому омерзительному напитку. Сейчас, держа в руке полную рюмку, заботливо наполненную химичкой, он никак не мог решиться влить в себя эту дрянь, но увидев, что на него смотрят, пригубил, передёрнулся и хотел поставить рюмку на стол, но соседка перехватила его руку и свирепо зашептала:
- Вы что творите? Был произнесён тост за здоровье, значит надо выпить до дна. Не нарушайте традиции, а то Мария Андроновна про вас бог весть что подумает.
Иван Александрович тяжело вздохнул и влил в себя обжигающую гадость. Химичка протянула ему вилку с насаженным на неё солёным огурцом.
- Молодец, - одобрила она, - огурчиком закусите.
Едва Иван Александрович пришёл в себя, как над столом с рюмкой в руке возвысился какой-то мужичок. Он стал косноязычно рассказывать, как прошлой зимой его сорванец сломал ногу, и Мария Андроновна два месяца после уроков приходила к нему домой и занималась математикой и физикой.
- Вот, какая у нас Мария Андроновна, - закончил он своё выступление, - я желаю её много-много богатырского здоровья!
Рюмка Ивана Александровича уже была наполнена, на вилке блестел наколотый на неё маслёнок, а строгие глаза химички смотрели требовательно и ободряюще. Ревизор Хлесталов зажмурился и выпил вторую рюмку.
И третий тост содержал пожелание имениннице крепкого здоровья. Иван Александрович снова присоединился, и теперь сидел, безуспешно пытаясь насадить на вилку ускользающий маслёнок.
- Слово предоставляется находящемуся среди нас другу Марии Андроновны, не знаю, к сожалению, как его зовут, - прокричала сквозь галдёж председатель родительского комитета.
Иван Александрович с трудом поднялся, взял нетвёрдой рукой рюмку, пролил часть содержимого на скатерть и, блаженно улыбаясь, произнёс:
- Не знаю, какая вы училка, но девушка вы очаровательная и катафалк хорошо водите, поэтому желаю вам крепкого здоровья!
Он лихо влил в себя водку, и попытался пальцами взять с тарелки маслёнок, который почему-то выскользнул и запрыгал по столу.
- Ну и хрен с тобой, - осклабился ревизор, - возьму другой.
Дверь распахнулась и двое мужчин, старый и молодой, вошли в столовую.
- С юбилеем, Мария Андроновна! Прими ручку многоцветную в подарок, будешь ею отметки моим внучкам ставить, - поздравил старый.
- И цветы от меня, - подал букет молодой.
Мария Андроновна поблагодарила, и что-то стала тихо говорить новым гостям, поглядывая на Ивана Александровича, который всё ещё сражался с маслёнком. Новые гости внимательно выслушали юбиляршу, покивали головами, подошли к ревизору и представились. Нарушались главные ревизорские принципы и Иван Александрович с трудом, но твёрдо произнёс:
- Мы встретимся завтра в вашем кабинете, - он икнул, помолчал и добавил: - в восемь тридцать, попрошу не опаздывать.
Директор с главбухом понимающе отошли. Ревизору, наконец, удалось поймать гриб, и он уже открыл непослушный рот, но услышал за спиной ласковый голос Марии Андроновны:
- Иван Александрович, - позвала она.
С помощью соседки он поднялся и, едва не упав, повернулся к имениннице. Она стояла с рюмкой вина в руке и нежно улыбалась ему, красивая и немного подшофе.
- Вы же не школу проверять приехали?
- Не школу, - подтвердил ревизор.
- Так чего же мы с вами чинимся: Мария Андроновна, Иван Александрович. Хотите выпить на брудершафт, по-настоящему, с поцелуем?
- С поц-целуем х-х-очу, оч-ч-ень, – с трудом ворочая языком, выдавил из себя Иван Александрович.
Химичка уже протягивала ему наполненную до краёв большую рюмку водки.
- Эт-то много, - пролепетал Иван Александрович, - х-х-очу вина.
- По правилам брудершафта женщина пьёт вино из рюмки, а мужчина водку из бокала. Оба выпивают до дна. Не нарушайте правил и будьте мужчиной, - проскрипела химичка.
- Б-б-уду мужчиной, - пообещал он.
Они скрестили руки и Иван Александрович, давясь, обливая подбородок и рубашку, осушил бокал. Ревизор обтёр рот ладонью, от чего неуправляемые губы разбежались по лицу, попробовал собрать их в кучку для поцелуя и … рухнул к ногам Марии Андроновны, заехав при этом химичке локтем по голове.
Иван Александрович очнулся от нестерпимой головной боли, сухости во рту и мелкой дрожи, сотрясавшей его больное тело. За всю тридцатилетнюю жизнь ему не случалось напиться и испытать тяжесть похмелья, и теперь, страдая, он пытался осознать причину внезапно свалившейся на него болезни. Трясущееся тело не давало сосредоточиться и требовало срочно напоить себя, грозя немедленно умереть от нестерпимой жажды. Иван Александрович хотел позвать на помощь, но колючий, словно утыканный иголками, язык отказался повиноваться и только тихий стон вырвался из его груди.
Едва живое подобие человека заставило себя сесть. На изменение положения голова тут же отреагировала острой болью, и тело снова застонало и забилось в трясучке. Иван Александрович с трудом разлепил веки. Короткая июльская ночь уже закончилась, но полноценный рассвет ещё не наступил и комната, наполненная мертвенно-бледным светом, показалась ему покойницкой.
Он не сразу понял, что находится всё в той же школьной столовой, только чисто убранной и принявшей свой изначальный вид, что ложе его – сдвинутые стулья, а вместо подушки свёрнутая телогрейка. Настенные часы показывали какое-то время, но он так и не смог понять двадцать минут четвёртого или пятнадцать пятого. Иван Александрович мутным взглядом обозрел комнату. Увидев на столике возле изголовья трёхлитровую банку с какой-то мутной жидкостью, пачку таблеток и граненый стакан с водой, со стоном наклонился, вцепился в ножку стола и подтянул к себе. Из банки пахнуло огуречным рассолом. Дрожащими руками ревизор наклонил банку и припал сухими губами к спасительной жидкости. Он выпил литра полтора, с каждым глотком ощущая, как отступает жажда и проходит дрожь, сунул в рот три таблетки аспирина, запил водой из стакана и только проглотив, понял, что в стакане водка. Иван Александрович по-поросячьи взвизгнул, уронил себя на ложе и отключился.
Его разбудило солнце. Оно заливало комнату и слепило, как ту девушку в дверном проёме автостанции. Иван Александрович лежал на спине, прислушиваясь к своему состоянию. Дрожь прошла, голова болела терпимо, и только тошнота накатывала внезапными волнами. Он сел и открыл глаза. Часы на стене показывали десять часов сорок четыре минуты. Ревизор произнёс традиционное «Проклятье!», подхватил портфель и побежал в туалет.
Иван Александрович бежал по коридору, а впереди него плыл ненавистный запах перегара. Так пахло от сослуживцев наутро после возвращения с удачной ревизии и ревизор Хлесталов, негодуя, тихо презирал коллег.
- Я стал таким же, как они, - шептал он, разглядывая в зеркале свою зелёную, опухшую и помятую физиономию, грязные, залитые чем-то дурно пахнущим рубашку и брюки и едва не плакал от досады.
Он замыл пятна на брюках, снял грязную
