Звонок в прихожей. Новогодняя история.

Новый 1999  год.
 
  Стою перед зеркалом в прихожей. От укладки ничего не осталось. Рядом суетятся девчонки. Закончилось новогоднее веселье. Гости благодарят за отличный стол, зовут на площадь. Отказываюсь. В прихожей теснота, шутки, хохот. Звонок. Подруга открывает дверь. Медленно входит высокий мужчина в чёрной шубе, в тёмно- коричневой норковой шапке.
– С Новым годом, – говорит негромко.
  Девчонки оборачиваются, здороваются без всякого удивления. Знают – у меня много родственников.
– Это твой дядя? - шепчет Инна. – Симпатичный. Женат?
    Я киваю, хоть совершенно не узнаю этого человека. Мне кажется, это родственник соседей, которые работают по сменам, и возможно, он пришёл поздравить, а они на работе. Девчонки со смехом уходят, расцеловав меня на прощание.
  Человек стоит, прислонившись к стене, и улыбается. Снимает шапку. Волосы подстрижены очень коротко, практически коротенький ёжик. Но глаза его притягивают взгляд. И тут  узнаю... Никиту - друга детства, с которым расстались очень давно.
 
  Он мечтал стать великим музыкантом, уехал учиться в Москву. Туда же перебрались мать с отчимом и бабушка. Наши пути разошлись. Хотя он писал ещё два года сумасшедшие по нежности и силе чувства письма. Всё обещал приехать, но не приехал. А я искала свою судьбу. Жила в больших городах, знакомилась с молодыми людьми, пытаясь найти одного единственного, но не нашла. Вернулась в маленький городок к родителям. Все мы сначала рвемся из родного гнезда, а когда ветры чужой стороны остудят горячие сердца, возвращаемся туда, где нас любят и ждут.
Перед Новым годом родители ушли к приятелям, а мы провели предновогодний вечер с девчонками с работы.

    И вдруг в нашей прихожей, где недавно сделали ремонт, появляется человек, которого никак не ожидала видеть.
С моего разрешения он раздевается, проходит по комнатам.
– А у вас красиво. Совсем не так, как в старом доме.
– Мы успели получить квартиру едва не последними в городе. Сейчас жильё можно только купить.
Я чувствую себя  скованно. Не могу  поверить в то, что человек, который был когда-то очень дорог, находится в моём доме.
– Ты очень изменился, Ник.
– Неужели?
– Трудно узнать тебя. Только глаза.
  И тут он видит на трельяже мои парики. Взяла у знакомой, чтоб подурачится с девчонками в Новый год. Я ухожу на кухню ставить чай, он рассматривает парики. Вхожу в комнату, он - в тёмном парике с длинными волосами. Точно тот музыкант на клубной сцене в  ансамбле ... много лет назад.
– Теперь узнаёшь?
  Так бухает сердце, что  вздрагиваю. Воспоминания накрывают с головой. Реальность расплывается перед глазами.
 
  Вижу: лодка на пруду, мы катаемся вдвоем, и лесная дорога, по которой он нёсёт меня на руках...  Слегка подвернула ногу... Крупные земляничины собирает на полянке, даёт мне, а я беру их с его тёплой ладони губами... Спрашиваю: «Почему ты сам не ешь, а все даёшь мне...»
      Это было прекрасное время -  между детством и юностью.  О любви  не только не говорила, даже думать не смела. С самого начала  договорились, что мы с ним брат и сестра, раз не было у нас родных братьев - сестер. ...Лазили по обрывам и лесным зарослям, плавали в реке, в пруду. Ходили далеко за грибами и малиной и относились друг к другу бережно, ласково, как брат и сестра. А когда он перешёл в восьмой, а я в девятый класс однажды в его дворе на крылечке, когда сидели и говорили, помнится, о литературе, очень замёрзла. Он приподнял меня со ступеньки и посадил на колени, обняв бережно за талию.
– Теперь тепло? – тихо спросил.
Я тоже обняла его легонько. И сказала: «Да, тепло».
  Мы сидели так долго-долго и молчали. Не хотелось говорить. Мне казалось, что я – маленькая птичка в тёплом гнезде, где так уютно и хорошо, что больше ничего не нужно было в жизни. А потом, когда бабушка из кухни позвала его спать,  я вскочила с коленей. И сразу стало так холодно - неуютно. И кажется, больше никогда в жизни не чувствовала себя такой счастливой и защищенной, как на том крыльце в тёмном дворе, заросшем травой- топтуном.
 
    Шла до дома и дрожала от холода и одиночества. Наверное, тогда впервые поняла, что такое одиночество. Это холод, тёмная ночь, грязь под ногами после дождя и странная ноющая боль не в голове, а где-то глубоко в тебе. Так глубоко и  в тоже время осязаемо, что это трудно выразить словами.
     
    Потом в городе проводился рок-фестиваль. Среди школьных групп Никиту - солиста заметили, и кто-то из членов жюри посоветовал серьезно заняться музыкой, вокалом. Посоветовал учебные заведения, школы со специальным уклоном в Москве. Мать у Никитки была странной женщиной. Всё свободное время посвящала своей внешности и тому, чтобы нравится всем мужчинам без исключения. На Никиту не обращала особого внимания, но иногда в перерывах между поисками очередного мужа на неё накатывали приступы материнской любви, и в такие моменты тащила его по магазинам, покупала обновы или закатывала грандиозный ужин с любимыми блюдами, а тут вдруг решила ... переехать в Москву и развивать его талант. Решение было принято мгновенно. Она вырвала его из школы, из  привычного уклада, круга друзей, его ансамбля, ... из моей жизни.
  Я сильно огорчилась, но сначала утешилась, сказав себе, что, значит,  он – не моя судьба. И действительно, в Москве со временем Ник может стать, кем хочет: певцом, музыкантом. В нашей провинции о нем никто не узнает.
  В день отъезда пришел ко мне рано, взахлёб рассказывал о том, как будет готовиться, где будет учиться. Глаза сверкали, голос дрожал от нетерпения и восторга. Я тоже радовалась за него. Потом  вышли на улицу. Прошли до конца, вышли на луга к реке. И тут сказала просто, тускло:
– А мы ведь больше с тобой никогда не увидимся.
  Он резко обернулся, и вдруг вся оживлённость растаяла, он посмотрел так странно: растерянно и обиженно, как маленький рёбёнок.
– Черт! – ударил кулаком о кулак. – Как же так! Я всегда думал, ты будешь возле меня. Я не смогу без тебя жить. Ты – часть меня, как воздух, как эти луга, речка. Чёрт, там же ничего этого не будет, ни речки, ни Сашки  с Вадькой. – Он дёрнул за руку. – Там же не будет тебя! Черт! Как я буду жить без тебя? – И он стал трясти мою руку.
  Я вырвала  ладонь и побежала прочь. Ник бросился следом. Всё пытался повернуть моё лицо к себе, я отворачивалась.
– Ну, не обижайся, Тонечка! Что я сделаю? Иначе не смогу стать музыкантом. А это моя заветная мечта. Да и мать уже не повернёшь! Я буду приезжать к тебе! Вот увидишь, а писать буду каждый день.
Он схватил за плечи:
– И ты мне пиши каждый день, поняла? Обо всём, обо всём! Хочу знать каждый твой шаг! И что читать будешь, и какие фильмы смотреть, и куда с девчонками пойдёшь! Всё пиши, слышишь?
– Слышу. Тебе пора. Мать потеряет.
  Взявшись за руки, пошли от реки к домам. У меня тогда впервые в жизни очень сильно заболело сердце...  Не доходя до построек, он завернул за гаражи, прижал меня, безвольную и ко всему уже равнодушную, к кирпичной стене гаража и, опустив глаза, тихо спросил:
– Можно я поцелую тебя?.
  Я вдруг съязвила.
– А ты умеешь целоваться? – Он смутился, потом как-то странно тряхнул головой и бросился бежать прочь. Я шла по узкой тропинке вдоль гаражей, и в душе было странное спокойствие. Показалось, что моя жизнь закончилась. И что будет завтра, совершенно не интересно. Моя жизнь закончилась на этом лугу у реки.

    Потом не раз вспоминала  мысли на берегу…  Действительно, закончилось моё детство, которое было украшено не только добротой и теплотой родных. Оно было освещено светом прекрасных карих глаз моего друга, оно переливалось и смеялось разноцветными красками благодаря нему. Оно звучало и ликовало благодаря его музыке,  гитаре, его словам и шуткам, стихам, анекдотам, афоризмам.
    Пришла моя юность ... серая, тусклая, с тревожным ожиданием того, что будет тогда, когда  закончу выпускной класс.  Кстати, Ник сумел меня поцеловать на прощание, за пять минут до отхода поезда в телефонной будке, куда затащил под предлогом вместе позвонить Вадьке. Вадим  не смог проводить, лежал дома с температурой, а Сашка не смог сбежать с уроков.
  Мы позвонили Вадьке. Он что-то хрипел в трубку. А потом Ник сгрёб меня в охапку, сжал как медведь, даже дышать не могла, и попытался поцеловать в губы.
Я оттолкнула его.
– Прости. Я, правда, не умею целоваться
–  Я тоже. 
...Потом он уехал навсегда.
   
  Два года приходили письма. Первый год над каждым письмом плакала, а на второй год писала уже как далёкому другу, который никогда не будет рядом, И МНЕ НАДО было СТРОИТЬ СВОЮ ЖИЗНЬ. Тем более  в начале второго года он написал фразу: «Прости! Я сделал выбор между тобой и искусством в пользу последнего». Вот тогда я поняла, что мне тоже нужно сделать свой выбор: перестать сидеть над книгами и конспектами, а начать жить, как живут все: и развлекаться, и на дискотеки ходить... В письмах второго года мелькали и названия клубов, и турбаз, и домов культуры столичного города, куда мы ходили с девчонками, и имена провожавших с танцев кавалеров.  Я училась жить без Ника, без его глаз, слов, нежных рук, биения сердца, ...которое я сначала ощущала даже на расстоянии.
  Когда от серости и рутины хотелось «выть на луну», брала письма первого года, начинала читать, реветь, но, обливаясь слезами, чувствовала, что живу, а не прозябаю в городе, где никому не нужна! Читала его обращения ко мне: «Бабочка моя. Малышка. Мой нежный маленький воробушек. Теплый ветерок...»
  Становилось так жаль себя, что ревела ещё сильнее, а, умывшись слезами, снова  складывала листочки в коробку, шла умываться и жить дальше.
   
  И вот как ни в чем, ни бывало, повзрослевший, раздавшийся в плечах во всем чёрном, как качки в современных сериалах, Ник ходит по квартире, трогая то одну, то другую вещь.
– А тут ничего не осталось от старого дома.
– Да, мы купили новую мебель, когда переезжали, а весь хлам выбросили. А сейчас жалко. Хоть бы гвоздь из родного дома.
    Вскипел чайник. Ник помог унести посуду на кухню, сложить раскладной стол. Накрыла к чаю журнальный столик. Осталось ещё очень много еды: конфеты, кусок торта, много фруктов. Никита сидел в кресле напротив, не ел и не пил, крутил в руке половину груши и смотрел на меня. Вспомнила его глаза в прошлом. В этих чуть усталых глазах взрослого мужчины лишь на самом дне видела искорки давнего восторга и обожания. Наверное, у меня тоже были совсем другие глаза.
 
  Вдруг он как-то повернулся, посмотрел сбоку, по-мальчишески задорно, и тогда  узнала прежнего Ника. И чувство скованности куда-то улетучилось. И что-то шепнуло изнутри: «Скажи ему всё, как есть! Ведь он, наверное, проездом, и другого случая больше не будет. Пусть узнает о твоих прошлых чувствах".
  И речь полилась сама собой.
– А знаешь, Ник, каждого парня, который встречался на пути, сравнивала с тобой. И все проигрывали невидимый спор. Все они блёкли, когда вспоминала твои глаза, твоё выражение лица, когда смотрел на меня. Твой образ стал моим проклятьем. – Ник дёрнулся в кресле.
– Да! Я искала такого человека, с которым хоть отдаленно было б, как с тобой. Но все они были другими. Ни с одним не могла быть самой собой. Я понимала, что прошлого не вернуть. И ты – это ты. Ничего не может повториться! Но снова