уподобить…
Я ничего не мог поделать со своими мыслями, которые разрешались этим не наглядными видениями. Это были скорее какие-то вспышки смыслов. Они приходили, раздвигали стены, снимали потолок и бросали меня на середину той бесконечной, открытой отовсюду плоскости, где я оказывался как бы центром какого-то бреда, и где мне было так нехорошо. И становилось просто невыносимо от того, что выступало там, в обнаженном виде – перед, чем не было никаких скидок, никаких компенсаций, никаких извинений, никакого алиби, ни у меня, ни у моих визави. Долго это продолжаться не могло. Смутно чувствовал, что подсмотрел нечто, от чего мне теперь не избавится.
…На этот раз, когда я пришел в себя, на мне уже было соответствующее облачение, которое не позволяло дерзить. А рядом стояли серьезные ребята, слава Богу, в белых халатах. Слава Богу - это означало, что я ничего страшного не совершил, иначе форма на них была бы другая. И мне ничего не оставалось, как смириться. «Зачитайте мои права, пожалуйста» - смиренно произнес я. Они даже посмеялись, приняли это за шутку. Когда сходишь с ума, быстро выучиваешься быть тихим. Потом, правда, наступает время, когда уже все равно. Но на то оно и все равно.
В психбольнице надо вести себя прилично. И не только по отношению к санитарам, ну и врачам, естественно, а и к товарищам. У меня был печальный опыт, слава Богу, только в качестве свидетеля. То есть, в тот раз я оказался только свидетелем.
В столовой для психов, один за столом поперхнулся и закашлялся. И долго кашлял, не прикрывая рот. Другой предупредил его, чтоб, мол, заткнулся. А тот продолжал таращить глаза и крутить по сторонам головой, не переставая кашлять, и, кажется, даже улыбался. Тогда тот другой опрокинул его со стула на пол, он даже не ударил, а как-то беззлобно толкнул его, и он вместе со стулом опрокинулся. Другой вскочил со своего стула и оседлал его, лежащего на полу. А потом у него в руке оказалась ложка, и он черенком ее с силой вонзил лежащему сначала в один глаз, а затем в другой, приговаривая при этом: «Предупреждал же… предупреждал…». Санитаров, конечно, поувольняли. А что с жертвой было никому и неизвестно.
Лечащий врач отнесся ко мне с любопытством. Сначала я был уверен, что он прикидывается, но потом меня повело, как я ни сдерживал себя, чтобы не умничать. Не часто доброе слово услышишь. Так вот, он то и был первым кому я начал излагать свою версию. Теорией я эти мои построения не называю. Слово это само по себе, как бы, несколько дискредитировано. А началось все со срыва, как я не пытался прикидываться паинькой.
Доктор говорил со мной сначала как бы по долгу службы. Знаете, мол, клятву Гиппократа давал и прочая ересь, но я почувствовал, что у него и неформальный интерес ко мне нарастает. Видя такой интерес ко мне, я начал умничать, мне льстило, что он мой бред выслушивает. Кроме того, я все это Бредом и не считал. То, что у них в этом мире происходит, вот это настоящий Бред. Хоть я и относился к их Бреду с пониманием, толерантностью и без всякого цинизма, что положительно отличалось от их отношения к моему Бреду.
Конечно, в беседах он и свою линию гнул. Как-то он замети, что я нервничаю, когда мне светлые перспективы рисуют, и давай меня провоцировать, чтобы убедится, что он прав. А прав он был на сто процентов. Смотри, мол, говорит, сколько вокруг людей, им тоже бывает не сладко, но они находят себя в работе, в семье, в увлечениях, наконец. Все будет хорошо. Тут я взорвался: «Меня тошнит от этих оптимистов! Вечно они пускают свои розовые слюни! Прогресс… эволюция… все будет хорошо… Пидорасы!» (Критика цинического Разума?) «Ну, ну, успокойся!». И я вижу, что он совсем не сердится, тут я и понял, что он, как бы мои болевые точки нащупывает. Но съехать так сразу уже не мог.
«Давно пора понять, что никому мы, люди, здесь не нужны. Мы тупо пребываем в трехмерном пространстве. Да в каком там трехмерном?! Мы вообще пленники плоскости. За редким исключением. И даже не догадываемся, что нам здесь делать нечего. Отсюда вся эта хирня: бизнес, политика, развлекаловки разные… в которые старые пердуны и разные пидораски втягивают даже детей, не говоря уж о молодых придурках.… И себе самим цену сложить не могут».
«Не согласен, - остановил он меня. Я насторожился и приготовился жестко возражать, но он был не согласен не по существу. «Почему, как старый, так и пердун, а молодой так и придурок. Да и о женщинах… гм… вы как-то не совсем вежливо отозвались».
Мне сразу стало как – то неловко, даже стыдно. Он меня и здесь «выкупил». Ведь на самом деле я хорошо, а точнее, прямо таки толерантно отношусь к людям обеих полов. А он свое: «Я, конечно, понимаю, вы мыслите концептуально. Но все же, давайте осмотримся, может не все так…» Он хотел сказать «не все так плохо», но пожалел меня и завершил свою фразу словом «однозначно» То есть прозвучало «может не все так однозначно?», что согласитесь было, как бы помягче звучит. «Вот смотрите, один такой же, как и вы… гм… известный в своих кругах человек из этой ситуации выходил следующим образом. Он говорил, да, все мужчины подлецы, а женщины куртизанки, но если я, то есть, он, вижу исключения, то не огорчаюсь этому, а радуюсь этому».
Мне помнится, меня что–то в этом выражении потрясло. Вроде ничего особенного, но я ведь когда сталкивался с исключением из общего Бреда, то с горечью отмечал, что это Исключение. А здесь оказывается этому надо радоваться. Что хоть и исключения, а есть!
После этих стимулирующих бесед с Доктором, я решился поумничать и изложить свои мысли по поводу Ухода письменно, для чего попросил у Санитаров чистой бумаги и ручку. Я мог бы попросит то же самое у Доктора, но не хотел делать анонса, во - первых потому, что не был уверен что справлюсь с этими атрибутами по назначению, а во-вторых, если получится, то будет сюрприз достойному человеку. Санитары к моей просьбе отнеслись насторожено, но, в конце концов, очевидно, после консультаций со «старшими офицерами» заведения выделили мне все согласно перечня.
И вот тут и возникла задачка. До сих пор я никогда не излагал свои культовые размышления на тему Ухода на бумаге. Лежа на диване, когда бодрствование перемежается с полудремотным состоянием, соответственно образы одного состояния гармонично перемещаются в другое, не очень тянет к письменному изложению.… Сама попытка изложения уличает пишущего, что бы он не говорил, в стремлении к публичности, то есть самый интимный дневник, со всем скрытым кокетством и страхами автора быть прочитанным и умничанье, подсознательно все же предполагает, как конечную цель, публичность. Автор в невыраженной, и даже скрытой, надежде, жаждет, чтобы его возвышенный, или как минимум глубокий, внутренний мир, стал достоянием людей, или как их еще называют - общественностью. Если это станет при каком-то стечении обстоятельств, возможным при жизни, то Автор сразу же Возвращается, и Уход ему видится уже аберрацией на фоне всеобщего праздника «бытовухи». Если же только смерть приносит ему известность, тем более без его непосредственного подталкивания своих текстов на глаза оставшихся в живых, то и здесь видится подспудная мысль: «Смотрите, кого вы лишились».
… или типа «ну, что жлобы из месткома, вы наконец убедились, что я действительно борлел туберкулезом»…
В моей мысленной медитации на тему Ухода, не сразу, но слова начали уходить, они сочетались в метафоры, затем разрешались в ощущениях, снова вели к образам и даже сюжетам, расшифровывая которые я все меньше оставлял места словам. И так далее, пока…. Но это пока и оставалось тем неразрешимым местом в Уходе. Своего рода замкнутый круг. Без публичности Уход остается чисто индивидуальным развитием, с индивидуальным авторским опытом. Становясь достоянием публичности Он становится предметом, с которым можно ознакомиться, тем самым, лишаясь индивидуального пути, который только и возможен в Уходе. Пропаганда Ухода не мыслима. …Слово изреченное есть ложь. И в то же время я не один. Я это знаю. Что же есть то общее, что дает уверенность - мы есть? Почему мы не узнаем друг друга или узнаем с таким трудом? Мы до времени должны развиваться сами, сами должны научиться преодолевать все, что сопутствует нам на нашем пути. Мы должны преодолеть саму сущность, заложенную в слове «преодолеть», опустить ее до отсутствия необходимости преодолевать, чтобы то ни было, опустить ее в пространстве лишенном нами же всех мыслимых иерархий. И вместе с этим, мы никому ничего не должны…
На первый взгляд это была уже не проблема, а скорее задача. Но все равно я чувствовал себя как путник, уже идущий по правильной, с моей точки зрения, дороге, но не знающий, что его ожидает в пути. Единственным же подтверждением правильности избранного пути есть только нарастающее чувство страха. Страха не утробного, но как у человека, который уже разогнался, и чувствует, что при столкновении с чем-то противящемся его движению, то ли расшибется в дребезги сам, то ли сметет все на своем пути.
Преобладание метафоричности не являлось выходом. Люди, отягощенные манией наглядности, любую метафору пытаются свести к предметному в знакомом им мире. В лучшем случае к ощущениям, за которыми опять же водят хоровод тени предметного мира.
Получилась некая тупая мозаика из измышлений столь же близких, как и далеких, от того, о чем я хотел рассказать Доктору.
В итоге на этот раз этим все и закончилось. Разочарованный жалкими результатами, большую часть написанного я уничтожил. Кое-что странным образом сохранилось - отрывки и обрывки, которые я нашел у себя в квартире уже после того, как получил «ангажемент» у Доктора.
Инструкция по безболезненному Уходу (Фрагмент).
Если у вас зазвучала навязчиво какая-либо мелодия – это произошло не зря. Это – вторжение.
Правда, надо учесть, что если за музыкальной фразой слышаться слова из модной песни, то это вопреки злой иронии интеллектуалов вовсе не легкий приступ идиотизма. Это как раз означает, что вы вполне вписываетесь в ту роль, которую вам предлагают. Кто предлагает? Трудно сказать. Возможно масоны. Но в любом случае они, те, кто вторгаются в ваше сознание популярными песнями, не хотят в вас видеть шизофреника. Шизофреники трудно управляемы обществом, которое этими неизвестными формируется и поддерживается.
Ту мелодию, которая вас выводит из этого состояния управляемости, вы узнаете безошибочно, но только в том случае, если вас предупредят о такой возможности.
Пока ты человек, живущий в этом управляемом пространстве, тебе всегда есть, что скрывать. Обыденный язык связывает нас с этим пространством, как Гордиев узел. С его помощью нам не дают остановить мелькание картинок нашей обыденной жизни.
Сегодня мне уже нечего скрывать. Я в пути. Пояснить это словами обыденного языка невозможно. Наиболее близкое слово, которое могло бы описать причину, это – «УХОД». Но, употребив его, я бы вызвал естественную реакцию настороженности. Уход откуда, к кому, куда, зачем? Из семьи, из жизни, с работы? За каждым из этих обыденных уходов просматривается ситуация, сюжет, с которыми мы предпочитаем, знакомится со страниц книг или с экранов телевизоров. Я ничего
