этого не собираюсь делать, тем более мой УХОД от меня теперь уже не зависит, как и от «масонов» тоже. Возникновению именно этого необратимого состояния они и препятствуют. И бороться с ними можно только через ослабление влияния на тебя этого мелькания наглядности, которая нас захватывает, и когда мы просто вертим головой по сторонам, и когда в беге своем предаемся своим поверхностным мыслям. Впрочем, слова «бороться», «противостоять» здесь неуместны, как неуместны и любые слова с частицей «не».
Мой УХОД без места и без образа, без частицы «не», и он уже необратим.
Это не трагедия, не драма, и, тем более не комедия. Это – УХОД».
В самом названии мне уже привиделось некое экзальтированное самомнение. И, кроме того, содержание не соответствовало названию – инструкций в нем никаких не было.
Но вернемся в больницу…
Кроме того, я убедил себя, что, взявшись за «перо» я сделал шаг назад: мне захотелось, чтобы обо мне умном и глубоком, кто-то узнал. Это была попытка оправдаться. Вслед за этим сразу же возник вопрос: может весь мой Уход это лишь жалкая попытка бесталанного, с позиции сегодняшней утилитарной жизни, привлечь к себе внимание, перестать быть трудящимся и обратится в этакого непризнанного гуру Ухода. Чушь, конечно. Я уже слишком далеко ушел. Но эта чушь тревожила, а значит, имела право на существование.
В этих фрагментах текста просматривался начальный импульс, что-то вроде легкого и не обидного пинка под зад,… ощутить в себе некие смутные потребности не тождественные хороводу идеалов, которыми нас окружают. Тому, кто чувствует, что всякий идеал с теми потребностями и интересами, для удовлетворения которых он создан, заключает в себе нечто такое, что в них не содержится. Но до метафизической зрелости, необходимой для начала пути к Уходу было еще далеко.
К тому же я не думаю, что Уход может вызвать массовый интерес. Хотя… рано или поздно наступит день людей Ухода, стоявших в тени, они выйдут из тени на яркий свет, и никто не оскорбит их. Как? А? Эта пафосная мысль более позднего периода и принадлежит она Доктору. В том то и дело, как только начинаешь писать, появляется этот обязательный в мире твердых тел пафос. Что бы люди ни делали, им обязательно нужен пафос.
В том, что Я свихнулся, или скорее выгляжу таковым в глазах нормальных людей, Я нисколько не сомневался, но старался не подавать виду – не хотелось задерживаться в психбольнице.
Да и то сказать, в психушках последнее время стало скучновато. Когда я раньше бывал в психушке, там были интересные люди, то есть люди как люди, психи в большинстве своем, но как персонажи интересные. Сейчас же сплошь одни политики: министры, президенты, депутаты и другие категории. Мания какая-то просто, подумал я, размышляя кем бы мне прикинуться – все равно раньше, чем через месяц не выпустят.
………………………………………………………………………………………………..
Кроме Доктора в психушке я сошелся еще с одним «пацаном» - шутка. Его звали Вольдемар. Кем он был на самом деле, никто толком не знал. Но судя по его компетентности по разным политическим темам, он обитал где-то в этих сферах. Особенно он ориентировался во внутренней политике. Позже из его рассказа я начал подозревать в нем Журналиста. Психи его почему то звали Вольдемаром, хотя Доктор обращался к нему «Мишаня». Было ли это его уменьшительным, но настоящим именем, я тогда так и не узнал.
Мишаня был неплохим, и даже хорошим рассказчиком. Умел увлечь своих сотоварищей по пребыванию в Заведении, чем заслужил определенное уважительное отношение санитаров к себе. Потому, что когда он рассказывал, вокруг него собирались даже буйные, открывали рты и до конца его повествования их не закрывали. Даже слюна иногда текла.
Грустная же его повесть практически всегда была вариацией на одну и ту же тему…. Но об этом в другом контекста…
…………………………………………………………………………………………………
Именно общение с ним, а также его завидное положение в Заведении благодаря отношению к его таланту санитаров, натолкнули меня на мысль, что я тоже должен занять определенное положение в местной иерархии.
В, конце концов, я остановился на профессии – режиссера. Фамилию режиссера я, конечно, не называл. Кроме того, что это было ново, по крайней мере, для этого заведения, я таким ходом решил завоевать доверие и благосклонность Санитаров. В психушке они очень влиятельные люди.
Решение не тривиальное само по себе было, но чтобы в тебя окружающие поверили надо же чем-то его подтвердить. И вот тогда Я и решил организовать своего рода театр. Назвал его «Политическая сцена - Лечебный театр». Изначально, я, конечно, хотел просто развлечь немного санитаров. Глядишь, лишний раз подзатыльника избежать удастся. Но оказалось, что эта идея, а затем и ее воплощение, сделали мое пребывание в психбольнице, мягко выражаясь, триумфальным и, к тому же, что в итоге еще важней, но только в итоге, возродило мой и без того богатый внутренний мир.
Первоначально, как я уже говорил, это планировалось как своего рода «развлекаловка». Но «психи» этим очень увлеклись. К кастингу готовились серьезно, привели себя в порядок, ну там зубы стали чистить, умываться, даже чистые пижамы затребовали, но это Режиссер сразу пресек. Никаких утруднений администрации не должно было создаваться. Положено раз в … ну короче согласно регламенту, изволь, а больше это уже барство какое-то.
Первая постановка так и называлась – «Сцены из политической жизни». Постановка состояла из нескольких эпизодов: «Самоубийство Министра», «Смерть на охоте», «Отравление Президента» и другие, не требовавшие каких-то особых реквизитов, но психологически и эмоционально насыщенные, дававшие возможность проявится таланту исполнителя. С одной стороны цинично, конечно, но я был уверен, что за стены заведения ничего не выйдет. А с другой стороны все эти люди, я имею в виду политиков, уже давно перестали восприниматься людьми, а скорее персонажами.
Как людей мы их не знаем, хотя я подозреваю, что они, также как большинство, когда нормальные бывают, любят свои семьи, детей, на все это деньги зарабатывают… цветы там, мороженое, и чувства положительные проявляют. То есть, как говорится, мы вашу тетю не знаем и ничего плохого о ней сказать не можем. Но Персонажи – это совсем другое дело. Один и тот же персонаж, заявивший себя, скажем в триста сорок девятой серии, как положительный one, через пятнадцать, а то и пять, серий вдруг предстает перед зрителями, как маньяк. Ну, и как, по вашему, жить дальше с этими превращениями, если их за людей считать?
Страданиям разным Персонажей мы, конечно, сочувствуем, но занавес опустился или погас экран, и мы все это забыли. Своего рода Дегуманизация общественно-политической жизни. Но уж кого-кого, а нас здесь за соучастников этого вселенского греха принять никак нельзя было.
Кстати, «Психами» я называю моих сотоварищей по больнице вовсе не из чувства превосходства и тем более никак уж не из пренебрежения. Просто хочется, чтобы они отличались даже по названию от тех миллиардов нормальных людей, которые ездят на нормальных троллейбусах, едят нормальные сосиски и пользуются многими другими преимуществами нормальной жизни. По существу многие из них были людьми столь тонкого проникновения в бессмысленность совершающегося вокруг них, что их Уход, по содержанию дилетантский, заслуживал только уважения с моей стороны.
Премьера моей «Политической сцены» состоялась вечером после завершения рабочего дня и ухода основной части персонала домой. В этот вечер дежурил мой лечащий Врач, он и дал «добро». Кроме того, наши интересы у него пролобировали и Санитары. Я их понимаю, тоска, конечно с нами возится каждый день. С разрешения санитаров немного подвигали кровати. Условная сцена была у окна с решеткой. Доступ зрителей был ограничен. На входе проверяли карманы на предмет колющих, режущих и прочих разных недостойных для такого действа, предметов. Хотя заранее было ясно, что ничего такого у «психов» быть не может. Даже ложки и вилки с некоторых пор были разовые пластмассовые.
Но все равно «психи» заходили торжественно, как на светский раут, с готовностью демонстрировали свою лояльность и понимание к осмотру. Без малейшего проявления недовольства.
Перед началом я, конечно, выступил, рассказал о наших творческих планах, успокоил зрителей, что если они себя будут прилично вести, то мы пройдемся с гастролями по всем палатам, что в труппу путь ни кому не заказан. Сегодня ты зритель, а завтра актер. Ну и прочее такое… Я, конечно, беспокоился не за успех там, или неудачу, а чтобы они вели себя прилично. Как оказалось, беспокоился напрасно. Такой самоотдачи актеров и такого внимания от зрителей мало какая сцена знавала. Вели зрители себя тихо, но на ход спектакля реагировали всем своим телом. То есть страсти в них такие отражались, что и сравнить не с чем, разве, что с индийской кинематографической актерской школой. Да и то, весьма приблизительно.
Особенно реалистично «психи», игравшие жертв, изображали агонию. От желающих сыграть не было отбою. Пришлось здесь делать уступку требованию продюсера. Доктор настаивал, чтобы преимущество давалось самым здоровым из «психов», чтобы они в состоянии были выйти из роли невредимыми.
Слов в сценах практически не было. За всех говорил один псих с феноменальной памятью. За время репетиций он заучил столько текста, что я боялся, начнет либо путать, либо заговариваться. Но все обошлось.
Тексты я брал близкие по духу и содержанию к нашим сценам. Из классических пьес. Отрывки были небольшие, но яркие.
Воспроизводить их не имеет смысла, так как это превратилось бы в сплошное цитирование. Ну, к примеру, в сцене «Отравление Президента» наш «Хор» воспроизвел три раза, пока «актеры» изображали событие, отрывок из «Гамлета»:
Когда я спал в саду,
Как то обычно делал пополудни,
Мой мирный час какой-то дядя подстерег
С проклятым соком белены в сосудце
И тихо мне в преддверия ушей
Влил прокажающий настой, чье свойство
Так глубоко враждебно нашей крови,
Что, быстрый, словно ртуть, он проникает
В природные врата и ходы тела
И свертывает круто и внезапно,
Как если кислым капнуть в молоко,
Живую кровь; так было и с моею;
И мерзостные струпья облепили.
Почему три раза? Как в школе учили: Вступление, Основная часть и Заключение. Никакими другими мыслями, ни глубокими, ни возвышенными, это трехкратное звучание не обосновывалось.
А одну из сцен нас вынудили даже повторить «на бис», а именно, «Смерть на охоте»: несколько «психов» изображали деревья и кустарники, лес, одним словом. На поляне перед этим «реквизитом» находилось еще четыре «психа», изображавших охотником с ружьями в руках, которые с предельной сосредоточенностью вглядывались в «лес». Вдруг из «леса» выбегал «псих», с растопыренными пальцами у подбородка – «кабан» и дружелюбно – это было написано у него на лице - смотрел на охотников. В следующий момент из группы охотников выдвигался
