убил, правда: “У Ильи был оберег полтора пуда / Полтора пуда был с четвертью” (“Песни, собранные П.В. Киреевским”, ч. I, вып. 4, №3, с. 18, М., 1862), а за своё вероломное нападение тут же поплатился жизнью. Приговор сказителей суров и однозначен: выходка гнусная и бесчестная:
“Как сонного-то губить, дак ровно мёртвого,
То не чесь будёт хвала да молодецкая,
А не выслуга будет да богатырская”
(Н.Е. Ончуков “Печорские былины”, №7, с. 43, С.-Петербург, 1904)
И расправа была соответствующей и неотвратимой:
“Выскочит Илья из бела шатра,
Хватил за ногу, на другу наступил,
На полы Сокольничка разорвал”
(“Песни собранные П.Н. Рыбниковым”, ч. I, №13, с.80, М., 1861)
“Прянул Илья из бела шатра,
Хватал Сокольника со добра коня,
Схвативши его он, на полы розорвал”
(“Песни, собранные П.В. Киреевским”, ч. I, вып. 4, №3, с. 18, М., 1862)
Именно такой вид казни приписывал русским (рутенам) датский писатель XII века Саксон Грамматик:
“{7.9.7} В те времена своими грабежами и жестокостью наше Отечество терзал морской разбойник по имени Рёдо, [родом] из рутенов. Его суровость была широко известна <…> Именно поэтому жестокий и ужасный разбой мы до сих пор называем “Рёдоран”. Иногда он применял следующий мучительный вид казни: крепко привязав правую ногу [жертвы] к земле, а левую – к ветвям специально согнутого для этой цели дерева, [он отпускал ветвь], которая, возвращаясь в исходное положение, разрывала тело [несчастного] надвое”
(Саксон Грамматик “Деяния данов”, т. I, кн. VII, с. 257, М., 2017)
Совпадение эпизодов объясняется знакомством датчан со славянским фольклором и желанием опорочить конкурентов. Хотя в реальности подобная казнь была в принципе невозможна, в фольклорных сюжетах закрепились народные представления о природных явлениях. Например, о фазах луны. Полная луна превращается в половинку, значит, кто-то её наказал за некую провинность. И фантазия подсказывала подходящий сюжет. А иноземцы услышанные байки о небесных разборках беззастенчиво приписали реальным людям.
А что сам Илья в некоторых былинах нападал на спящего Святогора, то ему простительно – он же народный герой, положительный по определению. А коли положительный, тут любой из его противников автоматически записывается в злодеи. Может не стоит поспешно обвинять Сокольника? Эпос складывается из мелких обрывков полузабытых легенд, из всевозможных фрагментов народных представлений о минувшем, да ещё всё это многократно перетасовывается и переосмысляется. А первоначально причины и следствия выглядели совершенно по-иному.
Вспомним всенародно любимых героев. Греческий Диомед под стенами Трои беззастенчиво зарезал сонным фракийского царя Реса, сына Стримона (Гомер “Илиада”, ЛП, “Песнь десятая”, с. 143, С.-Петербург, 2008). А что делать, если в бою от этого самого Реса в ужасе разбежались сильнейшие ахейские мужи? Диомед хоть к спящему противнику решился подойти, другие-то и на это не осмелились. Или вот Одиссей со своими спутниками с помощью заострённого кола ослепил спящего циклопа Полифема (Гомер “Одиссея”, ЛП, “Песнь девятая”, с. 103, М., 2000) – а внешне похоже на подвиг св. Георгия. Подло? Ещё как подло, но не позволить же себя сожрать, жить всё-таки хочется. Грузинский Тариэль не колебался, увидев спящего врага (Шота Руставели “Витязь в тигровой шкуре”, с. 102, “Мерани”, Тбилиси, 1984), скандинавский Сигурд убил дракона Фафнира далеко не в честном поединке (“Речи Фафнира” // “Старшая Эдда”, ЛП, с. 104, М.-Л., 1963). В конце концов, врагов на войне постоянно обманывают и это воспринимается людьми как доблесть. Стало быть, вероломное нападение, удар исподтишка всё равно считались подвигом в случае, если противник настолько превосходит героя своей мощью, что поединок заведомо исключается.
Вероятно, существовал и такой вариант предания о Хорсе, когда Змей, погубивший Рода, приобрёл настолько чудовищную, запредельную силу, что открытый бой с ним стал в принципе невозможен (как скандинавский Фафнир, превратившийся из человека в дракона). Оставался только один способ избавиться от злодея – нанести внезапный удар в самый неожиданный момент. Ну, например, когда Змей сторожил выход из своего подземного царства на востоке, да заснул ненароком, а Хорс, спустившись в подземелье на западе, осторожно подкрался к своему врагу и… Тем более, что со злодеем нечего церемониться.
Быть может, ещё один осколок предания о Хорсе сохранил духовный стих “Егорий Храбрый” – очень уж он напоминает египетский миф о Хоре. Когда Хор был младенцем, ему вместе с матерью Исидой пришлось побывать в плену у Сета, пока не удалось оттуда бежать (“Египетская мифология: энциклопедия”, с. 58, М., “Эксмо”, 2002). А уже потом, намного позднее, став взрослым и обретя силу, Хор начал свою борьбу с Сетом.
В духовном стихе говорится, что на Святую Русь, где правил отец Егория (того же Георгия) напал злобный царь-идолопоклонник Демьянище (Диклитианище, Кудриянище, Мартемьянище). Государство он завоевал, правителя убил, а Егория, бывшего в то время маленьким ребёнком, взял в плен. И ребёнок этот был необыкновенный, ну просто персонаж космогонического мифа:
“Оставалося чадо малое,
Молодой Егорей светло-храбрый:
По локоть руки в красном золоте,
По колена ноги в чистом серебре,
И во лбу солнце, во тылу месяц,
По косицам звезды перехожие”
(“Стих про Егория Храброго” // “Народные русские песни из собрания П. Якушкина”, с. 15, С.-Петербург, 1865)
В плену Демьянище долго мучил и пытал Егория, а потом велел бросить в глубокий погреб “сорока сажон”, закрыть “досками дубовыми” и засыпать “песками желтыми”. В погребе Егорий провёл “тридцать лет и три года” (как Илья Муромец), а когда вырос и набрался сил, то разметал всю темницу. Выйдя на свет, Егорий тут же принялся утверждать на земле свою власть. Ему покорились леса и реки, звери и птицы, а вот змей он порубил без жалости – сказался древний образ змееборца. Под конец Егорий расправился с Демьянищем и встретился со своей матерью (П.А. Бессонов “Калики перехожие. Сборник стихов и исследование”, т. I, №101, с. 408-422, М., 1861).
Несмотря на все потуги сочинителей стиха представить его сюжет торжеством христианства, из содержания откровенно проглядывает языческий образ умирающего и воскресающего бога. Солнечный бог умирает на закате и попадает в загробный мир, но утром вновь рождается в виде светозарного младенца. Поднимаясь по небу, он растёт, набирается сил и прогоняет прочь ночную тьму.
Совпадают с иконографией св. Георгия фракийские изображения всадника в плаще, которого называли – Херос. Сходные изображения известны на Боспоре. Этому Херосу и уподобился св. Георгий (С.М. Крыкин “Терракотовые “фракийские всадники” на Боспоре” // “Вестник МГПУ”, сер. “Исторические науки”, №2 (18), с. 58, М., 2015). Молодой всадник занес копьё, чтобы поразить охотничью дичь, а рядом с ним находится дерево с обвивающей его змеёй. Сохранились сотни подобных рельефов на каменных плитах, они изображали разных богов, но по единому стандарту (Н.Н. Бритова “Образ всадника на рельефах Фракии и Боспора” // “Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях”, 1948, № XXII, с. 53-56). З. Гочева усмотрела в этих изображения солярный культ (З. Гочева “Антропоморфные изображения богов у фракийцев” // “Вестник древней истории”, 1981, № 2, с. 156-159). О почитании солнца у фракийцев сообщал и Софокл: “Ты, Гелий, наездникам-фракийцам высший бог” (“Фрагменты” // Софокл “Драмы”, ЛП, с. 398, М., 1990). Трудно судить о родственных связях Хероса и Хорса, но в любом случае религиозные представления славян и фракийцев формировались отнюдь не в пустоте, так что взаимное влияние было неизбежным. И нет нужды искать прототипы для народных верований далеко на востоке.
Следует разобраться и с эпизодом былины о передаче Святогором своей силы Илье Муромцу при помощи дыхания. Илья уже и так получил свою силу от странников при исцелении. Бесполезно искать объяснение этому противоречию, если считать весь былинный цикл единым произведением с общей логикой. Ничего этого нет и в помине. В утверждении, что, дескать, только получив “вторую” силу, Илья Муромец и стал настоящим богатырём (“Илья Муромец” // “Мифологический словарь” под ред. Е.М. Мелетинского, с. 242, М., 1991) концы с концами не сходятся. Илья сразу получил столько силы, сколько необходимо. Лишнюю даже пришлось обратно забрать. Дополнительная сила была бы опасна и для самого Ильи, и для окружающих людей. Две истории о передаче силы относятся к двум самостоятельным персонажам.
Если Святогор – это Род, то кому он мог передать свою божественную силу? Очевидно, что только преемнику. А преемником Рода в “Слове св. Григория” назван Перун. Вместе с силой громовержец получил и высшую власть, потому что с уходом Рода освободился небесный престол. Теперь уже Перун стал воплощением небесного свода и царём над богами. Не только грозу воспринимали на Руси его зримым проявлением, но и всю безмерную мощь Вселенной. Глядя на небо, язычник считал, что видит самого Перуна. В рукописи XV века на вопрос “колико есть небесъ?” тут же давался ответ “Перунъ есть многъ” (И.И. Срезневский “Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам”, т. II, с. 920, С.-Петербург, 1902). Множественность небес соответствовала “научным” воззрениям того времени, а заодно пришлось размножить и Перуна. Даже для христианского книжника небо и Перун воспринимались как тождественные понятия.
В схватке за власть этот бог не принимал участия – должно быть, ещё оставался слишком мал. Но он вырос и был избран Родом на роль верховного бога. Получив дыхание уходящего предшественника, Перун обрёл и великую силу. Такой способ передачи силы – через последний вздох умирающего – присутствует и в карельских сказках (В.Я. Евсеев “Карельский фольклор в историческом освещении”, с. 74, Л., 1968). Только тогда Перун превратился во всемогущего бога грозы, повелевающего остальными богами. А слава змееборца осталась за Хорсом.
