Второй ящик оказался набит материей.
Куски и небольшие лоскуты шерсти, льна, сатина. Совершенно не пригодные для пошива более-менее носимых изделий. Свернуты рулонами, перетянуты шпагатом. «Бог ты мой! – воскликнул про себя Павел Афанасьевич. – Сколько же хлама занимает место. Сжечь! Немедленно! Всё – сжечь!» Покопался руками, убедиться, что ничего ценного, ну, на всякий случай, нет, и наткнулся на твёрдый предмет. Развернул лоскуты в стороны. «Ого!» Швейная машинка. На ней мама редко шила ему простенькие шорты для игры на улице в детстве. Вынул, в иглу заправлена нить. Покрутил ручку. Машинка ответила лёгким ходом.
Содержимое третьего ящика всколыхнуло волну приятных воспоминаний.
На самом верху лежал флотский бушлат, в котором демобилизовался осенью. Побит молью, но смотрится как новый. Пуговицы с якорями слегка потускнели; натереть мелом, заблестят как котовьи яйца, как любил говаривать мичман Погребельный, замкомвзвода. Прикоснулся к погонам. Упругие, как и тогда, когда за неделю до отправления из части вставил вставки из тонкого плексигласа, вырезанные по размеру погон. Буквы «ТФ» горят золотом. Месяц трудился, все пальцы иголкой исколол, вышивая дефицитной золотой нитью по трафарету заветные буквы. С трепетом в душе взял в руки тельняшку, окунул в неё лицо и втянул воздух. Перед внутренним взором быстрыми птицами пролетели картины из флотской жизни. Первый выход в море. Увидел себя травящим1 в общий обрез2 вместе со всеми первогодками. Первая увольнительная. Первый наряд на камбуз. Приложил тельняшку на грудь. «Мала!» - подумал с сожалением. После дембеля ни разу тельняшку не одевал. Парадная форма и сейчас, показалось, пахнет йодом и дизельным топливом, криком чаек и громовым басом командира БЧ Тихоречий: «Мазовецкий, не спать на посту! Проспишь врага, невесту он топтать будет!» бескозырка с ленточкой, не потерявшей блеска с надписью «Тихоокеанский флот». Как давно это было!
От нахлынувших чувств увлажнились глаза.
Письма со службы родителям. Надо же, сохранились! Небольшая стопочка, не более полутора десятков, перевязана красной ленточкой. Не любил Пашка Мазовецкий эпистолярный жанр. Поэтому, когда стояли у пирса, находил повод за пару пузырей водки сговориться со связистами из штаба, позвонить домой.
Писем от супруги не было. После школы встречался с девушкой, жившей с ним в одном дворе, которой сказал, когда получил повестку в военкомат, чтобы его не ждала. Три года большой срок. Много чего случиться может. Что никакими обязательствами она не связана. Как ни странно, его слова приняла спокойно, пару раз написала в учебный отряд и на этом их пути в последующем не пересекались.
Причиной этому поступили рассказы братьев друзей, уже отслуживших, они рассказывали жуткие истории, как солдаты, получавшие от невест известие, что они встретили кого-то другого, совершали малообъяснимые
1 есть два значения этого слова: 1 – рассказывать флотские байки или истории; 2 – болезненное состояние, тошнота, вызванное морской болезнью.
2 обрез – таз, наполовину обрезанная металлическая бочка.
поступки с точки логики. За три года службы из части, где служил Пашка
Мазовецкий, случилось пять побегов. Причина самоволки амурный вопрос и нешуточная злость: «Я тут пайку флотскую жру, из учебных тревог не вылезаю, а она там, на гражданке, с жиру бесится! Кренделя нашла и замуж собирается!»
Не понимал тогда и после отказывался Павел Афанасьевич парней, которые лезли в неприятности с головой, ища на жопу приключений, видя источник их в сердечных делах. Что в этом трагичного: ну, ушла, ну и что? не сердце же биться перестало! Встретишь другую. Будет она тебе тёплыми летними вечерами на скамеечке в парке рассказывать об убойном воздействии поэзии поэтов эпохи раннего Ренессанса на тонко организованные человечьи умы.
С Ульяной Тимофеевной познакомился два года спустя после дембеля.
Всем техникумом выехали помогать подшефному колхозу, убирать овощи. В обеденный перерыв увидел её и потерял счёт минутам. Полгода спустя сыграли свадьбу. Долго ещё в разговорах с нею удивлялся, как это он не заприметил её раньше, до случая на поле сражения борьбы за урожай. «Ты учился на последнем курсе, - говорила жена, - а я только поступила на первый курс!»
Сразу за морской формой лежали старые семейные альбомы, тугие пачки, восемь штук, почтовых открыток с поздравлениями. Павел Афанасьевич разрывал истлевшие ленточки, и читал написанное. Открытки приходили почти со всего СССР. От родственников, знакомых, уехавших по вербовке на Дальний восток. От сослуживцев папы (а у меня нет ни одной открытки или письма), от маминых школьных подруг. От бабушек, дядей и тёть, двоюродных, троюродных сестёр и братьев родителей. Судя по количеству посланий, переписка велась интенсивно. В каждой открытке после пожеланий короткое сообщение: новости из семейной жизни, о погоде, урожае помидоров и огурцов, которые уже девать некуда, писалось о том. Что издохла любимая кошка Машка. Обязательно справлялись о здоровье и писали сами, что ни на что не жалуются. В одной открытке натолкнулся на сообщение о какой-то бабе Нюре, той, что мужа с войны не дождалась, что она преставилась, что отпели её и схоронили по старому обычаю на сельском кладбище. Просто диву давался Павел Афанасьевич обилию информации, помещавшейся на маленьком пространстве для письма, написанного мелкой прописью. Чаще разборчиво, иногда – нет.
Женский почерк стабильно красивый, как ухоженные и покрытые лаком ногти, легко читаемый, аккуратно выписаны длинные буковки. Чёрточка сверху – буква «тэ»; чёрточка снизу – «ша». Неторопливый женский почерк, будто спокойная река. Чувствуется, как обдумывали каждое слово, взвешивали каждую фразу, доводили до лаконизма и затем писали. Совсем другой мужской почерк, похожий на барашки волн штормового моря. Текст написан на ходу. Скорее, на почтамте. Неуклюжие, будто хромые, предложения.
Ранние открытки написаны синими и фиолетовыми чернилами. Они кое-где повыцвели. Наличествуют кляксы.
Отдельными связками лежат старые счета за электричество, отдельно квитанции за квартплату, корешки оплаты за газ.
- И это сожгу! – вслух произнёс Павел Афанасьевич, собрал открытки, письма, всё, что смог унести за один раз и отправился в летнюю кухню.
Легко занялись огнём сухие дрова. Подождал Павел Афанасьевич, пока они прогорят до раскалённых угольев, и бросил в топку первую связку открыток.
«Сынок, Пашенька, что же это ты делаешь? – прозвучал с улицы голос мамы и Павел Афанасьевич непроизвольно повернулся к закрытой двери. – За каждой открыткой чья-то жизнь, за каждой фотокарточкой чья-то судьба и память о том человеке. Сожжёшь их, и нет памяти, и человека, вроде, как и не существовало…»
Встряхнул головой – что же я, в самом деле, делаю! – Павел Афанасьевич и потянулся рукой в топку за пачкой открыток.
Яркий жар угольев ослепил глаза, брызнул сноп золотистых искр. Павел Афанасьевич закрылся рукой, зажмурился. И полетели журавлиным клином цветные картинки.
Увидел снова своё босоногое детство, молодых и красивых родителей. Живых бабушек в нарядных платьях, головы повязаны цветными платками. Увидел дедов, оставшихся навсегда на полях жестоких сражений. Не осталось, не сохранилось от них ни фотокарточки, ни письмеца с фронта. Тяжёлое послевоенное время, постоянные переезды с места на место. Но сейчас увидел Павел Афанасьевич своих дедушек. Отчётливо выделялся в толпе ровесников он, мамин отец, молодой, красивый, радостно глаза горят на счастливом лице. На крепкой фигуре ладно сидит новенькая военная форма. И лет деду не более двадцати пяти. «Смотри, - говорит он жене, гладя выступающий округлый живот, - родится дочь, назовёшь Марией, родится сын, назовёшь в мою честь, если погибну». Родился внук, его и назвали в честь погибшего деда-фронтовика Павлом.
Ульяна Тимофеевна не собиралась на дачу, но приехала на попутке. От калитки увидела выполненную работу и окликнула мужа:
- Вижу, Пашенька, вижу твои деяния, перед которыми отступают безразличие звёзд и вечный шёпот волн!
Муж не откликнулся.
Посмотрела Ульяна Тимофеевна на курящийся дымок над трубой дома и подумала, что муж утомился и лёг отдохнуть. Дома тоже его не оказалось.
Застала она Павла Афанасьевича сидящим перед раскрытой дверцей топки с немигающим взглядом. Из глаз текли слёзы.
- Пашенька, - из глубокого колодца видений вывел его ласковый голос жены, - как ты меня напугал! Что с тобой случилось?
- Я преступник, - ответил тихо он. – Я едва не совершил преступление. – Показал рукой на обгоревшую стопку открыток, на другие связки писем, открыток, счетов, квитанций. – Я чуть не сжёг нашу память, связывающую нас с ушедшими от нас и погибшими. – Крупные слёзы покатились по лицу, оставляя широкие влажные полоски.
Ульяна Тимофеевна обняла мужа за голову.
- Мы их сохраним, - голос её дрогнул, но она продолжила: - Обязательно сохраним нашу память. Будем хранить сами и детям и внукам заповедаем: храните бережно память о ваших предках и никогда не забудут вас…
Якутск. 29 февраля 2016г.
