Продолжение "Стройбата и Моцарта".

добрая глубина – такая долгожданная среди убожества  солдатского быта!

Не скоро развернется музыкальная фраза. Она готовит подарок, эта добрая глубина; она как женщина-врач сначала улыбнется, потом успокоит, потом пригласит в свой мир.

В нем, в этом настоящем, реальном, великом и праведном мире - нет хаоса; в нем абсолютный, гармоничный порядок. И вместе – в  нем загадка, игривая непредсказуемость… и бесконечно желанная  тайна. И такая простая, такая детская она, эта тайна – что от прикосновения ее видит сердце простые, только детям принадлежащие вещи.

И сердце раскрывает свои же шкатулки.

Вот – засыпающие сослуживцы. В каждом – сокровище личности. Сейчас оно заметно только отчасти.



Вот – прапор. Он несет ответственность; он суров. Он знает, что завтра в роте вас окружат кавказцы-звери. А еще у него есть дочь. Она маленькая. Она остроумна, и блещет чувствами. Она очень редко, но все же  любит порядок. И сама его наводит. После его навождения в комнате воцаряется хаос.

Она маленькая. Но она – уже загадка; она вся – игривая непредсказуемость. Она для него – всегда желанная тайна; и такая простая, такая вся детская она, эта тайна – что от прикосновения ее видит прапор все только детям принадлежащие вещи.

Она для него –  Моцарт.



Часть четвертая. Часть.



Поезд мягко катил в Ахтырку, Андрюша мягко приходил в себя. Армия избавила его от многих комплексов и смущений; он начинал чувствовать полноценным человеком. В стройбате, где некоторые получили серьезные психотравмы, Андрюша от своих травм избавлялся. И первое, что  ему помогало в этой психотерапии – военная форма.

Там, на отошедшей в  нереальность  гражданке,  Андрюша от бедности одевался не то чтобы хуже всех – но не так, как бы хотелось. Мало того, что по городу стыдно было ходить с дамой – Андрюша стыдился своего города, как постыдного явления – так еще и одет он был без блеска, скажем так помягче. Одежда из магазинов была одинаковой – и очень стыдно бывало Андрюше, когда между одинаковыми домами встречал он прохожего в одинаковой куртке. Одинаковыми имели право  быть только джинсы; это не являлось позором; все остальное, купленное в магазине, приравнивалось к выданному в ГПТУшном складе обмундированию. (Подростки выбрасывали почти все и сразу).

А сейчас Андрюша был в форме, для всех обязательной. И чувствовать себя ущербным понемногу переставал. Заслужить авторитет у сослуживцев было легко; он давался в обмен на зубы; к тому же Андрюша, впервые видящий такое множество людей со всех концов страны, стал искренне интересоваться, что сейчас называется, менталитетами. Мало того, что каждый сослуживец был уникально-замороченным типом; так еще и каждый являл собой часть того мира, из которого загудел в стройбат.

Сам же Андрюша, являясь представителем самого уникального в мире менталитета… (а ведь действительно это так!  Точного аналога жаргона, бытовавшего в их городке, в мире нет. Даже в соседнем Шевченко имелись отличия в манере речи, жестах, походке, речевых оборотах – поскольку кругозор приморских шевченковцев был шире, и все они были всесторонне более  продвинуты). – Сам же Андрюша представителем своей среды не был. Он ее не принял органически, и постоянно находился в поиске иной, максимально благородной манеры общения. Пока учиться было не у кого. Но Андрюша впитывал все. Сослуживцы откровенничали, и багаж знаний у Андрюши повышался ежедневно.

Так же благотворно влияли на Андрюшу виды за окном. Спокойная, зеленая Украина. Все цветет, кругом фрукты – страшный дефицит Андрюшиного  кишлака.

Люди здешние и не ведают, что родились они на курорте; и жизнь их – сплошная спелая малина.

Автобусом приехали в «часть». Номер неизвестен, форма жизни – тоже. К военной форме жизни все увиденное относилось мало; ученые-популяционисты,  изучающие жизнь стай –  крыс, волков, пираний – нашли бы в явлении этом многие сходные черты с поведением изучаемых объектов.

Внешне часть была похожа на брошенное после скиновского нашествия цыганское гетто.  Заборы с дырами и поломками; туалеты с дырами и поломками; бараки рот – с дырами и  поломками; баня с дырами и поломками; психика аборигенов с дырами и поломками.

Как демоны в аду, рыскали в этом мареве беспредела и страданий дембеля-кавказцы. Хорошо ухоженные, сытые и блестящие, они были гарантом локальной победы зла. От них шло дыхание опасного чужеродного холода. Всякий поворот головы этих монстров нес горе попавшим в область взгляда духам и черпакам. Все живое расползалось, не смея думать о пище и отдыхе. Борьба за существование, этот научно доказанный двигатель совершенствования живых организмов - дал сбой. В части под Ахтыркой сильнейшие  зеленые особи искали лишь только садистких услаждений, а слабейшие  –  только способ укрыться. Эволюция дала крен. Это был не прогресс, а бесполезная мутация.

Духи жалели, что они имеют плоть и попадают-таки в красные дембельские мониторы. Что с ними делали демоны – неизвестно; но Андрюша в «бане»…

«Баня»  выглядела как холодный темный склеп;  тонкая струя холодной воды текла из согнутой трубы-полдюймовки – текла не переставая, как символ вечности. Это был местный  душ.
Оборудования вообще никакого – ни скамейки, ни вешалки. Стены склепа видны впотьмах плохо, но понятно, что масляная краска облезла пластами.
Погнали духов в баню. «Сержанты» отказались мыться с аристократической непринужденностью; настаивать никто не стал. Но местным дембелям втемяшилось, что такой-то дух должен омыть свою плоть.

Так, в «бане», Андрюша и увидел этого духа. Коричневый брюнет с не то полным, не то опухшим лицом. Форма засалена, торчит во все стороны. Внешне дух был похож на сплошную гематому. Движения его были мешковаты, неуверенны, заторможены. Он привык все делать после пинка – до пинка сделанное лишало его бонусов. Он всегда ждал команды, и боялся команды; и боялся выполнить команду, и боялся не выполнить команду; и боялся бояться, и боялся не бояться. Он всегда ждал пинок -  и боялся пинок не получить.

- Мойся! – говорили ему дембеля и лениво подпинывали. Он долго и робко  раздевался; он путался в одежде и куда ее положить – без пинка не определялся;  – и как он мылся в холодной воде, Андрюша не увидел.

Почему бы ему просто не уйти через дырявый забор – никто не понимал.

Но не так страшен черт, как его малюют. В ад части пришел взвод ангелов.

- Короче, братва – открыл всевзводный собор чей-то голос – спим в сапогах. Сапоги воруют. Если к кому пристали – все встаем!

Взвод сидел на кроватях и хотел спать; все ждали бедствий;  как спать –  решили не сразу. Андрюша уснул спокойно, как пастушок в греческих идиллиях; все, что могло случиться, ему было известно. Нужно просто угрохать дембеля табуреткой – и все станет мирно. Мертвый дембель – хороший дембель. Табуретки в роте были – и это было странно.

Потому что в роте не было окон. Потому что каждое двадцатое утро начиналось примерно так:

- Рота, подъем! – каркал дежурный по роте и убегал. В него метали тапок.

- Рота, вставай! Сейчас лейтенант придет! – в него метали ненужный сапог.

- Рота, уже восемь! Вставайте!

Но уморенные ночными сменами, авралом на стройке и взаимными истязаниями солдаты не шевелились. Приходил лейтенант. Посылали и лейтенанта. Автобус «до стройки» ждал…

И тогда случалось то, что называлось «разогнать роту». В казарму врывался командир части. Врывался –  как ураган. И были метаемые им в солдат табуреты – как метеориты. Рота в ужасе выпрыгивала в окна; от того оконные проемы  в казарме были завешены одеялами. Только такой лев, как командир части, был здесь абсолютным авторитетом; только он держал аморфную злобную биомассу в трудоспособных формах.

«Сержанты» избежали почти всех прелестей части. Во-первых, они были желанны; их пригнали помочь сдать объект – жилой дом с магазином, который часть никак не могла сдать. Аборигенам стало легче.

Во-вторых, сержанты показали себя биомассой не аморфной, а собранной; они приготовились биться, как буйволы против хищников – став в кружок и выпустив рога. Хищники побродили вокруг да около, попытались укусить, получили удар копытом и отползли.

В-третьих, общий физический износ от стройки отбирал у тел старых ту энергию, которую они могли бы направить на мучение духов молодых. Привозились со стройки усталые, отработанные, апатичные тела; народ ломился к койкам и пинал приглянувшиеся туловища вяло. Все хотели есть и спать, и спать и спать -  прямо как в ГУЛАГе; а бить – и жизнь бьет…

- Духи, вешайтесь! – крикнул обычное восклицание  какой-то демон из тьмы.

- И тебе спокойной ночи – ответствовали «сержанты». Взвод засыпал в новых условиях. Андрюшу надолго оставил Моцарт.


Часть пятая. Первый день работы.

Начался первый день работы неплохо. Потолкались в умывальнике, отыскали источники воды для увлажнения лиц – кранов было на роту два-три – и пошли к автобусу.

Зарядки, строевой подготовки, политинформации, строя с песней, телевизора, красного уголка,  человеческой еды и человеческих отношений –  в части не заводили. Людей сюда возили с работы поспать. Был плац, конечно, но он был с асфальтом условным – и рота на нем никогда не строилась. Во всяком случае, во время исторического посещения Андрюшей этой Ахтырской части.

Поехали на объект. Семиэтажный дом в городе Ахтырке. Но сначала – приятное происшествие. Оказывается, солдат в рабочие дни кормили в городской столовой. Еда там была – еда для людей. Маловатые порции, конечно; солдаты обгладывали и кости и посуду; но все же – хорошая человеческая еда. Спасибо мудрому начальству.

Солдат привезли задолго до открытия столовой. Они мерзли в подъезде здания – было похолодание -  курили, шутили. Андрюша, начиная тосковать от общей неуютности, смотрел на просыпающийся город. Незнакомый город Ахтырка был ничем не похож на Андрюшин кишлак – хотя мог и совпадать по количеству населения. Непуганые битвами «двести казахов с палками на пятьдесят чеченов с ножами» горожане были для Андрюши европейцами. Беспечными голландцами. Швейцарами-цветоводами во время второй мировой.

Они просто жили. Радуясь солнцу. Их город строили не зеки, и молодежь их курила марихуану «беспонтовую». Солнце вставало над Ахтыркой…

И вдруг… во дела!  Андрюша открыл рот…
По площади перед столовой… И это не было галлюцинацией!  По площади перед столовой на велосипеде «Урал» ехала бабка! Да! Бабка на велосипеде! И к багажнику была привязана банка с молоком!

- Смотрите, сюда – призывал засвидетельствовать НЛО Андрюша – скорей! Уедет! Бабка на велике!

Привыкшие к странностям Андрюши солдаты не проявили на выходку  внимания. Вяло бросили взгляд на бабку и углубились в свои разговоры.

Андрюша в свою очередь так же не понял реакции солдат на бабку. «Стройбат – мог подумать он – здесь, если и тираннозавр курить попросит – скажут «нэмае» и отвернутся».

Но вот новое чудо! Другая бабка на велике – опять с банкой – проехала по площади… В Андрюшином городе и двадцатилетней-то за велик сесть было позором; разве что на спортивный – а тут бабка… Это было именно немыслимо. Не укладывалось в воображение;