Продолжение "Стройбата и Моцарта".

воображение же Андрюши было и гипертрофированным, и абсурдным; и все равно не укладывалось.

Через пять минут город наполнился бабками на велосипедах; они ехали в разные стороны с банками и сумками на багажниках. Никого кроме бабок.
Фантасмагория Иеронимуса Босха.

После завтрака уверовавших в людскую доброту солдат повезли на стройку.

В детстве Андрюша имел стройки областью мальчишеских подвигов; там было и интересно и опасно. Высыплют карбид из бочки в воду, подожгут и радуются. «Сторож»! И прыгают детишки со второго этажа, и боятся простого сторожа пуще смерти. К стройкам привычка у Андрюши была, и это ему помогло.


Первым заданием взвода было такое дело: нужно было кучи песка, насыпанные за домом, перекидать в подъезд. Классика стройбата. И даже гармония с представлениями о нем всех слоев общества. Выдали новые лопаты. Ребята распределились и стали бросать песок.

Здоровый труд на свежем воздухе, все прекрасно. Андрюша был согласен в этом режиме провести всю службу; песочек мягонький, мышцы бодренькие, девки по тротуарам идут блондинистые. С шутками и прибаутками «сержанты» перебросали горы песка; все всем были довольны. Свозили на обед; после него дали новое дело – таскать женщинам-штукатурам раствор. (На объекте половина народу были гражданские). Солдаты бегали с носилками – только успевай – и оценивали дородные женские фигуры на «козлах». Все шло хорошо.

После ужина сил не было. И, чтобы служба медом не казалась, «сержантам» показали стройбат настоящий.

Из столовой взвод не в часть спать направился, а снова на стройку. Вяло подошли солдаты к чану с раствором. И слушали приказ так, как слушают приговор невинно осужденные.

Вечерним заданием взвода было помочь доделать подъезд. Впрочем, слов «помочь» не было; были слова «служить Родине»; «отдавать воинский долг». Долг так долг.  А вот формы отдачи долга оказались веселыми.

Солдатам раздали носилки – тяжеленные от присохшего слоя раствора. Понятное дело, что каждую ночь после работы носилки были бросаемы с ненавистью, как оковы; их никто не «выбивал». Через неделю носилки  становились невидимы под слоями раствора и бетона; они становились куском бетона в форме носилок.

Углубление, в которое нужно было влагать раствор, было уже небольшим –  ведро-полтора; и похожим оно было на высеченное в камне углубление для стока крови – на языческий жертвенник. Лопата, при посредстве которой нужно было влагать, стилистически соответствовала носилкам; они были как бы в «наборе». Раствора на ней удерживалось мало, зато оглушить жертву удалось бы сразу.

- Э, духи!  (Сквернословие). Быстро раствор на седьмой!

Оказалось, что дембеля делают стяжку на лестничной площадке седьмого этажа. Возможно, у дембелей этот подъезд был «аккордом» - последним заданием, после которого их выпустят из стройбата. Дембеля работали мастеровито, четко и быстро.

Дабы избежать побоев, пришлось шустро вспорхнуть с носилками на седьмой. Лишь спускаясь, Андрюша оценил пережитую атаку.

На улице темновато. В подъезде на все этажи – три лампочки; и болтаются эти лампочки на перемотанных проводах, свисающих с седьмого на первый. Вдоль всех стен на лестнице стоят дембеля со шпателями и сосредоточенно шпаклюют. Нужно было пройти с носилками мимо них; нужно было не задеть провода; нужно было отыскать площадку, чтобы передохнуть; нужно было не залить раствор к заднему в сапоги. Сзади идущий получал сразу же весь вес раствора на свою сторону носилок – из-за лестничного уклона; он умолял впереди грядущего согнуть горб – но впереди грядущий и не слушал. Выпученными от перенапряжения глазами он созерцал путь – пропадающий в брошенных кем-то тенях; смятенным умом он обдумывал действия –  и извинялся, прося прохода.

Выход был прост – носить ведрами; но было бы это не в стиле стройбата. Слишком разумно.

Спать приехали около двух. Интересно – во сколько ложился Моцарт?


Часть шестая. Великолепный казах.

Встали с трудом. Построились на «остановке» - за воротами части, где забирали солдат на работу. Пересчитались. Все были на месте и как бы живы.

Снова автобус, снова подмерзание около столовой; снова плоские армейские шуточки, снова Босх со своими бабками. Не выспавшаяся голова соображает туго; желание одно – улизнуть и уснуть. Началось практическое исполнение воинского устава – «солдат обязан стойко переносить тяготы и лишения воинской службы».

Снова таскание штукатурщицам раствора. На пленительные их формы не выспавшаяся голова смотрит как на статуи – без живого интереса. Улизнуть некуда. Нужно таскать раствор. Снова вчерашние носилки; брошенные  ночью  без «выбивания», они снова потяжелели. Снова избегания дембелей;  поймают – сразу запрягут отнести на седьмой этаж баллон кислорода. Андрюша уже научился различать намерения дембелей по обращению.  – «Эй, воин»! – означало, что запрягут без унижений и армейских заморочек; просто по рабочему делу;  - «эй, душара»! – или – «дух рядового такого-то, ко мне»! – означало начало измывательств на стандартную тему. Например: «сколько дней до приказа»? И дух должен мгновенно напомнить деду точное число. Задержка ответа каралась какими-нибудь тумаками; в каждой части – свои традиции тумаков.

Но вот подошел к Андрюше прапор и дал приказ – скорее в форме предложения. Нужно было ехать в часть, «дневалить». Мыть пол, за чем-то следить. Андрюша согласился в надежде на близость коек; может, удастся прикорнуть.  Погрузились в бортовой «газон» - пять-шесть незнакомых казахов, два деда-кавказца, сержант-одессит, невзрачный мелкий славянин и Андрюша.

Поездка до части получилась не без приключений. Это – кроме того, что стройбат есть вообще одно сплошное приключение.

Ехали быстро. Андрюше досталось место у заднего борта; он сидел прямо на полу, среди алюминиевых фляг, и пытался найти положение безболезненное и комфортное. Прислонялся спиной к борту, сидел на корточках, поправлял пилотку…  и вообще, кратко сказать, вяло кривлялся всеми способами. Найденные положения казались удачными недолго; зад «газона» жестко трясло на ямах – и у Андрюши лязгали  оставшиеся зубы. Очки сползали на нос. Из головы вытрясалась способность держать реальность в объективе сознания. Все казалось нехорошим сном.
Полную противоположность Андрюшиной деморализованности являли деды-кавказцы и сержант-одессит. Они сидели на лавках, как в карете. Сержант  уже вошел в контакт с дедами –  и до Андрюши доносились знакомые слова – «Одесса» и «фарцовка». Каждый раз, когда сержант пребывал в состоянии благодушном, он вводил всех окружающих  в прекрасный мир Одессы и фарцовки. Он произносил слова эти как-то масляно; и даже в них он умудрялся  немного картавить. При собеседнике, гнушающемся фарцовкой, сержант криво улыбался и переходил к апологетике. Улыбался сержант всегда кривенько; и губа его нижняя всегда была обиженная; и глазки были у него нахальненькие, с выкатом.

Казалось, что они трое, на лучших местах сидящие, могут быть бодры и веселы – не смотря ни на что. Казалось, что они, как демоны, вообще не устают; они не едят, не пьют и не спят – только действуют.

Правда, деды заскучали. До Андрюши они дотянуться не смогли, а вот мелкий солдатик-славянин в лапы их попал.

Как-то привычно, играясь, они подхватили солдатика и перевернули. У каждого деда оказалось по ноге на плечах; деды пощелкали по заду солдатика какими-то особыми щелчками, что-то повосклицали на своем наречии и отбросили игрушку обратно. Сержант смущенно лыбился – он должен был за солдатика заступиться. Это был его солдатик.

А солдатик должен был обнять деда и выпрыгнуть с ним за борт – такое оскорбление чести на виду у всех было смерти подобно; но солдатик только сконфузился и поправлял форму.  Андрюшу мутило.

Не успел сержантик наш начать новый разговор о фарцовке – как новое событие.

Мало того, что торчащие в синее небо ноги солдатика, темные лики демонов, скачущие фляги да глумливое рыльце сержантика – делали для Андрюши реальность фантасмагорией, – так еще и бабка на велосипеде внесла свой мазок. 

Внесла изящно, вильнув на дороге перед «газоном». «Газон» шарахнулся от нее на «встречку». По «встречке» летел другой «газон», он сместился; «газоны» в общих чертах разошлись, только бортами «теранулись» – но вот зеркалом встречный «газон» прошелся по зеленой солдатской массе.
Зеркало крепилось на прочном кронштейне из трех железных прутков; они-то и нанесли урон личному составу  левого борта.

Крики, стуки кулаков по кабине. «Газоны» остановились. Андрюша заторможено догонял реальность.

Казах окровавленный слегка бил по щекам казаха с проломленным черепом. Тормошил, звал, приводил в чувство. Последний не подавал признаков жизни. Остальные казахи вынимали осколки зеркала из лиц и голов; зеркало было обычным, стеклянным – и разлетелось в дребезги. Поступила идея сгружаться и идти в часть пешком – а раненых на «газоне» везти в больницу. Андрюша спрыгнул на асфальт.

Перед ним спокойно стоял казах с чуть отведенной в сторону правой рукой – чтобы кровь из руки не текла на сапоги. Это был истинный казах; он нехотя водил взглядом вокруг – и как-то скромно, как-то брезгливо терпел происходящее. Он имел вид интеллигента, на брюки которого вдруг попали брызги из лужи – от случайно проехавшей машины. Сам не замечает неприятности – и других к этому невольно призывает. Тыльная часть его ладони была глубоко проломлена – и из нее текла густая кровь. Это-то и смущало чистюлю; этой-то  физиологической своей слабости он и стеснялся. Нежного Андрюшу, засмотревшегося в темную  рану,  стало рвать – может быть, его укачало; он отошел в сторону.

«Газон» развернулся и уехал обратно в Ахтырку; Андрюша «щелкал клювом» и дышал; он едва заметил, что «целые» солдаты разом ушли в лес. Оказывается, часть была совсем рядом – километра три. Андрюша и догнал группу, и сторонился всех.
Демоны были вполне удовлетворены событием; жажда зрения страданий была на полчаса насыщена; никто не трогал Андрюшу. Все говорили о своем и пробитоголового казаха не вспоминали.

У Андрюши, по хвойному лесу идущего –  нет сейчас ну никакой способности  переключиться на созерцание мира, не стройбатом построенного. Он и видит лес, и леса не видит. Только тропинка, только спины демонов ему и служат ориентиром в буреломе новых впечатлений. Он наивно надеется, что где-нибудь в казарме, на неприметной койке он завалится спать – или, что более уместно, потеряет сознание. Он не знает, что его ждет и мытье полов, и отбивание атак демонов казарменных, пробитым черепом злобу свою не насытивших. Пусть идет, наивный; ему многое нужно пережить; ему нужно найти тот стержень, который даст ему невозмутимость в несчастиях большую, чем он увидел у великолепного казаха.

Мы же, читатель дорогой, давай отрешимся от малоприметных, малоинтересных событий Андрюшиной службы – и перейдем к некоему обобщению… или, скорее, к прочувствованию  одной понятной детали.

Вот, правдиво показаны два дня мирной солдатской службы. При хорошем питании, при заботливых командирах. И все же идет по лесу Андрюша наш уже полностью