Ночи с Чаадаевым

меня благодарность вашему начальству – и далее, по инстанции… Мой слуга вас проводит до выхода.
– Кстати, госпожа Панова находится на излечении в больнице, – уходя, сообщил штабс-лекарь. – Её душевное состояние определено как тяжёлое.
– Не может быть! – воскликнул Чаадаев. – Так её…
– До завтра, господин Чаадаев!
…Он читал еле различимые строки на обёрточной бумаге: «Прежде всего я должна просить у Вас прощения за это письмо. Я хорошо помню то время, когда Ваши слова, сказанные так, как Вы умеете их сказать, несколько знаков внимания с Вашей стороны принесли мир и покой в сердце, уже потерявшее всякую надежду обрести счастье на этой земле!..
Я скажу со всей искренностью, что нет человека, к которому я питала бы столь высокое уважение. У меня возникло желание пренебречь судом общества, раскрыть перед Вами мои чувства, – простите, ради Бога, мое неуместное чистосердечие! Знайте же, что когда я искала встреч с Вами, мною двигала также и любовь, – и если бы не пустой страх испортить свою репутацию, я бы открылась Вам.
Если я могла бы иметь удовольствие ещё увидеть Вас, то Вы не получили бы этих признаний, но поскольку мы больше никогда не увидимся, молчать свыше моих сил. Простите, что я потревожила Вас этим печальным письмом, – если я умру, Вы, по крайней мере, будете знать всё, что я выстрадала.
Я не жду никакого ответа на своё письмо. Спаси вас Бог, помните о несчастной Екатерине Пановой».
Чаадаев бережно сложил листок, подошёл к бюро и положил письмо Екатерины Дмитриевны в ящик, где хранились ордена, полученные за войну против Наполеона.


Эпилог

Через двадцать лет Россия лишалась всего, что приобрела за предыдущие сто пятьдесят лет. Её вмешательство в европейские дела, стремление диктовать свою волю Европе, применение военной силы для подавления революций, вспыхивающих около её границ, объединило против России все передовые государства Запада. Их войска высадились в Крыму; русские солдаты оборонялись героически, но были обречены на поражение. В ходе войны выяснилось, что православие, самодержавие и народность отбросили Россию далеко назад: она так сильно отстала от Европы, что сражаться с ней на равных была не способна.
Казавшаяся крепко спаянной российская власть не выдержала проверку на прочность: всюду проявились гниль, неспособность к управлению, всеобщее воровство, из-за которого солдаты в Крыму не получали даже самого необходимого. Государь Николай Павлович, потрясённый открывшейся его взору безобразной картиной разложения, скоропостижно скончался.
Русские войска оставили Севастополь; на следующий год был заключён унизительный мирный договор в Париже. Россия потеряла военный флот и все крепости на Черном море, отдала туркам города в Закавказье, лишилась придунайских земель, отказалась от влияния на Румынию и Молдавию. От неё требовали и более значительных уступок, в том числе на Балтике, – только разногласия среди европейских стран позволили России избежать ещё худших итогов Крымской войны.
Позор поражения потряс Россию; приверженцы православного и самодержавного пути развития стушевались, – выяснилось, что многие из них в душе всегда были либералами и если выступали в защиту отживших порядков, то лишь под давлением верховной власти. Эти умело скрывавшиеся либералы стали громче всех ругать прежнюю Россию и проклинать государя Николая Павловича.
Чаадаев не пережил поражения в Крымской войне: не видя улучшения в положении России, он впал в тяжёлую ипохондрию, а Парижский мир окончательно погубил его –  получив известие о нём, Чаадаев затворился в своём кабинете и через месяц умер. Его похоронили на кладбище Донского монастыря в Москве; в некрологе на его смерть говорилось: «Просвещенный ум, художественное чувство, благородное сердце – таковы те качества, которые всех к нему привлекали… Он жил в такое время, когда мысль погружалась в тяжкий и невольный сон, и особенно был дорог тем, что и сам бодрствовал и других побуждал, – в сгущающемся сумраке он не давал потухать лампаде и играл в игру, которая известна под именем «жив курилка». Есть эпохи, в которые такая игра уже большая заслуга».
…Почти в то же время, когда умер Чаадаев, к нижегородскому имению господ Улыбышевых подъехала простая телега, на которой сидела одноногая, убогая старуха. Её не узнали – как оказалось, она тоже была урождённая Улыбышева и приходилась родной сестрой хозяина поместья; в замужестве она звалась Пановой. Из сострадания господа Улыбышевы приютили эту жалкую калеку, но не в господском доме, а в дворовой избе, где жила прислуга, поскольку было известно, что Екатерина Панова долго содержалась в сумасшедшем доме и надо было остерегаться её.
Крестьяне называли эту старуху «филозофкой» – время от времени она шамкала беззубым ртом какие-то непонятные слова о России, о вере, о других странах. Ей носили обед из барского дома; в погожий день, опираясь на костыли, она ковыляла до опушки леса и долго сидела там, глядя на солнце. Умерла она тихо и незаметно, могила её вскоре исчезла; когда наследники Улыбышевых, знавшие, чем была Екатерина Дмитриевна для Чаадаева, попытались отыскать место её захоронения, они не смогли это сделать.