Ночи с Чаадаевым

Петре Великом и показали, что можем творить не хуже западных служителей искусства, но сколько времени было потеряно, сколько выдающихся произведений мы не получили на родной почве! Увы, гонения продолжаются поныне! Духовенство бдительно следит, чтобы вольнодумство и «западная зараза» не распространялись у нас. Пушкин, как всегда, числится в первых рядах вольнодумцев. Некий духовный пастырь сказал про Пушкина, что он «нападает с опасным и вероломным оружием насмешки на святость религии, этой узды, необходимой для всех народов, а особенно для русских». Другой пастырь соизволил заметить: «До Пушкина все наши лучшие писатели – Державин, Карамзин, Жуковский – были истинные христиане. С него же, наоборот, лучшие писатели стали прямо и открыто совращаться в язычество… Даровитейшие, самые модные из писателей взывают к общественному перевороту… Помолимся, – да сгонит господь эту тучу умственного омрачения, нагнанную отчасти и предосудительным примером поэта!».
Рясоносных защитников алтаря и царского престола не останавливает даже то, что Пушкин, прежде всего, русский поэт, его любовь к России не подлежит никакому сомнению. Они мечут громы и молнии против Пушкина потому, что вся его жизнь, всё творчество провозглашают идеи свободы от всего, что угнетает человека, ставит на колени, – в том числе от духовных уз, от «предрассудков вековых», от «ложной мудрости», как называет Пушкин нашу религию.
Он ответил своим гонителям убийственным стихом:

Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.

– Боже мой, – сказала Екатерина Дмитриевна, – как бы его за это… – она испуганно посмотрела на Чаадаева.
– Всё реакционное, что есть у нас, объединилось против него, – со вздохом сказал Чаадаев. – Они травят Пушкина, как дикого зверя, загоняют в смертельную ловушку. Хотел бы я ошибиться, но это плохо кончится.
– И вы ничем не можете помочь ему? – с тревогой спросила Екатерина Дмитриевна. – Вы имеете на него такое большое влияние, Пётр Яковлевич.
– Вы преувеличиваете. Я уже говорил: никто не может влиять на гения, он сам выбирает свою судьбу, – возразил он. – Впрочем, мы все являемся причиной того, что с нами происходит; Иов многострадальный – исключение из общего правила. Людям редко выпадают на долю бесконечные страдания и неудачи, – так же, как необыкновенный успех. Человек сам строит дом, в котором живёт, и живёт в том доме, который построил. Если этот дом неудобен, тесен, мрачен, если в нём трудно дышать, значит, он был возведён неверно. Тогда остаётся два выхода: или сломать его и возвести заново, на что немногие решаются, или кое-как доживать в нём свой век. Но как вам такая картина: Пушкин в спокойной старости, – расслабленный, в шлафроке, подпоясанным платком; нянчащий своих внуков и ворчащий на жену за опоздание со слабительными каплями? Это было бы глупо и пошло для гения, тем более, для поэта; его уход из мира должен быть столь же ярким и необычным, как его жизнь…
Как бы там ни было, мне нельзя уехать из Москвы, я под полицейским надзором. Жуковский пытается ему помочь, но что он может против многочисленных врагов Александра? Если бы не всероссийская слава Пушкина, с ним давно расправились бы: с помощью того же духовенства, например. Вам известно, что у нас до сих пор можно отдать человека « на исправление» святым отцам, как это хотели сделать с Ломоносовым в своё время? Можно поместить «опасного и вероломного насмешника» в монастырь, – в Соловецком для таких «насмешников» построено специальное здание. Там, в нижнем этаже, есть небольшие чуланы, без лавок и окон, куда часто помещают вольнодумцев, –  без решения суда, в административном порядке. Стража и тюремные служители находятся в полном подчинении архимандрита и содержат узников весьма сурово. Некоторые из арестантов сходят с ума в этих каменных мешках, но бывает и так, что психически ненормальными объявляют совершенно здоровых людей. Ненормальность их заключается в том, что они выступили против власти и церкви.
Екатерина Дмитриевна вдруг побледнела и покачнулась в своём кресле, чашка из-под чая выпала из её рук.
– Что с вами? – Чаадаев успел поддержать Екатерину Дмитриевну, чтобы она не сползла на пол. – Вам дурно?
– Нет, ничего, мне уже легче, – ответила она, приходя в себя. – Что-то померещилось, – что-то очень нехорошее.
– Вот до чего я довёл вас своими разговорами, – виновато сказал он. – Давайте прекратим это.
– Нет, нет, – запротестовала она, – я хочу дослушать до конца! Налейте мне ещё чая.
– Но он совсем остыл, – хотите я позову Елисея, он согреет нам новый? – предложил Чаадаев.
– Не надо, я выпью холодный, – отказалась Екатерина Дмитриевна, – не будем нарушать ваши обычаи. Только поднимите мою чашку… Благодарю вас.
– Но вам в самом деле лучше? – спросил Чаадаев.
– Да, всё прошло. Я готова слушать, – она слегка улыбнулась, что приободрить его.
Он ещё раз внимательно посмотрел на неё, с сомнением покачал головой, но всё же сказал:
– Мне, собственно, осталось сделать выводы из сказанного… Православие обрекло Россию на отсталость, на замкнутость в своём религиозном обособлении от европейских принципов жизни. В католичестве, а не в православии, было заложено объединяющее начало, которое создало западный мир, то есть его политический уклад, философию, науку, литературу, улучшило нравы, создало предпосылки для свободы личности.
Наши беды увеличились после свирепого и унизительного татарского владычества, деспотический дух которого унаследовала русская власть. Затем, освободившись от татарского ига, русские попали в новое рабство – крепостничество. Русская история оказалась  заполнена тусклым и мрачным существованием, лишенным силы и энергии, отличающимся злодеяниями и рабством. Самодержавие и православие – вот главные пороки русской жизни, её темные, позорные пятна. Мы – пробел в нравственном миропорядке, враждебный всякому истинному прогрессу; раз уж Бог создал Россию, то как пример того, чего не должно быть: роль русского народа велика, но пока чисто отрицательная и состоит в том, чтобы своим прошедшим и настоящим преподать другим народам важный урок.
Сейчас в России сложились условия, невозможные для нормальной жизни человека; проклятая действительность подавляет все усилия, все порывы ума. Чтобы совершить какое-либо движение вперёд, сначала придётся себе всё создавать, вплоть до воздуха для дыхания, вплоть до почвы под ногами, – а главное, уничтожить в русском раба! Для этого нужно воспитание аналогичное тому, какое прошло западное человечество, – воспитание по западному образцу. Не будем забывать, что Россия во многом обязана западному просвещению, но сама она овладела пока лишь крупицами цивилизации: у нас только открываются истины, давно известные у европейских народов, и то, что у них вошло в жизнь, для нас до сих пор умственная теория.
Русское общество, – по крайней мере, его образованная часть, – должно начать своё движение с того места, на котором оборвалась нить, связывающая Россию с западным миром. Я верю, придёт день, когда мы станем умственным средоточием Европы, как мы сейчас являемся её политическим средоточием, и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит наше теперешнее могущество, опирающееся на военную силу; если России выпадет миссия облагородить человечество, то, конечно, не военными средствами…
Я не хочу сказать, что у России одни только пороки, а среди народов Европы одни только добродетели, –  избави Бог! Настанет пора, когда мы вновь обретём себя среди человечества; мы пришли позже других, а значит, сможем сделать лучше их, если сумеем правильно оценить своё преимущество, и использовать опыт западной цивилизации так, чтобы не входить в её ошибки, заблуждения и суеверия. Более того: у меня есть глубокое убеждение, что именно мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, которые занимают цивилизованный мир. Мы должны сочетать в себе два великих начала духовной природы – воображение и разум – и объединить в нашей цивилизации историю всего земного шара.
Повторю, России поручены интересы человечества, –  в этом её будущее. Но прежде чем Россия станет «совестным судом» по тяжбам человеческого духа, она должна понять своё прошлое, признать свои собственные заблуждения, раскаяться в них и сделать плодотворные выводы, – закончил Чаадаев.
– В свете повторяют ещё одно ваше заключение, безнадёжное и печальное: «Прошлое России – пусто, настоящее – невыносимо, а будущего у неё нет», – сказала Екатерина Дмитриевна. – Вся Москва твердит эту вашу фразу…
– …Которую я не говорил, – с усмешкой возразил Чаадаев. – Когда я выезжаю в свет, мне передают много моих изречений, о которых я слышу в первый раз.
– Так опубликуйте свои мысли! – воскликнула Екатерина Дмитриевна. – Этим вы положите конец всяческим наветам на вас.
– Вы полагаете? – иронически прищурился он. – А я думаю, что публикация вызовет ещё больший поток наветов: разве мои мысли могут понравиться нашим поборникам кнута и ладана, квасным патриотам  и служителям власти? Меня клюют даже теперь, когда я высказываюсь в узком кругу, – что же будет, когда мои мысли станут достоянием многих?
– Петр Яковлевич, вы должны, вы обязаны опубликовать свои рассуждения! – она взяла его за руку. – Во имя России, которой вы верно служили, за которую не боялись отдать самую жизнь
– Предлагает мне пойти в атаку, грудью на картечь? Это по-нашему, по-гусарски –  они думают, что загнали меня в угол, что я только и способен острословить в салонах, а я на них с саблей наголо! – рассмеялся Чаадаев. – Я не боюсь, Екатерина Дмитриевна, мне просто жалко мой покой, этот уютный флигель и всё, что с ним связано, – он погладил её руку.
– Всё это останется с нами, никто не в силах отнять это у нас, – возразила Екатерина Дмитриевна.
– Да, прошлое отнять нельзя, – согласился он. – Но будущее?
– Не будем загадывать, – она высвободила свою руку и поднялась  с кресла. – У меня к вам просьба: посвятите мне то, что вы опубликуете. Для меня это очень важно, поверьте.
– Но вы станете моим подельником, зачем вам такие сложности? – удивился Чаадаев, поднимаясь вслед за ней.
– Я хочу быть с вами, – всегда и во всём, – зардевшись, призналась она.
– Так что нам мешает быть вместе не только на бумаге? – спросил он, стоя перед Екатериной Дмитриевной и глядя ей в глаза.
– Всё то же препятствие: мой муж, – повторила она. – Это как-нибудь разрешится, я знаю… Прощайте пока; время, проведённое у вас, было лучшим в моей жизни.
– И для меня оно было лучшим, – он низко поклонился ей. – Верю, что мы расстаёмся ненадолго.
– И я верю, – ответила Екатерина Дмитриевна и, не удержавшись, заплакала...
В сенях главного дома её ждала Екатерина Гавриловна.
– Ты сегодня рано, Катенька, – сказала она. – Дни прибавились, но ещё не начало светать. Что, вы закончили ваши разговоры?
– Да, закончили.
– Каков же итог?
– Пётр Яковлевич напечатает свои рассуждения о России.
– Это прекрасно. Ты оживила его, спасла от хандры – в последнее время он стал