9.0
Шумит автострада ночной Москвы. Фонарные столбы проливают свет на асфальт. Многоэтажные кварталы горят прямоугольниками разноцветных окон. На высоте полета птиц, улицы становятся похожими на реки света; они растекаются между темными островами крыш. А с вершины скалы, куда недотягивается городское марево, Москва видится россыпью мерцающих углей. Дряблая облачность дымкой струится по пьедесталу; порой поднимается до подлокотников мраморного трона, на котором проснулся Валентин.
Над краем постамента выметнулась пятерня, ухватилась за ребро. Кряхтя, незваный гость перекинул локоть и вытащил себя по пояс; дальше заполз по-пластунски. Запыхавшийся, он измотано поднялся; отдышался, упираясь в колени.
– Конечно!.. Хех-хех… А как иначе?.. Хех… По другому-то и нельзя… Обязательно нужно было устроить встречу в жопе мира…
Затаив дыхание, Арлекин резко выпрямился; чинно поправил кафтан и стал расхаживать перед Валентином, изощренно жестикулируя руками в белых перчатках.
– Уповаю на то, что сраженные великолепием панорамы, Вы не запамятовали о намерениях, заведших в сей край. Дерзну заметить пренаиприятнейшее наблюдение – Вас покинула боязнь ошеломляющей красоты высоты. Ваш благородный лик полон достоинства, а седалище не запачкано от чрезмерного трепета. Однако, оставляя за собой право быть обманутым заблуждениями, смею предложить пристегнуть ремень безопасности. Хм… Что ж… К скорбной горести моей, зритель не питает страсти к интерактиву. И как всякий театрал, – слуга прихотей публики, – я не смею отдалять суть пьесы словесным потоком пролога, покуда зритель не захрапел. Итак!
Арлекин повернулся к городу и раскинул объятья.
– Община! – торжественно воскликнул шут. – Кузница нравов!.. Ваше Величество, я позволю себе перейти на “ты”. Я знаю все про тебя. По необъяснимому стечению обстоятельств, я видел все, что видел ты. Я слушал слова людей, с которыми ты разговаривал и слышал твои мысли. По этой причине я знаю о городе, – о мире, – в котором ты живешь.
– Кто ты?
– Самому хотелось бы знать. Но речь не обо мне. Речь о парадоксе. Я и ты глядим на одно, а видим разное. Когда ты смотришь на мир, ты думаешь о чем угодно. Когда я смотрю на мир, я понимаю, что происходит. А происходит следующее: криминальные сериалы, скабрезные шоу – популярная культура далека от искусства. Давки в общественном транспорте и пробки на дорогах, очереди на кассы и в кабинеты – постоянное взаимодействие с посторонними в напряженной среде. Приукрашенное резюме лучше принимается, приукрашенный товар лучше продается – ложью можно больше добиться. Реклама, реклама, реклама – этот мусор копится в памяти, проникает в мысли; потому что коммерция давно подружилась с психологией. Ты под постоянным гипнозом, под этим пресловутым 25-ым кадром. Ничего удивительного в том, что ты становишь зомби, пока твои ценности совпадают с ценностями толпы. Тебе нужен успех, доход, всеобщее признание. И на чужих примерах тебе показали, как эти ценности выглядят: карьеристы, чиновники, артисты. И вся толпа, так или иначе, приняла правила игры: любовь должна быть “при деньгах”, все люди конкуренты, уважения “по умолчанию” невозможно. Но далеко не многим это принесло счастье.
Будто во сне, люди приняли все на веру. И любого, кто пытается проснуться, толпа стремится пристыдить. Все должно происходить по установленным шаблонам комфортных взаимоотношений. Но такое общение становится пресным, в нем нет места творчеству и самовыражению, поскольку те нарушают работу системы-общества.
Но стоит проснуться – и что мы видим? Нами управляют стереотипы. Рекламные щиты и плакаты соревнуются в бесстыдстве и идиотизме, побуждая рефлекторное удивление. Зазывные и нереальные картинки с едой, как и вездесущие срамные девахи, стимулируют естественные реакции организма – голод и эрекцию. Этих примеров так много, а суть сводится к одному – люди не слышат самих себя. Чтобы думать в мегаполисе о своем – приходится надевать шлем от информационных атак – наушники; прятать «Зеркало души» под “забралом” солнцезащитных очков.
Таких ”отшельников” в толпе не любят. Дескать, ничего не вижу, ничего не слышу, знать никого не хочу. Такие и по жизни начинают слишком активно выражать свое мнение, индивидуальность, которые сплетнями превращаются в чудачества и ненормальность… Но разве осуждение имеет важность, когда речь идет о том, чтобы ладить с душой? Люди верят, что в успехе им поможет репутация, а не самоуважение. «От самоуважения много гонора!», – как сказал бы достопочтенный Пашок. Ты должен вести себя скромно, чтобы не задевать чувства других, – внимание! – таких же, как ты!
У каждого своя стезя! Ты не обязан повиноваться! Ты не обязан стремиться стать богатым аферистом, смазливым певцом, грязным политиком! Ты не обязан быть стерильным, репрессируя свое мнение в угоду чужого – пусть хоть за него проголосовала тысяча овец! Да хоть Мудрецов! ТЫ – единственный, кто позаботится о твоей душе. Тогда начинается становление индивидуальности из индивида, когда принимается ответственность перед собственной душой!
Восседая на троне, король выстукивает пальцами дробь.
– Мало того, что ты увлекаешься, как религиозный фанатик, так еще порешь околесицу, как религиозный фанатик. Знаешь, по-моему – ты религиозный фанатик.
Воздетые руки Арлекина упали подрубленными крыльями, хлопнули по бедрам.
– Я знаю кто ты, – продолжил Валентин, – Ты Оно. И ты гнешь свою линию в точности наперекор бородатому, который Сверх Я.
Скоморох припадочно запрокинул голову и расхохотался. В этот момент в городе прогремел взрыв. Над торговым центром распустился огненный бутон с черными лепестками взвившейся гари. Стену горящего гипермаркета проломил великан; вышел, как из берлоги. От шеи до живота свисают бусы из человеческих черепов. Плащом висит медвежья шкура, морда исполинского зверя нахлобучена капюшоном. Кожа великана красна и свисает клочьями, словно обварена кипятком; глаза сверкают дикостью. Увидев перепуганных людишек, он взревел от лютой ненависти; повылетали стекла здания, разбрызгались осколками.
Чудовище ринулось, кроша асфальт, будто наледь. Толпа отпрянула – многие беспомощно попадали. Паникующие обратились в бегство… и смерть начала забирать невезучих – упавших и недостаточно расторопных.
Срывая грудью кабели электропередач, великан заметался слоном, затаптывая как можно больше людишек; не добивая. Ручиши стали хватать и швырять визжащих человечков, печатая на стенах улицы красные шлепки. В спины убегающим он кинул легковую машины, и она прокатывались валуном, со скрежетом высекая искры из асфальта. Но паразиты все равно умудрялись выживаться… Великан запустил пятипалую лапу в поясную суму, взял пригоршню глиняных шаров с зажигательной смесью. И тогда к воплям людей добавился рев голодного огня.
– Танатос – Кровожадная Ярость, – возвестил Арлекин за много километров от места бедствия. – Приглядись, возле него всегда отирается его брат Эрос – Ненасытная Похоть.
Позади Танатоса расхаживает второй великан. У него четыре руки, а кожа цвета переспелой сливы; блестит слизью, словно смазкой. Озабоченным взглядом, он высматривает жертв, предпочитая девушек, но не отказался и от парня с накрашенными губами. Когда все руки оказались заняты верещащими человечками, набедренную повязку заколыхало нечто похожее на пучок извивающихся змей.
– Танатос и Эрос! – провозгласил Арлекин, стоя лицом к кошмару. – Вот сущности Ид, коего ты величаешь Оно!
Король дважды хлопнул в ладони – обесточил город и потушил пламя. Кошмар ему порядком надоел. Он устало потер веки, а тем временем, как зажигалки, вспыхнули свечи тронного зала.
– И кто же ты? – проронил Валентин.
– О, боже! Сколько еще раз мне суждено услышать этот тупой вопрос?! – скоморох запричитал в потолок, будто король не мог услышать. Паяц обернулся и учтиво исполнил реверанс. – Я великий спорщик. Продолжим? Или будем тупить? Хочешь, покажу сновидение про сиськи? Хочешь, это будут Анины?
Валентин побелел, как мрамор трона. А скомороха это только раззадорило.
– А чего ты застеснялся? Я же сказал, что знаю о тебе все, вплоть до вспышек видений. И нечего тут стесняться – у нее замечательная грудь. Ну?.. Чего притих? Не можешь позволить себе распущенность даже в мыслях? Да у Вас, батенька, комплексы.
– А у тебя всего одна голова, но и та лишняя!
– Для себя присмотрел? Не жадничай. А лучше – не бреши. Ты знаешь прекрасно, что если заставишь меня замолчать – этим накажешь самого себя. Я – твоя объективность. Когда ты выгнал меня – твоя жизнь превратилась в затворничество. Ты только и делал, что корпел над тремя чертовыми фигурками, хныкая от обиды, – Скоморох взмахнул рукавом и маска Арлекина превратилась в маску Пьеро; две синие капли повисли на щеках: – «Ыыыыы!.. Меня все бросают!.. Ыыыыы!.. Ни кто не ценит родство, любовь, дружбу. Когда я был малолетним, отец ушел из семьи, и я долгое время считал, будто чем-то его разочаровал… Хлюп-хлюп… Когда я был подростком, Вероника решила, что мы не подходим друг другу. Я принес в жертву гордость и достоинство своей любви, встал на колени, вымаливая пощады. Из-за этого она запретила даже звонить… Хлюп-хлюп… Когда я стал взрослей, Саня, – друг детства, – дал четко понять, что деловые встречи интереснее. Разве так можно, ведь нас связывало столько лет общения… Хнык-хнык…». Что, Ваше Ничтожество, не было такого?!
– Для чего мне об этом постоянно вспоминать, ирод?! Зачем ты изводишь меня?!
– Это ты изводишь себя! Это ты придаешь всему роковое значение и фатальность! Очнись! Боль уже в прошлом! Хватит ее бояться! «С каждым разом разочарование ранит меня все сильнее. Я получаю из таких уроков опыт, но теряю наивность, становлюсь черствее и циничнее. Калечится вера в праведность доверия, честности, сострадания, равенства, справедливости», – это ведь цитата из тебя! Хочешь, я тебя пожалею – ах бедненький! Бедненький ты мой!.. Мозгов нихрена нет!..
Король решил проучить наглеца. Собственноручно. Он толкнулся от подлокотников… но в этот момент выметнулись ремни безопасности. Они гадюками перекинулись крест-накрест, охомутали шею, локти, запястья; опоясали и запеленали ноги вплоть до сапог. Мотая головой, Валентин побагровел от усилий, но не смог оторваться от трона.
– Я тебя уничтожу!
Ремень закляпал рот и перетянул лоб. Затылок прижался к подголовнику, и тот откинулся; нахлынул мираж стоматологического кабинета. Появились врачебные инструменты, разных жутких форм, развешенные под руку дантиста. Многоглазая лампа вспыхнула прожектором, ослепила. Пытаясь отвести глаза, Валентин заметил шприц на стерильном столике.
Маска Арлекина улыбается теперь зловеще. В белом халате, он медленно подошел к пациенту.
– Что ты сейчас чувствуешь? Ты чувствуешь страх. Все потому, что дракон еще жив. Он затаился, и ты рад его не замечать, но не можешь. Он не дает тебе спокойно жить, он постоянно держит в напряжении. И этим ты кормишь его. Ты платишь ему дань за то, что он делает тебя несчастным. И тем самым оправдываешь себя, сбрасывая логическую вину на чудище. Мне кажется, ты болен. Но возрадуйся! У меня есть
