лекарство.
Валентин замычал громче и задергался головой.
– Да-да, ты конечно же вне себя от счастья. Если бы не ремни – расцеловал бы меня.
Арлекин поднял шприц, стрельнул струей из длинной иглы.
– Это лекарство называется «Слезы Души», – пальцами в белых перчатках Арлекин грубо раздвинул веки пациента; он склонился со шприцом над вытаращенным глазом, с мечущимся от паники зрачком. – А суть его в том, – доктор перешел на полушепот, – что сейчас ты увидишь будущее...
Дрожащая капля сорвалась с кончика иглы, растеклась по зрачку, влилась в слезник.
Видение перенесло в плетеное кресло на светлой веранде. Весенний воздух благоухает цветением. От ветерка колышутся ситцевые занавески; дуновение приятно овевает кожу, щекочет до сладких мурашек. На столе, застеленном кружевной скатертью, поставлен радиоприемник; звучит трогательная музыка, и сердце откликается умилением.
Под эту музыку танцует девушка – она с Валентином вдвоем на веранде. Юноша с нежностью любуется ее танцем. Он знает точно, что перед ним – самый родной человек на всем свете. Что они вместе уже давно. Они счастливы. Оба. И в этом нет сомнений. Он знает, что она любит песни о возвышенной любви, и порой напоминает, что слушает музыку танцем. Она всегда вальсирует с улыбкой и закрытыми глазами.
На ее волосах желтый венок из одуванчиков; и тюль будто тянется, чтобы прикоснуться к светлой девушке…
0.9
Восходящее солнце затопило комнату светом; в солнечной ванной омывается занемевшее тело юноши – он распластался в кресле-качалке перед эркером. Веки затрепетали. Валентин изо всех сил попытался удержать счастливые грезы; но лучи коснулись глаз.
Пробуждение показалось телепортацией – мгновение назад вокруг была веранда. Не просто виделась, а была. Был осязаем ветерок, была музыка. И была девушка. Самая родная на свете. А здесь, наяву, ее ощутимо нет. И даже лицо не сохранилось в памяти… Попытки воссоздать ее образ завершились тоской столь сильной, что заныло сердце.
Запрокинув голову на подголовник, Валентин стал покачиваться в кресле. Странные чувства захлестнули его – разочарование утраты оказалось слабее радости от встречи. И сердце не ноет, а щемит от трепета, когда разум смеет предположить, что счастье возможно в реальности. Даже странными кажутся сомнения.
Отрешенно раскачиваясь, юноша смотрит в потолок. Постепенно он замечает, что в поле зрения попадают статуэтки на трех полках. Валентин уперся мысками в пол; стал разглядывать свои творения. И от этого оборвалась тонкая нить, связывавшая душу со сновидением.
Валентин услышал гул автострады, крики детсадовской малышни – до этого сознание воссоздавало тишину космического вакуума. Но теперь, когда рассудок пришел в действие, его ошеломило озарение.
– Вы те, кто сделали мне больно… Вы те, кого я боюсь… Боялся!..
Валентин вскочил из кресла, подставил табурет и встал на него; голова поднялась над полками. Юноша взял в руки фигурку девушки. Палец коснулся деревянного лица, а сознание – воспоминаний о Вике.
– Это не она. Ты – не та, которую я видел на веранде. Зачем же я убивался по тебе?..
Прошлое предстало глупым сном. Настолько глупым, что Валентин засмеялся. Но смех получился нервный.
– Я знаю, как перестать вас бояться, – Валентин окинул троицу взглядом. – Я встречусь с каждым.
В наушниках зазвучала трогательная музыка скрипки и виолончели; плавно, в их игру влилась мелодия рояля. С таким аккомпанементом кладбище предстало умиротворенным.
Небесный океан безмятежен. Облачная регата остановилась, замерла в штиле – опали белые паруса. Шлейфом траурных сарафанов лежат на земле тени распятий и надгробий. Валентин шагает мимо не спеша; смотрит на даты, считает года жизни. Портреты на памятниках напоминают о людях, чьи черепа уже не похожи на лица.
– Тлен… – проронил юноша. – Вот чем мы становимся в итоге.
Печально смотреть на могилы поросшие бурьяном, на кресты с облупленной краской… Может, их постигло забвение, может, оборвалась родословная… На памятниках он видел лица женщин, мужчин, подростков, детей. За оградками воссоединялись семьи… И в этом Валентин нашел странный покой – жизнь перестала казаться такой уж значимой. Все эти сплетни, склоки, ссоры… Обиды, осуждения… Убеждения, чувства правоты и справедливости… В конечном счете, – для всех нас, – суета жизни заканчивается тишиной гроба.
– На что же тратить отведенное время?..
Здесь, в пригородной рощице, длится одно из столетий покоя. И время ощущается иначе, не так, как обычно. Стоит взглянуть на наручные часы, как появляется ощущение обмана – ведь это всего лишь стрелки, которые вращаются между цифр. Лишь условность, из-за которой мы спешим и торопимся успеть, считая существенным все то, чего добиваемся. Но время на часах, всего-навсего, стереотип.
Чувствуется, как кладбище лишает тревожный разум категорий важности, значимости. Здесь прощаются ошибки прошлого – о покойниках не говорят плохо... Пожалуй, именно прощение – дар ангела Смерти.
С этой думой Валентин замедлил шаг и остановился; снял наушники. Сквозь лабиринты оградок он подошел к той самой калитке. За ней скульптура ангела, скорбящего возле могилы, в которой покоится отец. Сын отодвинул щеколду и вошел.
Валентин не часто бывал здесь по своей воле. Ни разу, если задуматься. Он приходил только с матерью, по церковным праздникам… Порой, она плакала над могилой бывшего мужа, будто не сама настояла на разводе. А сын не чувствовал ничего, кроме недоумения – зачем ему участвовать в этой дани традициям. Ведь его ни что не связывает с отцом, кроме отвращения. Если бы не мать, сын не оказался бы здесь ни разу. Но вот он пришел сам.
В его руках три подарочных пакета. Два он поставил на землю, а из одного достал деревянную фигуру горе-мужа, горе-отца, горе-писателя. Валентин опустил статуэтку на мраморную плиту над гробом и постелил пакет на траву. Сын уселся напротив папы.
На памятнике нет фотографии и надписей – об этом покойный просил своего брата в предсмертной записке.
«Я чувствую, как приближается эпилог моей жизни. И я знаю, что мне не оправдаться за свои деяния. Мой брат, ты последний, кого я могу просить. Передай мое наследство Валентину. Передай Наташе мое последнее “прости”… Нет. Скажи “прощай”. Я желаю ей не вспоминать обо мне.
Брат мой… Я уже несколько месяцев коплю на похороны… Попытайся понять, что я уже смирился. Прости и ты меня. Прости за все. Если не сможешь, оставь деньги себе. Пусть они пойдут на пользу. Если согласишься исполнить мою последнюю просьбу – передай заказ, который я составил для похоронного бюро. Их визитная карточка вместе с деньгами. Они накроют мой холм мраморным одеялом, где не будет никаких слов. Ни единой буквы. А рядом со мной будет поставлен памятник моей Музе… Я загубил нас обоих…
Я жил погано, брат. Помоги умереть красиво».
Валентин сорвал травинку, выбросил.
– Папа.
Вымученное слово горчит на языке, и странное чувство бередит сердце, заставляя продолжать:
– Позавчера я рисковал жизнью. Это произошло в фитнес-клубе, куда я устроился работать. Я думал, что новые сотрудники не простят мне этой глупой выходки. По правде говоря, то, что я нахожусь сейчас здесь, я считаю такой же глупостью. Я пришел разобраться в своих чувствах к тебе. Я буду откровенным с тобой. Большую часть сознательной жизни, я боялся уподобиться тебе, ненавидя твои гены и фамилию. Я поселился в твоей квартире только для того, чтобы не мешать маме строить личную жизнь. Я сделал капитальный ремонт, чтобы стереть все твои следы. Выкинул всю мебель, сжег твои черновики. И сегодня я принес тебе достойный подарок – свою правду. Посмотри, каким тебя запомнил сын.
Деревянный человечек на могильной плите выглядит как живой. И Валентин смотрит на него, как на мишень; пристальным взглядом, стиснув губы.
– Я принес тебе свою правду. До невозможности бесхитростную и простодушную. Детскую. Правду ребенка, которого ты бросил.
На ве́ках засверкали слезы.
– Я тебя…
«Ненавижу! Ненавижу!»
– Я… Тебя…
Валентин понурил голову. Душа против… Стоит ли ее заставлять?..
– Я тебя прощаю…
В груди засияло солнце. Сердце забилось в ритме радости. Рассудок удивляется: «Почему же так?», но душа знает ответ. Примирение. Вот чего Валентин желал втайне от самого себя. Внезапно сын осознал, что не торопиться уйти.
– Папа…
Так мало осталось в памяти о счастливом детстве. Но Валентин помнил, как ребенком говорил слово “папа”, а не “отец”.
– Дядя хранит у себя твое посмертное произведение. Ультимус – «Последнее слово». Знал ли ты, – когда давал имя своему творению, – что оно станет заключительным?.. Ты не просил отдавать его в печать, и оно до сих пор лежит в столе. Знаешь… Я тут подумал, что мне будет интересно его прочитать… Я готов узнать твою правду…
Валентин отвел рукав, чтобы взглянуть на часы.
– Ладно. Мне пора идти. Пока.
Валентин слушал музыку, когда маршрутное такси везло его в запретный, но незабытый микрорайон, где жила Вика. Юноша сразу вспомнил пейзажи; вспомнил и трепет, с которым ездил этой дорогой на свидания к возлюбленной. Это было много лет назад, но воспоминания не потускнели; захотелось ухмыльнуться над прорвой потерянных сил, выброшенных на попытки забыть ту, минувшую жизнь.
Полчаса назад он звонил Вике:
– Прости. Я все-таки позвонил тебе. Вопреки данному тебе обещанию.
– Валентин!.. Я так рада тебя слышать! Я вспоминала о тебе на днях...
– Я хочу встретиться с тобой. Это не займет много времени. Мне нужно извинтиться. Даю слово, что это в последний раз.
– О чем ты говоришь? Это я должна извиняться. Я была грубой и жестокой. Прости, Валя… Мне очень жаль…
Юноша попросил водителя остановиться у дома, номер которого он отчетливо помнил; Валентин зашел во двор, который почти не изменился.
– Дежавю...
Наваждение прервалось, когда он в растерянности остановился перед железной дверью подъезда – забыл код домофона. И от этого улыбнулся.
– Что-то да стирается.
Магнитный замок запищал и дверь открылась. Валентин пропустил выходящего жильца и зашел сам. В кабине лифта, он обнаружил еще одно забавное открытие – на какой этаж подниматься? Юноша ткнул кнопку рядом с цифрой 11 и стал смотреться в настенное зеркало. В его руке теперь два пакета; а когда будет возвращаться, останется последний.
На одиннадцатом этаже не оказалось звонка с номером нужной квартиры; Валентин едва удержался от смеха и стал подниматься на двенадцатый. «До чего же забавно понимать, что драматизм горьких воспоминаний явно преувеличен. Как гора с плеч…».
Юноша с легким сердцем нажал звонок; в тишине предбанника щелкнул замок и прозвучали шаги девушки. И вот состоялась встреча. Валентин с восхищением увидел, как расцвела Вика; и не почувствовал прежнего трепета влюбленности.
– Ты стала еще прекрасней, – галантно заметил юноша. Улыбаясь, он притянул ее пальцы для легкомысленного поцелуя. Губы остановились над обручальным кольцом. Спустя секунду, Валентин опустил ее ладонь. Его улыбка стала теплее.
– Поздравляю.
– Спасибо… А как… у тебя?..
– У меня все впереди. Вне всяких сомнений.
– Ого!.. Заинтриговал. Зайдешь на чашечку кофе?
– К сожалению, у меня нет времени. Сегодня мне предстоит
