Катарсис (психоделика)

будешь капризничать, киска...”
Что касается Мариам, то ей он, безусловно, рад, как, впрочем, и ее подружке, которая, развернувшись и облокотясь на спинку сиденья, говорит, обдавая его целым ворохом женских прелестей: от тонкой, лучистой кожи — цвета молочного фарфора — чересчур кукольной, чтобы казаться земной, до грациозной ладони (столь изящной формы, сравнимой лишь с совершенством лотоса, что Мариам, несомненно, должна учитывать это в бесконечном стремлении к лидерству), которой она нежно, как лепестком, дотрагивается к руке Леонта. Томность не чужда ей.
— Здорово мы тебя вытащили, да?
— Как из грядки... — соглашается Леонт и с облегчением вздыхает.
Кто-кто, а Мариам все же лучше, чем любая другая неожиданность, к которым он так и не может привыкнуть. Хотя вот уже три года, как они расстались, он теперь не представляет, что когда-то был увлечен этой брюнеткой. Впрочем, он давно знает цену подобным воспоминаниям, ибо с некоторых пор женщины волнуют его все меньше и меньше.
В отличие от смуглокожей Мариам, Хариса — яркая блондинка с миндалевидными серыми глазами, в которых иногда мелькают чертики насмешки — не дай бог попасться ей на язычок. Как всякая красивая женщина, она знает себе цену, хотя порой Леонту кажется, что за этой самоуверенностью скрывается болезненная ранимость.
В первый же день знакомства (он великолепно помнит) она заявила своей подруге, но так, чтобы он мог удостовериться, что не ослышался:
— А он не глуп...
Но это никогда не толкало их на путь ссор.
А теперь:
— Признайся, ты совсем не ожидал?
Хотя с тех пор прошла целая вечность и их отношения претерпели изменения в лучшую сторону, он не может чувствовать себя свободно в ее присутствии.
У нее голодная впадина на щеках и яркие чувственные губы. Всякий раз, когда Леонт касается их взглядом, в нем просыпается желание попробовать их на вкус. Если бы не его добровольно-вынужденное затворничество, кто знает, чем закончилась бы эта симпатия к подружке Мариам. К досаде, в такой же мере он зависим и от Мариам. Стоило им встретиться втроем, как он начинал испытывать чувство раздвоенности, от которого так же трудно избавиться, как от какого-нибудь порока, приобретенного в детстве.
— Что там у тебя? — спрашивает Мариам с той интонацией, которая должна оцениваться вполне однозначно — я ничего не забыла, но не надо переступать рамки дозволенного и, пожалуйста, оставь свои фантазии при себе, они мне до чертиков надоели.
Значит, я ей для чего-то нужен, думает Леонт.
Она всегда завладевает очередной жертвой, не очень заботясь о будущем, и, может быть, в этом и состоит ее счастье. Что ж, Леонту остается только надеяться, что он ее правильно понимает. В ее непосредственности больше от улитки, чем от женщины, ведь даже самая лучшая выдержка — это еще не ум, а неизвестно что, возможно, просто обостренное противоречие или тайная убежденность в правоте. Кто знает.
Лишь теперь он замечает, что держит в руках чашку с чаем, что на нем его любимый свитер и домашние туфли с истоптанными задниками.
Пока Хариса дегустирует напиток, Мариам успевает построить серию мордочек в зеркальце, не забывая при этом следить и за движением на дороге. Наконец чашка передается Мариам, и Леонт осваивается на сиденье — он всегда тушуется и недоверчиво относится к подобным знакам внимания. Может быть, она хочет доказать, что его личные мотивировки не так уж верны, и объявить об этом всему свету, — за ошибки всегда тяжело расплачиваться, тем более, если они сознательны и несут в себе элемент разрушения личности и отступления, — Леонт подозревает, что это мало кому интересно и может служить лишь пищей для сплетен. К тому же, стоит добавить, что ему вовсе не безразлично мнение Калисы — единственной женщины, с которой он чувствует себя уверенно, и если в душе всегда возвращается к ней, то, конечно, не только из-за ее способности прекрасно готовить, но и оттого, что жена обладает даром природного ума — уж этого у нее никак не отнимешь. Поэтому он так же боится потерять ее привязанность, как и расположение приятельниц, хотя, разумеется, первое не идет ни в какое сравнение со вторым. Правда, если быть честным, совсем недавно он думал совсем наоборот.
— Без сахара... — разочарованно надувает губки Мариам и бросает взгляд, полный игривости.
Хотел бы он знать, что это значит.
Чашка возвращается. Она по-прежнему наполнена горячим чаем. Леонт тоже пробует на вкус, находит полное соответствие словам приятельниц и взглядом соглашается с Харисой — она всегда на его стороне. Мариам как раз занята обгоном машины. Потом опускает стекло и выбрасывает чашку наружу.
Звука удара не слышно. Что-то мелькает позади и подпрыгивает, словно теннисный мячик.
— Почему ты не интересуешься, куда мы едем? — спрашивает Хариса.
— Не имеет значения... — Леонт знает, как их рассмешить.
Мариам улыбается и кивает головой, а глаза Харисы блестят еще лучистее.
Одна подруга, при скрытом сходстве, дополняет другую. Хорошо, что и сегодня они не изменили привычке говорить загадками.
— Наша общая знакомая организует презeнтацию твоей книги, —сообщает Хариса. — Она решила заработать миллион.
Теперь ее глаза излучают просто божественный свет. Впрочем, уже не для Леонта, потому что ему есть отчего удивиться.
— Кроме того, там будет еще кое-кто, — говорит в зеркальце Мариам.
— Неужто наш общий знакомый? — осведомляется Леонт, намекая на того режиссера, к которому она улизнула.
На самом деле получается, что он спрашивает о Гурее — друг детства, который пробует водить тебя за нос, заслуживает самого пристального внимания.
— И он тоже, — отвечает многозначительно Хариса.
Пока он гадает, кто же из двоих, подружки наблюдают его реакцию. О чем думает Мариам, Леонт понять не может, а вот Хариса... — на лице у нее написано: “А ты-то здесь при чем?!”
Чувства, цементирующие их союз, для Леонта полная загадка. Силы, удерживающие одну женщину в орбите другой, часто похожи на соперничество.
— Тебе должно понравиться, — убежденно сообщает Мариам и переключает скорость.
Машина на холостых оборотах несется с холма.
Леонт счастлив, что от него отстали — хоть на несколько минут. Каждый раз, когда черные бархатные глаза касаются его лица, внутри у него прокатывается холодная волна. Правда, она слабеет по мере того, как он привыкает к обществу подружек. Он давно подозревает, что Мариам, несмотря на невинный взгляд, отлично осведомлена о его страсти. За время их романа они так и не достигли глубины взаимопонимания.
— Ты еще не знаешь самого главного, — дразнит его Мариам, ловко объезжая островки льда на сером асфальте, где разделительная линия даже в февральскую непогоду поражает своей белизной.
Теперь они собираются его мучить. Все как прежде, как с первого дня знакомства, когда их свели совершенно случайно — верный знак преднамеренности, в чем у него позднее появились причины убедиться.
Кажется, был какой-то скучный прием, где он откровенно зевал и ждал завершения официальной части, избежать которой никак нельзя было ввиду того положения, в котором он неожиданно очутился после своего первого нашумевшего романа. Немного полета воображения и чуть-чуть откровения — вот и все ремесло. Газеты дружно называли его “последней надеждой интеллектуальной прозы”. Слава богу, у него хватило ума не попасться на приманку искушения и бежать последним трусом. Теперь, живя уединенно за городом, он может испытывать удовлетворение и одновременно зависть к тем, кто не заражен вирусом литературного зуда.
Несмотря на то что тогда он чувствовал себя  на вершине славы, они держались так, словно были приобщены к чему-то такому, о чем приходилось только догадываться. Позднее он понял, что Мариам нуждалась в нем не меньше, чем он в ней. Мир, в котором он жил до этого, был заполнен однообразной работой по шестнадцать часов кряду. Хорошо еще, что он успел написать роман и ровно через неделю начать новый. Порой он был склонен думать, что Мариам желает только одного — быть первой статс-дамой в его окружении, но без дальнейшего покушения на ее свободу, в общем, прямая противоположность Калисе, которая не прочь была остаться дома со своими журналами (которые, несомненно, вдохновляли ее больше —”... отправиться в маленькое путешествие вдвоем, рука об руку —двойное наслаждение! Вы не пожалеете, если остановите свой выбор на спортивном плаще из жатой ткани, а ваш спутник — на пиджаке-сакко из ткани в клетку “куриная лапка” и однотонных брюках из саржи” (Ха-ха-ха!)), если он умел объяснить цель своей отлучки. Правда, последний год и в ней проснулись диктаторские замашки, но это не так важно, лишь бы ему давали возможность работать. “Я делаю из тебя человека. Ох, кому-то ты достанешься...” — часто поговаривает она.
— Может, мы едем на твою свадьбу? — спрашивает Леонт вполне серьезно.
Предположение не лишено основания. Зачастую в пылу ссор Мариам сама признавалась в случайных связях во время гастролей труппы и умела это делать самым коварным способом — когда чувствовала его слабость, и с той интонацией в голосе и выражением жестоких глаз на сразу темнеющем лице, делающими ее похожей  на ведьму, словно само признание блуда доставляло ей удовольствие.
— Кто же счастливчик?
Теперь ему совсем не больно.
— Разве я похожа на невесту? — удивляется Мариам. — В этом-то... — и кивком скромницы отсылает его на спинку сиденья, где, как некое исключительно привилегированное существо, претендующее на самостоятельность, небрежно, сама по себе, возлежит огромная вишневая шаль с махровыми кистями, покачивающимися в такт движения машины.
Позднее  увлечение — художник, рисующий с одним глазом, и это, конечно, не считая Тертия.
— Значит, место еще не занято? — подыгрывает Леонт. Ему кажется, что он имеет право вспомнить старые обиды даже через столько времени — и лоно еще не остыло? — старые обиды всегда горячи.
Хариса не в счет — почти адвокат или семейный врач, которому можно, не стесняясь, говорить о болячках. Диагноз будет поставлен позже, при обсуждении.
Вместо ответа он получает долгий, затянувшийся лукавый кивок, слишком длинный, чтобы получить представление, о чем подумала Мариам, но достаточно короткий, чтобы успеть скрыть собственные мысли.
В выдержке ей не откажешь. Он всегда поражался ее самообладанию (даже когда умело направлял процесс под названием соитие —”позиция партнеров номер три”, первый пас делает активная сторона, а на счете два — нежнейшие воротца сокращаются, и на двадцать пятом такте ваше либидо удовлетворено), потому что при кажущейся невозмутимости, прежде чем она успевала отреагировать, проигрывал в голове два-три варианта, и в них она была более чем очаровательна и не похожа на себя. В этом заключался источник его вдохновения и более-менее какой-никакой привязанности. В сущности, они так и не достигли полной гармонии, и их роман теперь, после осмысления оскудевших взаимоотношений, больше похож на затянувшуюся интрижку, в которой в конце концов он и сам должен был искать выгоду. Но теперь ему так же трудно играть в подобные игры, как, к примеру, признаться кому-нибудь, что он до сих пор неравнодушен к Мариам. Теперь так просто он не попадется.