Слушайте, да точь-в-точь!
- Тогда – за дело. Садись за стол. Во время сеанса не вставай, блюдце двигай плавно и вообще старайся не делать резких движений, чтобы не спугнуть духа.
Маша послушно исполнила приказ. Ашотович тем временем разложил на столе небольшой круг, по периметру которого были нарисованы буквы русского алфавита. Внутри круга был прочерчен второй – диаметром поменьше, с цифрами от нуля до девяти. И наконец, самый маленький был почти у центра, и по обоим полюсам от него – «Да» и «Нет». По обеим сторонам круга профессор поставил четыре свечи, которые тут же зажёг. Затем вытащил из стола обыкновенное блюдце с приклеенной по радиусу стрелкой.
- Поднеси его к свечке и немного нагрей, - велел он Маше. – А я пока свет выключу. Главное, ничего не бойся. Я рядом.
Маша и не боялась. Одной было бы страшновато, но Атанесян опытный, знает, как с духами обращаться.
- Теперь поставь в центр круга, - сказал профессор, когда свет был выключен, а дверь кафедры заперта на ключ. – Дух Франтишека Лозинского, убитого в Катынском лесу, приди!... Приподними блюдце… чуть-чуть… вот так. Опусти. Подтолкни… смелее…
Повинуясь пальцам девушки, блюдце плавно задвигалось по бумаге – словно лодка, плывущая по озёрной глади.
- Дух, ты здесь? – спросил профессор.
Блюдце поплыло, затем остановилось, указывая стрелкой на слово «Да».
- Пожалуйста, назовите себя.
«Я-л-о-з-и-н-с-к-и-й-ф-р-а-н-т-и-ш-е-к-и-з-к-р-а-к-о-в-а-о-ф-и-ц-е-р-в-о-й-с-к-а-п-о-л-ь-с-к-о-г-о», - заскользило блюдце. Маша едва успевала читать.
- Вы-то нам и нужны, пан Лозинский, - Ашотович удовлетворённо кивнул. – У этой барышни есть к Вам несколько вопросов. Вы будете говорить с ней сейчас?»
«Да».
- Говори, Маша.
- Пан Лозинский, - голос девушки чуть дрожал от волнения. Никогда прежде ей не приходилось говорить с польскими офицерами, да ещё и убитыми. – Я, конечно, сочувствую Вашей беде, понимаю, что это ужасно, но зачем… зачем Вы являетесь мне во сне? Что Вам от меня нужно?
«Т-ы-н-е-у-д-а-ч-н-о-в-ы-б-р-а-л-а-с-е-б-е-п-о-д-р-у-г-у-м-а-р-и-я».
- Ты неудачно выбрала себе подругу, Мария, - расшифровала девушка вслух.
«Да. У неё мощная энергия. Ты приняла её проклятие близко к сердцу и этим дала ему ход. К тому же, ты её оскорбила и посулила чёрта. Это усилило действие. Тебе придётся его искупить, чтобы не дать сбыться наяву».
- Замечательно! Опять я крайняя!
«Не сердись, Мария, но если оно сбудется, начнутся репрессии, как при Сталине. А не сбыться оно уже не может. Лучше тебе одной пострадать во сне, чем многие погибнут наяву».
- Ну а Вас почему это волнует? Вы же, извините, не русский.
«В России живёт моя внучка с мужем и детьми. Я не хочу, чтобы с ними что-то случилось. Тебе они тоже не чужие».
- Тётя Лина, что ли?
«Да».
С женой маминого троюродного брата дяди Коли, как, собственно, и с ним самим, Маша общалась очень мало. С близнецами Костей и Катей – тоже. Виной тому была скорее география – она в Москве, дядя с тётей в Екатеринбурге. Иногда звонили, поздравляли друг друга с днём рождения, в Новый год чокались по скайпу. Алина Яновна, которую в семье называли просто Линой, родом как раз из Польши. Её девичьей фамилии Маша до сих пор не знала. Слышала краем уха что-то про её деда, попавшего в плен к немцам в начале войны и расстрелянного. Думала, немцы же и расстреляли. А тут оказывается – наш НКВД. Да, если режим наподобие сталинского вернётся, тёте Лине придётся плохо. Она такая, что не станет молчать, когда видит явную несправедливость. А при тоталитарных режимах именно у молчунов и лизоблюдов больше всего шансов остаться в живых.
Но почему она, Маша? Не она же, в конце концов, обидела Нину.
«Алексею после Чечни и так много чего снится. К тому же, он не воспринял это проклятие как ты. Поэтому искупать тебе».
- И что я должна делать?
«Терпеть. Я буду сниться тебе по ночам с вторника на среду. Ты будешь мной, и тебя будут расстреливать. Через год это закончится».
- Целый год! – ужаснулась Маша. – Я этого не выдержу!
«Ты сможешь. Прости, Мария, жизнь внуков для меня дороже твоего спокойствия».
- Пора заканчивать, - заметил Ашотович. – Если долго говорить с мёртвыми, потеряешь много энергии. Попрощайся с духом и переверни блюдце.
- Прощайте, пан Лозинский! – произнесла Маша тоном полузадушенной мыши.
Хотя при таких угрозах уместнее было бы сказать: до свидания. Эх, жизнь-жестянка! Вот бы эту Нинку… Так, стоп – и так проклятий с лихвой хватает! Поэтому девушка не стала продолжать мысль – просто перевернула блюдце. Профессор задул свечи и включил электрический свет.
- Ну что, Машенька, как тебе общение с призраками?
- Если выражаться литературно, безумно хочется принять яд, повеситься, застрелиться или просто убиться об стенку.
***
Первые два месяца было особенно тяжело. Каждую среду, просыпаясь в холодном поту, Маша благодарила Бога за то, что не дал ей сегодня сойти с ума, и что теперь она, наконец, свободна от этого несносного поляка. До следующей среды. Потом кошмар повторялся по новой.
Маша никогда не придерживалась националистических взглядов, но сейчас она ловила себя на том, что ей легче было бы вынести свою собственную гибель, снись она себе русским (а ещё лучше – русской женщиной). Видеть же себя иностранцем, да ещё и офицером – это девушке казалось чем-то за гранью добра и зла. Не знамо почему становилось стыдно.
Впрочем, ничего постыдного и недостойного в биографии самого Лозинского она не находила. Видимо, желая как-то приободрить несчастную девушку, чтобы совсем уж не унывала, мучитель часто делился с ней воспоминаниями не только о своей смерти, но и о жизни. А жизнь у него была довольно-таки интересной. Да и сам Лозинский (хоть Маша его с трудом выносила, но не могла этого не признать) был личностью незаурядной. Прекрасно образованный, он свободно владел пятью иностранными языками: английским, немецким, французским, испанским и русским. Обожал путешествовать по разным странам, а потом, возбуждённый и раскрасневшийся, рассказывал друзьям о своих впечатлениях. Не менее охотно он делился этим с Машей. Сорбонна, где он учился в университете, Лондон, Париж, Барселона, Пореч, Венеция, Пула, Афины, Родос… Из всех этих городов Маша была только в Порече года три назад. Мост через Темзу, парк Гуэль, гондолы, собор и площадь Сан Марко, Акрополь, порт Мандраки – всё это девушка досель видела только на картинках. Теперь же глядела на эти достопримечательности глазами другого человека, жила его чувствами. Лишь какая-то малюсенькая крупица мозга помнила, что она всё же не Франтишек Лозинский, а Маша Кочеткова. Да и то как-то смутно, словно не веря, что эта Маша вообще существует.
Ещё он обожал книги. В его роскошном особняке была большая домашняя библиотека. Лозинский читал много и увлечённо, стремясь насытить свой пытливый ум. Дюма, Шекспир, Сервантес – Маша видела творения этих авторов только после того, как над ними тщательно поработал переводчик. Лозинский же с лёгкостью понимал их на языке оригинала.
Также Маше доводилось наблюдать эпизоды из его обычной жизни: учебные будни в Сорбонне, семейные праздники. Лицезрея Алисию, на которой Лозинский женился незадолго до начала войны (и даже успел узнать, что скоро станет отцом), Маша невольно отмечала, как тётя Лина похожа на свою бабушку.
Правда, такие моменты, когда истинное «Я» девушки становилось чётким, случались редко. Маша, пожалуй, могла бы пересчитать их по пальцам. Однажды, когда Лозинский стоял перед зеркалом, расчёсывая свои рыжие кудри, та часть разума, что осталась Машей, скривилась: «Сбрил бы, что ли, эти ужасные усы!... Господи, ну что же это я? – одёрнула она себя в следующую минуту. – Уже прям как Нинка становлюсь!». Не виноват же человек, в конце концов, что ей не нравятся рыжие усатые. Что если ей самой, не дай Бог, придётся, спасая своих близких, также кому-то являться во сне, и что если этот кто-то терпеть не может шатенок? «Извините, пан Лозинский, я сказала глупость».
Впрочем, Лозинский её не слышал. Тогда он и подумать не мог, что какая-то Маша Кочеткова будет за ним наблюдать.
В другой раз частичка Маши пробудилась, когда Лозинский со своими университетскими товарищам отмечали окончание учебного года. В разговоре они коснулись преподавателя по английскому, который без конца ворчит.
- В его-то возрасте сам Бог велел! Когда мне будет семьдесят, я, наверное, тоже буду ворчливым стариком. «Ужасная пошла молодёжь! Вот в наше время…».
Представив себя таким, Лозинский рассмеялся. А смеялся он заразительно, от души. Маше вдруг с грустью подумалось, что этого никогда не будет. В двадцать шесть лет он будет лежать убитым в Катынском лесу, так и не увидев родного сына – Ян появится на свет уже после смерти отца. Вместо неприязни рождалось сочувствие. Но сам Лозинский, разумеется, об этом не знал – молодому человеку жизнь казалось такой длинной! Но даже если бы и знал, едва ли мог бы что-то изменить. Когда во время войны мобилизуют, согласия, как правило, не спрашивают. Когда берут в плен и расстреливают – тем более.
Ещё пару-тройку раз Машина половинка активизировалась во время путешествий, разок-другой – во время чтения очередной книги, а один раз – во время расстрела, которым неизменно заканчивались эти сны. Лозинский умирал, а девушка просыпалась, дрожа от ужаса.
Изредка ночной гость делился с ней журналистскими буднями, выбирая самые интересные события. Картины его пребывания в Козельском лагере Маша и вовсе видела только два раза. Даже тогда весёлость и жизнелюбие не покинули Лозинского. Он, как и многие, не ожидал, что их расстреляют – думал, отправят обратно в Польшу. Впрочем, лагерной жизнью он девушку не грузил – она заставала его то за чтением книг, то за разговорами с товарищами по несчастью, довольно-таки бодрыми для данного заведения. На Машиной памяти, лишь однажды Лозинский пал духом – когда его вместе с товарищами вели на расстрел. Отчаяние, внутренний протест, неверие, что собственная погибель так близко и, под конец, смирение с Божьей волей – всё это Маше приходилось чувствовать каждую ночь на среду.
Днём Лозинский её не беспокоил, но невольно Маша стала задумываться: а что если и за ней сейчас кто-то следит? Кто-то из далёкого будущего, который появится на свет уже когда её не будет. Что если кому-то слышная каждая её мысль, виден каждый шаг? И хотя Маша никогда не была особо скрытной, это её несколько пугало. Каково жить с ощущением, будто тебя снимают скрытой камерой? Остаётся, по-видимому, одно – сделать свою жизнь максимально интересной, чтобы было что рассказать и показать. И ещё – стараться не совершать неблаговидных поступков, которые захочется скрыть от людей. Конечно, на каждый чих не наздравствуешься – всегда найдутся желающие обругать, осудить. Главное – чтобы самой не было стыдно.
Днём девушка была сама собой, однако порой несказанно удивляла всех, кто с ней знакомы. Она могла, забывшись, сказать студентам, как звучит фраза из пьесы «Овечий источник», если её дословно перевести с испанского, или вспомнить отрывок из поэмы «Пан Тадеуш», которой она наяву не читала. Соседке, которая собиралась провести часть отпуска в Польше, стала советовать, что стоит посмотреть в первую очередь.
- Ты там была? – спросила та удивлённо.
- Нет, но у меня
