один знакомый живёт в Кракове. Вернее, дальний родственник. Он мне фотки показывал, - выкручивалась Маша, как могла. – Ну, и рассказал кое-что по скайпу.
Один раз жарко заспорила со своим коллегой – молодым преподавателем истории.
- Вот немцы расстреляли в Катыни польских военнопленных, а потом ещё на наших стали сваливать…
- Вообще-то это наши их расстреляли, - не удержалась Маша.
- Поменьше слушай всякую русофобскую пропаганду, - скривился тот.
- Да я сама видела, что это наше НКВД…
«Вот ляпнула!» - подумала девушка с опозданием.
- Поменьше бы смотрела этого Вайду! Ещё тот клеветник и мерзавец!
Маша попыталась было сказать, что знать не знает никакого Вайду, но тут, что называется, «Остапа понесло» - ругательства в адрес несчастного вскоре сменились рассуждениями о том, как ненавидели поляки русских с самого сотворения мира, и что за интервенцию в Смутное время и Лжедмитриев, даже если бы их двое больше пострелял наш дорогой товарищ Сталин – большого греха бы не было. Хорошо ещё, не пожелал, чтобы вместе с ними расстреляли саму Машу и её сторонников. Двух лет еженедельной «польской интервенции» ей не вынести!
Коллеги, которые слышали этот спор, конечно, удивились: Маша, которая никогда не интересовалась ни Катынью, ни поляками, вдруг начала что-то доказывать знатоку истории. Пришлось отбояриться тем, что на днях смотрела какой-то документальный фильм. Не говорить же, где и как она всё это видела – не поймут.
Что же получается, Маша вот так взяла и доверилась какому-то малознакомому (да ещё и несимпатичному) поляку? Отнюдь. После спиритического сеанса девушка первым делом связалась с дядей Колей. Поздоровавшись и поговорив немного о текущих делах, попросила позвать тётю Лину. Алина Яновна, которая в девичестве и впрямь оказалась Лозинской, очень удивилась: с чего вдруг троюродная племянница так подробно расспрашивает её про давно умершего деда. Как звали? Откуда был родом? Чем занимался? Сама тётя Лина своего дедушку не видела, но по рассказам бабушки (Алисией её звали) кое-что помнит. Да, и расстреляли его, кстати, в Катыни. До бабушки ещё дошло одно из его писем, что дедушка писал из Козельского лагеря для военнопленных. Очень аккуратно Маша пыталась выяснить у троюродной тёти, было ли, что её дед настороженно относился к русским, как-то их недолюбливал.
- Недолюбливал? Господь с тобой! Наоборот, к русским он относился с симпатией. По крайней мере, так рассказывала бабушка. А месть… Нет, он вообще был человек не мстительный.
В правдивости её слов Маши вскоре самой довелось убедиться. Читая мысли пана Лозинского, она не обнаруживала никаких злых чувств к своим соотечественникам. По крайней мере, к простым людям. Даже когда его расстреливали, с его губ не слетело ни одного проклятия… Нет, такой бы не стал мучить кого-то просто из русофобии. Да и нелогично было бы выбрать для этой цели именно Машу. Тогда уж скорее стал бы сниться какому-нибудь «пламенному патриоту», типа той же Беловой.
Странно, но всё больше девушка ловила себя на то, что не только притерпелась к Лозинскому, но даже стала испытывать к нему симпатию. Ещё в первые месяцы его странных визитов она купила самоучитель польского языка. Не для того, чтобы понимать, о чём говорят в её снах – для того, которым она себя ощущала, этот язык был родным. Но хоть сколько-нибудь зная этот язык наяву, проще было терпеть эти перевоплощения. Также Маша стала время от времени готовить себе блюда из польской кухни и слушать польские песни. Это несколько сглаживало стресс от резкой смены культур.
Этот субботний день апреля ничем не отличался от остальных. С утра прошлась по магазинам – купила продуктов. Возвращаясь, встретила во дворе Алексея. Поболтали немного о политике. В частности, о вчерашнем нападении в Ингушетии на правозащитников из офиса «Комитета против пыток». К счастью, обошлось без человеческих жертв. Больше всех пострадал водитель автобуса, чьего железного коня нападавшие сожгли дотла…
«Может, не зря я всё это терплю? - думала Маша, шагая дворами с пакетом только что купленных со скидкой сапог. – Может, если бы проклятие сбылось наяву, этих людей бы в живых не было?... Или у меня уже просто стокгольмский синдром?».
Размышляя, она едва не наткнулась на группу туристов. Две парочки, рассматривая карту, о чём-то спорили, переговариваясь по-польски. Когда же она с ними поравнялась, один мужчина обратился к ней на английском языке:
- Простите, Вы не подскажете, как пройти в Третьяковскую галерею?
Маша стала объяснять им, наблюдая, как на лицах туристов проявляется всё больше удивления.
- Спасибо! Вы так хорошо говорите по-польски!
- Жизнь заставила, - ответила Маша.
Когда поляки ушли, радость от комплимента сменилась некоторой обидой. Вот она тут одна за всех мучается, а Нинка посылает проклятия, притом не тем, кто отправили Стаса на эту подлую ненужную войну, а тем, кто называют эту войну таковой – и ей ничего, живёт себе припеваючи. Впрочем, припеваючи ли? Лозинский бы, например, ни за что не поверил, что с такой злобой в сердце можно быть счастливым. Для него жизнь была слишком интересной, чтобы тратить её на бессмысленную ненависть.
- Чурки – они и есть чурки! – вдруг услышала она знакомый голос.
Нинка? Точно! Она! Эх, легка на помине. Стоя напротив пожилой женщины, Белова что-то горячо доказывала ей. В стороне, немного поодаль от спорщиц, играли мальчишки. Среди них – семилетний Серёжа.
- Они тут понаехали, ведут себя чёрт-те как! – всё больше распалялась Нина. - А я должна относиться к ним как к равным? Они тут грабят, убивают, насилуют русских девушек – а мы должны терпеть? Я русская, православная…
«Да уж, православнее некуда!» - подумала Маша.
Тем временем мяч, брошенный одним из мальчиков, полетел на дорогу. Серёжа и один из его товарищей выбежали на проезжую часть. Тот другой мальчишка оказался проворнее – добежал первым, схватил мяч… Серёжа повернул голову в его сторону, не замечая, как прямо на него несётся автобус…
Ноги девушки сообразили скорее, чем голова. Маша не успела понять, как оказалась на проезжей части, как толкнула Серёжу вперёд, как ударом корпуса её сшибло с ног прямо на асфальт. Помнила только круглые глаза мальчика, его испуганный голос: «Тётя Маша?», отчаянный крик Нины: «Серёжа! Серёженька!».
«Лучше б за ребёнком следила, а не «патриотические» истерики устраивала!» - подумала Маша.
Обругать дурёху уже не было сил. «Todo pasara, Maria! Toso pasara!”, - было последним, что она услышала из окна проезжающей машины, прежде чем сознание её покинуло.
***
«Да, Мария, попала ты! Прежде бы испугалась, растерялась, не знала бы, что делать, а тут не раздумывая побежала. Видать, привычка просыпаться после расстрела притупила чувство опасности».
Хорошо ещё, автобус успел сбросить скорость, а то бы плохо пришлось. Конечно, сотрясение мозга и перелом двух рёбер – тоже не есть хорошо, но всё-таки…
Именно такими были первые мысли девушки, когда, очнувшись в институте Склифосовского, она узнала от врача, что ещё легко отделалась. С ней в палате лежали ещё три соседки. Лиля и её мать Ольга Владимировна сломали одна ногу, другая руку, когда при пожаре выпрыгнули из окна собственной квартиры.
- Это Нинка, зараза, накаркала! – сетовала Ольга Владимировна. – Вот квартира и загорелась. Хорошо, выпрыгнуть успели, и этаж второй.
Из-за чего у них возник скандал с дачной соседкой, которая пожелала им сгореть, женщина не уточняла и фамилии не назвала. Поэтому Маша не могла бы с уверенностью сказать, прокляла ли их одна и та же Нина или разные. Однако дача Ольги Владимировны находилась во Фрязево. В том же городе, где дача Беловой.
Наталия Сергеевна попала в Склиф безо всякого проклятия – вышла во время рабочего перерыва покурить и, поскользнувшись, упала с крыльца. Да так неудачно, что сломала руку и ударилась головой о ступеньку. С ней Маша общалась охотнее, чем с парочкой погорелиц. Да тем обычно было не до неё – мать и дочь часто были заняты тем, что переругивались между собой. Причём инициатором всегда была именно Лиля. Стоило Ольге Владимировне сказать дочери безобидную фразу типа: оденься, холодно; или: не читай, свет плохой, - та живо начинала огрызаться. Попытки матери усовестить её: мол, что подумают люди, - не имели успеха, Лиля кричала, что ей плевать. А когда мать сказала: подумай обо мне, - устроила такую истерику, что медсестре пришлось колоть ей успокоительное.
«Что за невоспитанная девчонка! – думала Маша. – Может, ей, конечно, после пожара крышу сносит. Но меня тоже чуть не убило. А по средам так вообще расстреливают. Но я же не истерю».
Девушка вдруг поймала себя на мысли, что думает о Лозинском в первом лице. Ну всё, здравствует раздвоение личности! Хоть на учёт в психдиспансер становись!
Совсем в иной тональности разговаривала Наталия Сергеевна со своим сыном, правда, только по телефону. У Никиты была командировка в Уренгое, притом очень важная, и приехать досрочно не было возможным. «Не волнуйся, Никитушка, всё нормально… Да нет, почти не больно… И кормят нормально… Всё хорошо, сынуля». Лиля, слыша эти разговоры, начинала почему-то волком глядеть на мать.
На пятый день нахождения в больнице Маша с самого утра казалось: что-то не то. Нет, по сравнению с тем, что дома, конечно, всё было не таким. Но сегодня её не покидало ощущение чего-то неправильного, необычного. Что именно, девушка никак не могла понять. То, что Нина ни разу не только не зашла, но даже не позвонила, даже не поинтересовалась, как чувствует себя та, которая пострадала, спасая её ребёнка – это, безусловно, не по-людски. Однако, положа руку на сердце Маша не могла сказать, что была бы безумно рада визиту бывшей подруги. А Лиля с матерью (если, конечно, она и есть их соседка по даче) обрадовались бы и того меньше. Пусть лучше и вовсе не приходит, нежели самым неблагодарным образом обрушит кучу новых упрёков, завершив это дело пожеланием всего «доброго».
Лиля очередной раз устроила матери некрасивую сцену – на пустом месте, как обычно.
«Достали! – подумала Маша с досадой. – Выйти, что ли в коридор, пока они тут выясняют отношения».
Поднявшись с койки, девушка направилась к двери. С другой стороны тут же постучали. Маша отошла чуть назад, чтобы входящий случайно не стукнул её по лбу.
- Здравствуйте! – поприветствовал больных молодой человек с копной рыжих волос.
Девушка не успела ничего ответить. Земля стремительно уплыла из-под ног. Руки парня устремились навстречу её падающему телу…
Когда девушка открыла глаза, то обнаружила себя на койке. В палате было непривычно тихо.
- Что это было? – спросила Маша.
- У Вас закружилась голова, - ответил рыжеволосый парень. – Доктор сказал: при сотрясениях это бывает. Как Вы сейчас?
- Вроде бы нормально.
Парень, на руки которого её угораздило упасть, был вовсе не похож на ожившего поляка из снов. Цвет волосы, пожалуй, было единственным, что напоминало о Лозинском. Но у этого пышная шевелюра так не завивалась. Отчего же его визит привёл Машу в такое волнение? Нервы, не иначе.
Никита пришёл к матери, что называется, с корабля на бал – а вернее, с поезда в больницу. Только успел забежать домой оставить вещи.
- Тебе сегодня на работу не надо? – спрашивала сына Наталия
