Музей Десяти Источников Глава 14 Аккерманская крепость. Иллианнук

Аббас. В чём новость?

- Сведения пока не проверены, повелитель, - Осторожничал тайный советник,

- Но, по имеющимся в моём распоряжении известиям, полученным от надёжных и преданных тебе людей, он что-то замышляет в Египте и уже успел окружить себя целым сбродом смердящих шакалов, почитающих себя его единомышленниками.

- Вот как… Да, это, действительно, достойно внимания. Я думаю, что после взятия крепости мы вернёмся к этой теме. – Он порывисто и легко вскочил с мягкой софы и остановился напротив советника.

- Но, ты ведь уже предпринимаешь неотложные шаги? – Султан оценивающе скользнул бархатными глазами по изуродованному лицу Аббаса. Тот склонился в почтительном поклоне. Аббас был чуть ли не единственным человеком во всей Оттоманской империи, кому Баязит доверял всецело.

- Да, повелитель. Но рассказами о своих действиях я бы не хотел отвлекать тебя от более важных государственных забот. Позволь мне самому разобраться во всех тонкостях плетущегося заговора.

- Хорошо. Вторая новость?

- Менгли-Гирей…

- Мой вассал и союзник? Не слишком ли ты подозрителен, Аббас? Смотри, вон его корабли бьют всеми пушками по неприятелю.

- И ни один из выстрелов не достигает цели…

- Старый лис, ты же видишь, какой шторм на море! Он просто не может подобраться ближе. – Молния полыхнула, казалось, над самым шатром султана. Старик невольно пригнулся к земле, но Баязит, сверкая глазами, радостно улыбался и жадно вдыхал насыщенный озоном воздух. Гром, разламывающий небеса, заставил тайного советника заткнуть уши и вспомнить все имеющиеся на свете молитвы, а султан, воздев кверху сжатые в кулаки руки, вдруг захохотал неистовым и одержимым смехом. В такие минуты даже могущественный Аббас холодел перед своим повелителем.

- Ну, так что же Менгли-Гирей?

- Он продолжает укреплять связи с русским царём.

- А русский царь, - Недобро улыбнулся Баязит,

- Русский царь готов заключить военный союз со всеми, кто недоволен процветанием Оттоманской империи. Ничего, дорогой Аббас, придёт время, мы ещё доберёмся и до русского царя!

    Два союзника, один из которых пребывал в вассальной зависимости от другого, два талантливых военачальника, никогда по-настоящему не доверявших друг другу, собрали свои войска у древних крепостных стен Четатя-Албэ и каждый преследовал в этой кампании, как явные, официально  обозначенные, так и скрытые, тайные собственные цели. Оба были ещё молоды, честолюбивы  и полны грандиозных замыслов и оба были  примерно одного возраста. Баязиту недавно минуло тридцать семь лет, Менгли-Гирей принимал поздравления по случаю своего тридцатишестилетия. Баязит взошёл на престол, умертвив собственного отца, Мехмеда II, овеявшего себя славой завоевателя Константинополя. Придёт время и в непрекращающейся борьбе за власть, спустя всего несколько лет после удачного взятия крепости Четатя-Албэ, жестокий султан обнажит меч против родного брата Джема, которого, в результате заговора,  отправят к праотцам верные Баязиту царедворцы. Во время одной из вечерних трапез, они ссыпят ему в питьё лошадиную дозу  сильнодействующего яда, который, разъедая и разрушая внутренности и обрекая свою жертву на мученическую смерть, никак не проявится на внешности. И на долгие годы восторжествует мнение, что брат великого султана скончался по воле Всевышнего, безуспешно  борясь с застарелым внутренним недугом.  
    Что касается молодого крымского хана, то по смерти Хаджи-Гирея, доблестного воина и отца Менгли-Гирея, на трон, по закону, должен был взойти его старший сын, Нур-Даулет. Но Менгли-Гирей, путём дворцовых интриг, лишил трона законного наследника своего отца. Однако, дворцовый переворот всё же потерпел неудачу, и на долгие три года Менгли-Гирей попал в унизительный плен к отцу Баязита. Впрочем, впоследствии был не только освобождён с полагающимися почестями, но и посажен на ханство. Правда, ценой принесения торжественной клятвы в верноподданническом служении великой Оттоманской империи и признанием собственной, вассальной от неё зависимости.
    И блистательный султан Баязит, и великолепный хан Менгли-Гирей получили, по тем временам, прекрасное образование, оба были страстными ценителями роскоши и  покровительствовали искусствам, в честь обоих придворные льстецы, соревнуясь друг с другом, слагали витиеватые красноречивые дифирамбы, прославлявшие их  кроткий и добрый нрав, справедливость и человеколюбие и у обоих руки были по локоть в крови от нескончаемых войн, захватнических набегов и жестоких дворцовых интриг. Первый был одержим расширением границ Оттоманского владычества и достижением небывалого величия собственной империи, второй любыми доступными путями пытался избавиться от унизительного статуса послушного вассала и с готовностью шёл на сепаратные сделки с недругами турецкого султана.  В этом плане для Менгли-Гирея многообещающе выглядели крепнущие связи с русским царём, Иваном III, с которым крымский хан в последнее время вёл интенсивную переписку.

- Он говорит о взятии крепости, как о решённом деле, - Прошептал Иллианнук. В нём закипало нетерпеливое желание ещё раз опробовать свою, счастливо обнаружившуюся способность к перемещению в пространстве.

- Ты хочешь посмотреть, чем сейчас занят крымский хан? – Угадывая его состояние, спросила Иштариани.

- А это возможно?

- Всё в твоей воле, я же говорила. Главное – сосредоточься…


    Хищное и красивое лицо сильного, во цвете лет, хана, было перекошено едва сдерживаемым страданием. Менгли-Гирей не переносил морской качки и ненавидел морские путешествия. Уже третий день он вынужденно постился, не в состоянии проглотить ни малейшего кусочка с изысканно накрытого и через каждый час возобновляемого свежими яствами, по-восточному низкого стола. Лицо его заметно осунулось, запавшие щёки покрылись сетью морщин, а тёмные круги под глазами резко подчёркивали лихорадочный блеск утомлённого взгляда. Надежда на скорейшую высадку на берег, к его великой досаде, не оправдалась из-за внезапно налетевшего шторма. Ненавистная качка  всё возрастала и усилилась до такой степени, что терзающую внутренности тошноту вызывала даже необходимость дышать. Непроходящая тошнота изматывала, лишала сил, выворачивала наизнанку, глумилась и насылала на хана страдания, никогда не испытываемые им прежде. Хан изнеможенно откинулся на атласных подушках, во множестве раскиданных на убранной золотой парчой необъятной тахте.  Он мог бы подойти к крепости во главе своего пятидесятитысячного войска, но вняв уговорам личного предсказателя, полагавшего, что высадка хана со стороны моря произведёт гораздо больший эффект, чем привычное передвижение во главе конной армии, дал на это опрометчивое согласие и теперь проклинал себя за излишнюю доверчивость. Никак не утешало воображение, рисующее картины продуманной и хладнокровной мести придворному звездочёту. Образ насаженной на копьё отрубленной головы умалишённого предсказителя вызывал ещё большую тошноту, и Менгли-Гирей, метаясь на тахте, стонал громкими всхлипами.
 
- Мустафа! – Неповинующимся ему голосом позвал хан,

- Слушаю, повелитель, - Словно возникнув из ниоткуда, перед ним вытянулся одноглазый адъютант, здоровенный и очень смуглый, с огромной бородой, детина свирепой наружности. Мустафа был бравым воякой, за долгие годы флотской службы он, благодаря природной смекалке, завидному прилежанию и нечеловеческой выносливости смог продвинуться от когда-то простого моряка до корабельного офицера и успел стать настоящим морским волком. С муками морской болезни он распрощался в далёкой молодости и на любую корабельную качку теперь смотрел с холодным равнодушием. Удостоенный великой чести на время похода стать адъютантом самого грозного хана, Мустафа старался вовсю и незримой тенью следовал  за ним, ловя каждое его слово и замечая любое его движение. Правда, Мустафу немного смущало чувство неизгоняемого  затаённого злорадства при виде измученного и обессиленного морской болезнью великого хана.

- Мустафа, мы можем добраться до берега на шлюпке? – Казалось, Менгли-Гирей вот-вот заплачет,

- Мы разобьемся о  прибрежные скалы, солнцеподобный хан. И неминуемо погибнем.

- Ещё раньше я погибну на этом проклятом корыте! – От прилива ярости хану удалось вернуть себе грозный тон. Но следующий рвотный позыв лишил его сил.

-  Я не перенесу этих мучений! Мустафа! Готовь шлюпку!

- Великий хан! Пощади! Если я стану виновником твоей гибели, все мои родственники, до седьмого колена, будут прокляты и уничтожены! Позволь отдать за тебя жизнь, но смилуйся над моими детьми!

- А-а! Трусливый шакал! – В сердцах, чувствуя правоту бывалого моряка, хан швырнул в адъютанта атласной подушкой.

-  Убирайся! – И Менгли-Гирей, закатив глаза, вновь начал метаться на своём царственном ложе. Мустафа исчез также незаметно, как и появился.

    Иллианнук, уже вполне освоившийся с необычностью своего незримого присутствия в происходящих событиях, позволил себе пройтись по покоям крымского хана и, с сочувствием посмотрев на утратившего всю свою воинственность страдальца, промолвил:

- Выглядит он, конечно, гораздо хуже своего сюзерена. Мне даже его немного жаль.

- Он не стоит твоей жалости, Иллианнук. К ночи грозовые тучи рассеются, ненастье пройдёт так же быстро, как и начиналось. В этих широтах непредсказуемо всё. И климат, и люди. – Иштариани прислушалась к тревожно доносившемуся со стороны крепости колокольному звону.

- Ты заметил, ветер настолько стих, что даже отсюда можно различить церковный набат. Так что совсем скоро флотилия нашего героя начнёт разворачиваться в боевой строй и приблизится к крепостным стенам на расстояние выстрела. К тому времени на передовые позиции доберется, наконец, и отставшая от армии артиллерия Баязита.

- Что же сейчас происходит в Цитадели?

- Я готова следовать за тобой.

- Держась за руки?

- Держась за руки…

    День клонился к вечеру. Ветер, ещё недавно собравший над осаждённым городом чёрные тучи, теперь разметал их по бескрайнему небу, а некоторое время спустя разогнал совсем. В кровавом зареве заката флот Менгли-Гирея разворачивался в боевой строй. На ближних подступах к осаждённой крепости спешно устанавливались дальнобойные орудия армии Баязита. Город замер в тревожном и напряжённом ожидании. Размеренные удары самого большого колокола церковного храма траурным саваном накрывали поле предстоящего сражения.