спускалась по скале, и та тропинка, по которой я шел, несомненно, проложена с тех времен. Люди жили здесь достаточно долго, чтобы успеть заложить плантации смородины и малины, но слишком мало, чтобы увидеть их вырождение. И все это: и эти развалины, и тропинка, и гвоздь пережили своих создателей, и, наверное, в этом тоже есть смысл, потому что иначе бы я не стоял здесь и не рассуждал над столь очевидными вещами и меня бы не волновала тайна этих развалин».
Теперь он смотрел в верховье долины, туда, где лес подступал вплотную к желтой траве и был редок и весь просвечивался солнцем. Шишкин почти добежал туда.
Под соснами и чуть поодаль в густой траве лежали кресты. Лишь один, прислоненный к стволу, остался цел, но был под стать развалинам – такой же высохший и черный.
Шишкин наклонился, вздрогнул и невольно оглянулся на молчаливо стоящий лес – под крестом, за стеклом прокопченной лампадницы, тлел огонек.
Огромная старая сосна, с голым на две трети стволом, с сухими, мертвыми ветками и зеленеющей верхушкой, стояла как памятник времени.
«Быть может, ты ровесница этого дома, и те люди, которые тебя оберегали, не ведали, что твои корни будут их крышей, – думал Шишкин. – Жизнь ее кончается, и она медленно умирает, год за годом теряя силы, но сейчас она еще величественна и красива. Пройдет лето и, быть может, осенние ветра свалят ее, и она тяжело упадет на могилы и долго будет тлеть, а вокруг поднимутся молодые сосны, вырастут и состарятся, и придет другой человек, чтобы узнать их тайну».
Шишкин работал долго и жадно. Он еще не знал, что за этот и за другие Валаамские рисунки зимой получит серебряную медаль и перейдет в следующий класс, не знал, что очень скоро кончится его полуголодная студенческая жизнь, что он будет очень знаменит, создаст свою собственную школу живописи, не знал, что по-новому откроет русский пейзаж, но твердо верил, что Валаам – эта сказка Севера – останется в его душе на всю жизнь.
о. Валаам
1985г.
