Жена

Михаил Белозёров

asanri@yandex.ru


ЖЕНА

Рассказ


Ты приехала первым автобусом.
Мы вышли на крыльцо и увидали тебя идущую по тропинке, по которой обычно добирались со станции.
Я сбежал через две ступеньки вниз и взял у тебя сумку. Но прежде Дина обогнала меня и, счастливо махая хвостом, ткнулась тебе в колени и, умиленно и преданно заглядывая в лицо, потрусила рядом.
Я чмокнул тебя в щеку, забрал тяжелую сумку и, преднамеренно не задавая вопросы, шел росистым краем тропинки, уступая дорогу.
Я был немного недоволен, ведь тебе нельзя было носить тяжестей. И по тому, как ты шла и молчала, как натружено светилась грусть в твоих глазах, понял, что вопрос решен и решен окончательно, но все равно шел и боялся спросить, отдаляя этот неизбежный момент и надеясь неизвестно на что. «Господи, неужели это случится, неужели это должно случиться... Но почему!!! Почему? – твердил я уже в который раз. – Почему это происходит с нами? Почему ни с кем-то другим? Почему уже нельзя ничего остановить и можно только ждать событий, вглядываясь в их жестокую череду».
Мы вошли в дом. Я поставил сумку на кухне возле плиты. Ты пошла в комнаты. У нас было две маленькие комнаты с большими окнами. Ты пошла в комнаты, расстегивая на ходу куртку и оглядывая все вокруг, словно не была здесь очень давно. И я понял, что ты там натерпелась и тебе приятно быть дома, и ты снова узнаешь его, и дом узнает тебя.
Ты провела ладонью по кафелю печи. Печь на ночь не топилась, и сейчас у нас было холодно. Ты пошла дальше в спаленку, посидела на краю дивана, листнув книжку, которую я читал тоскливым вечером, сбросила куртку и подошла ко мне.
– Ну что? – спросил я.
Наверное, ты боялась этого вопроса не меньше меня. Веки твои дрогнули, и в уголках, в изгибе морщинок, собралась влага.
– А... – ты махнула рукой.
И прежде, чем ты добавила, мне все стало ясно...
– ... все по-старому, сказали, надо ложиться...
– Когда?
– Через неделю...
У меня перехватило дыхание. Всего неделя! Значит, у нас всего неделя!!! А потом...
– А что?..
– Сказали, что это несложно, – ты усмехнулась, – даже с моим больным сердцем.
Ах, как хорошо я тебя знал. Я знал каждый твой жест, глаза, интонацию. Я понял, что, быть может, ты обманываешь меня, что такая легкая фраза несет в себе нечто большее... И мне стало страшно.
– Пить хочу, уморилась, – сказала ты.
– У меня есть молоко и каша. Будешь кашу?
Ты сняла с полки глиняные миски и принялась хозяйствовать на плите, а я пошел за молоком в сени.
Сегодня утром я ходил на ферму и принес ведро парного молока. Я знал, что ты не любишь парного молока, поэтому часть отлил в крынку, а остальное – в кастрюлю и поставил томиться в духовку, пока оно не покрылось коричневой пленкой.
Мы вышли почти ночью, в то время, когда еще только-только наступал новый день. В сосновой роще и по берегам стоял туман. Но прежде, чем перейти мосток, мы выкупались в предрассветной Двеснянке. Как и все водолазы, Дина обожала воду. Она разогнала
сонных лягушек и тишину раннего утра. От расплывшейся по воде шерсти спина ее казалась еще шире. Мы проплыли до огромных иссяно-зеленых лопухов на другом берегу. Солнце еще не взошло, и ночная прохлада еще не отступила в их мрачновато-влажную тень. Это происходит позже – днем, – когда из деревни сюда приходят важные гусаки и выводки, подросшие за лето, начинают шнырять в густых зарослях, а Дина деланно-равнодушно отворачивать морду, и я уведу ее подальше от соблазна...
Коров выгоняли рано, и мне всегда оставляли молоко. Я шел и представлял, с каким удовольствием мы будем пить это молоко, смотреть в окно, за которым догорают последние сентябрьские дни, говорить о чем-то приятном, повседневном, и вокруг тоже будет все повседневное, обычное: старый скрипучий дом, стол, исструганный и истертый до неузнаваемости, колченогие табуреты, темные, прокопченные до моренной грубости стены, крашеное голубое оконце, подоконник, где стоят керосиновая лампа, солонки, банки с сушеным укропом и петрушкой, вязаный крупный лук в углу, большая беленая трехконфорная плита, возле которой приятно отогреваться зимой после лыжных вылазок – снег расползается от ботинок по жестянке под гудящим поддувалом, подтекает под желтеющие свежерубленные поленья, и все это остро пахнет морозистой влагой и березовым смолистым духом, – летом же на кухне прохладно, с луга приносится запах кошеной травы, на веранде висят два гамака, а в комната залита солнцем до самого заката...
Вот уже много лет мы приезжаем в этот дом. Но когда тебе пятый десяток и ты знаешь, что это твой последний дом, совсем по-иному видишь скос перил, почерневший палисадник и далекое поле за рекой.
Когда я вернулся, ты уже нарезала хлеб и сидела у окна.
Господи, как хорошо я знал тебя в этом настроении. Ты была вся, как ежик, колючая.
– Может, поедем домой? – спросил я.
– Нет, – ответила ты, – давай эту неделю проведем здесь.
– И сходим в Лосиную рощу?
– Да...
– ... и на озера?
– Да.
На эти озера мы собирались весь отпуск. Еще дома вечерами за чаем обсуждали, какие взять вещи, кому нести палатку. Палатка у нас была легкая – всего два кило, и я всегда соглашался, что ты понесешь палатку. Потом ты говорила – никаких рыбацких снастей: ни спиннингов, ни закидушек, ни бредней. Я тут же соглашался и сейчас же выторговывал себе леску и десяток крючков – на большее ты не уступала, да и я не настаивал. Мы мечтали, что будем бродить от озера к озеру по мшистым берегам вдоль болотистых рукавов и останавливаться, где вздумается.
– В самых красивых местах! – восклицала ты.
– В самых красивых местах, – кивал я. – А ее возьмем?
И мы смотрели на Дину, дремлющую между нами.
– А как же, обязательно. Как же без нее – главного гуляльщика.
Но отдых не удался. Мы возились на даче и дальше Двеснянки не выбирались. А когда собрались, события повернулись так, что тебе надо было ехать на консультацию.
Мы поели, и ты пошла отдыхать, а я стал мыть посуду.
Вдруг ты засмеялась там в комнатах. Я с полотенцем в руках вошел к тебе. Ты стояла у окна в гостиной и смеялась так, как может смеяться только счастливая женщина.
– Чего смеешься? – спросил я немного грубовато.
– Не знаю, – ответила ты беззаботно. – Просто так, – и опять засмеялась, но не так, как мгновение раньше, а с каплей грустинки, словно очнулась и что-то вспомнила: – Смотри, что я нашла, – и протянула мне на ладони блестящий, отполированный твоею рукой каштан.
И я вспомнил! Я вспомнил прошлогоднюю осень. Ту счастливую пору...
У нас была привычка гулять вечерами перед сном. Мы выбирались часов в десять, когда спадал поток машин и город становился сонным и тихим. Мы бродили по осыпающимся аллеям. Каштаны теряли свои плоды, и мы их собирали, пока не набивали полные карманы.
Но этот – я помню – этот я нашел и подарил тебе отдельно. Вот здесь, в середине, у него большое углубление, как чаша. Весь этот год ты носила его с собой.
В тот октябрь шли теплые дожди. На асфальте блестели лужи и мокрая листва. В один из таких вечеров мы и нашли Дину. Конечно, тогда мы не знали, что это Дина, и даже не знали, кто кого нашел. Просто из темноты вдруг вынырнула лохматая черная собака и
пробежала так близко, что мы оба шарахнулись в сторону. Уж слишком огромной она показалась нам. Собака пробежала вперед и пропала в темноте, но через минуту появилась снова.
– Опять этот пес, – сказала ты.
Если бы не вечер, мы бы разглядели его сразу. Мы бы увидели, что у него добрые карие глаза с голубоватой поволокой, как у месячных щенков, что на груди белое пятнышко и что он прихрамывает на переднюю правую лапу.
– Давай возьмем его! – воскликнула ты с жаром.
– А как ты себе это представляешь? – высказал сомнения я. – Я, например, боюсь...
– Ну что ты... Он все время крутится рядом...
Ты это произнесла как самый весомый аргумент!
Собака снова обогнала нас и теперь лакала воду из лужи.
Но, видно, ты уже почувствовала ее.
– Ну, пожалуйста... давай возьмем...
– А как? как физически? Вдруг он не захочет?
– Захочет. Смотри – смотрит на нас.
И правда, собака оторвалась от лужи и задумчиво уставилась в нее, скосив голову, словно прислушиваясь к нашему разговору.
Ты посвистела, но сделала так неумело, что пришлось помочь тебе.
Собака вильнула хвостом.
– Я тебя умоляю... – ты даже подпрыгнула от нетерпения и дернула меня за руку: – Ради меня...
– И ты потом не пожалеешь?
– Не пожалею, – ты уже не глядела в мою сторону, ты уже видела себя хозяйкой этого великолепного черного существа и наверняка представляла его у нас в квартире и на прогулке в парке.
– Ладно, – решился я, – попробуем.
Мы приблизились.
– Как тебя зовут? – спросил я. – Ты такая лохматая, большая. Ты ведь не укусишь меня? Правда? – спрашивал я, не протягивая руку. – Она, должно быть, давно бегает – такой тяжелый запах, – сказал я.
– Погладь!
Я провел ладонью по холке и ушам. Собака стояла понурившись, опустив голову и хвост.
– Кто же ты? – спросил я и погладил по спине. Она вздохнула. – Кто же ты, мальчик или девочка? – и опустил руку ниже. Девочка?! Девочка! Ах ты моя хорошая! – сказал я.
Она завиляла хвостом.
– Дина! – ты уже осмелев, тоже погладила ее. – Какая пушистая. Диночка, Динуля. Назовем ее Дина!
Собака подняла голову, и мы увидели большие черные-черные глаза.
Нам показались они грустными. Видать, она тоже решала свою судьбу.
– Какая красавица. Дина, пойдет с нами домой? Пойдет? У нас есть колбаска. Она пойдет! – обернувшись, объявила ты.
Так без поводка и ошейника мы привели ее домой, искупали в ванной. Она стояла и вздыхала, как большой усталый человек, а потом, накормленная обещанной колбасой, спала в большой комнате под журнальным столиком. Среди ночи я вставал, закрывал дверь в спальню, чтобы не разбудить тебя, и зажигал свет. Дина не подымала голову, только глубоко и печально вздыхала. Я садился рядом, сам немного ошалевший от обилия впечатлений, и гладил ее по черной гладкой шерсти.
– Диночка, Динуля, – шептал я.
Ее широкая, лобастая голова покоилась на ковре, и только вздохи да мочки мокрого подвижного носа выдавали, что она не спит.
А утром она приветствовала нас как хозяев, но без восторгов и лизания, которые выдают пылкую и трепетную натуру, а скорее спокойно и уверенно, как подобает большой, серьезной собаке, хотя позже мы ее узнали и несколько другой.
Через неделю мы уже бегали вдвоем по парку, и, завидев, что я надеваю спортивную форму, она радостно повизгивала и нюхала поводок в коридоре.
Ах, как приятно было взмывать над тропинкой! Мимо пролетали сухие стебли трав и кустарника. Мгновение полета – и лапы надежно и прочно впечатывались в мягкую почву.
Ах, как пахли сосны, старые толстые липы и пожухлая трава! Сколько ароматов неслось для ее черного носа с еще зеленеющих полузамерзших низинок, где под изумрудной коркой льда текли ручьи, как дышали свежестью продуваемые сухие пригорки, сколь соблазнительны были кусты и скамейки.
Так мы бежали до асфальта, потом спускались к озеру, где плавали ручные утки, купались и тем же путем возвращались домой.
Ты уже ждала нас. Мы пили чай, а Дина ложилась у ног, но стоило перейти в другую комнату, она перекочевывала следом.
Ты садилась в кресло, опустив руку, гладила ее и рассуждала:
– Дина, где же ты жила? Кто был твой старый хозяин? И почему ты