постепенно пропал, зима снова сменилась весною, и автобус, въехав в город, набирал скорость по сухим улицам старинной Бурсы. Мы миновали турецкие бани с округлыми большими куполами, знакомую мечеть древней постройки, а когда проезжали мимо магазинчика, в котором я ещё вчера выбирал с Маринкой медный чайничек для Вадика, и кафе, где мы ели шашлыки с баклажанами и пили ром с колой, сердце моё защемило, заныло.
«Всё образуется, - успокаивал я себя. – Через два дня Марина вернётся в Москву, пусть ещё раз всё трезво взвесит, поговорит с мужем. Пусть не здесь, посреди сказки, а там, дома, в семье примет для себя важное решение. А потом уже мы встретимся, и всё будет хорошо».
В самолёте, когда шасси уже оторвались от взлётной полосы и сложились, глухо ударившись о фюзеляж, я вдруг почувствовал наползавшее, как тяжёлое ватное одеяло, чувство страха и тревоги. Мне стало казаться, что мы с Мариной расстаёмся навсегда, что с ней что-нибудь может случиться в горах, или самолёт попадёт в зону турбулентности. Но я гнал от себя плохие мысли и пытался представить, с каким удовольствием сразу по прилёту буду просматривать наши видеозаписи...
Прошло несколько дней. Я смонтировал на компьютере четыре видеоклипа о проведённых чудесных деньках в Улу-Даге. Особенно впечатляющим получился сюжет об оранжевых языках пламени и о нашем с Мариной плавном скольжении по заснеженному широкому склону, словно по поверхности другой планеты, где не было никого, кроме нас и багряного угасающего диска. Я в этих фрагментах убрал звук камеры и наполнил весь сюжет пронзительной «Shine On You Crazy Diamond». Много раз просматривал я эти клипы, показывал, хвастаясь, друзьям и коллегам, но больше всего мечтал, как мы будем восторгаться ими вместе с Маринкой…
На мои регулярные звонки Марина отвечала через раз, как-то скомкано, ссылаясь на то, что ей неудобно говорить, и всё обещала перезвонить позже и рассказать что-то важное. А ещё через время, отвечая на мои настойчивые предложения приехать в гости, сказала, что уезжает с мужем и дочерью на две недели в Сент-Мориц. Ко мне после этого разговора сразу же вернулось то тревожное и тяжёлое состояние, которое я испытал при взлёте самолёта из аэропорта Бурсы, воздуха стало как-то не хватать, я распахнул балконную дверь и вывалился на морозный воздух. Одинокие снежинки, выплывая из серой небесной пустоты, весело кружась, опускались на мою голову, на мои плечи. Я выставил ладонь. Большая красивая снежинка опустилась посередине и тут же превратилась в капельку, оставляя мне лишь строчки щемящих воспоминаний: растаяла снежинка, где же ты, Маринка?
