– Мой рюкзак! – аж подскочила я на носилках, вспомнив о нём.
Павел скопировал коня, шлепнув губами, Лиза назвала меня «шибзанутым баклажаном» и хохотнула над собственной шуткой.
– Я найду и принесу, – откликнулся Виталий, поражая меня своей инициативностью в самую печень.
Его поведение действительно было странноватым. Меня начал грызть червяк подозрительности – он собрался обшарить мой портфельчик? Рука рефлекторно нащупала замаскированный Тонометр; на месте. Неприятное предчувствие, но, даже если я права касательно его намерений, то не смертельно – он найдет в ранце лишь кофе и экран с паролем. Главная вещь у меня на поясе в виде МР3. За надежность пароля беспокоиться и вовсе глупо.
Лизавета снисходительно посмотрела Витале в спину и неслышно, одними губами что-то произнесла. Я не умею читать по губам, но уверена на все сто процентов, что там был какой-нибудь из излюбленных ею баклажанов. Она произносит это слово с особой, просто божественной артикуляцией, вытягивая угол рта набок и вниз.
Подумав об этом еще немного, я не удержалась и прыснула, пряча лицо в ладонях.
– Слышь, Пахан, переворачивай носилки, – сказала Лиза с напускной серьезностью.
– Если мы их перевернем, наша одноклассница упадет лицом вниз, – Павел щелкнул языком по нёбу, к его фразе так и хотелось добавить что-то в духе «да, детка», интонационно, оно просто напрашивалось. Лицом вни-и-из, о-о-о, да-а…
Я снова глупо прыснула, уговаривая себя, что всё дело в лекарственных препаратах. В их тотальном количестве, плавающем в крови. Не в чем-то другом, нет. Например, не в мерещащихся мне трупных пятнах.
– Конечно, упадет. Переворачивай.
– Ли-за, – вкрадчиво позвал Павел.
Я сквозь пальцы взглянула на него; глаза, не очень большие, но пронзительные, если можно так выразиться, то – глаза с огромным диапазоном говорящих чувств в них, сейчас они высказывали мягкий укор, примирительный, но безапелляционный:
– У неё была асистолия…
– Пф, а у меня ветрянка в детстве.
– От ветрянки не умирают. До войны, выживаемость после предотвращения асистолии составляла 15%, и поверь, смеяться им не хотелось, они продолжали отлеживаться на больничных койках под строгим наблюдением. Варя отойдет через пару часов, а на следующий день вообще, как огурчик будет, – размеренно произносил он, в тоне не было ничего, кроме учительского назидания.
Зато глаза… небольшие, но с гипнотическим диапазоном, чего-то хотящим, добивающимся.
Он продолжал поучать Лизу, заступничества ради или преследуя иную цель, абсолютно для меня не ясную, не желанную, не нужную. Ситуация стремительно переходила от полушутливой, в покрытую гнетом, искрясь взаимной неприязнью.
Между нами не было дружбы или приятельства. Между всеми четверыми. Но если вдруг придется выбирать – Павел или Лиза (кажется, я не посчитала Виталю) – выбор падет на грубую власть кулаков. То есть на простого солдата, бойца, кем и будет она в отряде. Квалификация Павла остается для меня неизвестной переменной, но бойцовской силой родины ему не стать. Никак нет.
– Уткнись, – попросила я. Листва умеет рычать? Если да, то это мой голос. Нечто шелестящее и рычащее.
Павел прервался на полуслове, показывая мне кинофильм в жанре драма на экранах-радужках. Лиза тихонько фыркнула, и повисла тишина – тяжелая, но желанная, нужная и ясная, в отличие от цели парня-мать-Терезы. Меня всегда раздражала в людях эта странная манера: поучать или подчиняться каким-то светлым порывам своей морали, выливая это на других, или хуже – манипулируя ими. Возможно потому, что я попросту ничего не смыслю в данной сфере.
Мораль, этика, глубина и оттенки эмоций - синонимы для меня и антонимы для тех, кто смыслит. Особенно проблематично с оттенками эмоций. Если мотивации человеческого поведения ещё можно как-то просчитать, полагаясь на устойчивые конструкции, общепринятые, или логикой, то – эмоции на это не подкупаются. Я не могу их просчитать ничем, а раскладывать гадальные пасьянсы нет желания и времени.
Взять хотя бы глаза Павла. Полноводная река, а, может, и океан эмоций со всеми прелестными оттенками, на которые мне плевать. Он закидывает ими в меня (да и в остальных тоже) какой-нибудь посыл-подтекст, и, не находя отклика, этот посыл отскакивает рикошетом прямо ему в лоб. Может, не от всех, но от меня-то да. Я не понимаю посылов, но могу их видеть (или мне кажется, что могу?); во всяком случае, возникает ощущение – от меня чего-то ждут, хотят чего-то добиться. Это я и называю «вижу». И тут снова возникает непонимание – для чего продолжать добиваться? Зачем терпеть не всегда мягкий рикошет? Ну что за мазохизм?
«Бетоно-стенко-филлия», встречайте новый диагноз; выражается в страстной любви к ударам о бетонные стены головой с разгона. Ему вторит не менее грозный синдром – «Грабли-наступатия» – одна из самых ныне распространенных патологий, не поддающихся лечению. Также она известна под названием «О, смотрите, грабельки», со слов пациентов, они красивые и сверкают даже в темноте.
В своё оправдание могу сказать лишь то, что мне не совсем приятно выступать в роли бетона и граблей. Неприятно, а, может, неловко или странно – почему так? Я не знаю. Возможно, совесть. Универсальный регулятор самоконтроля-бичевания-грызения на то и универсальный, чтобы быть у всех людей, ведь так?.. Надеюсь, что я всё-таки человек.
– А я принес, – прервал благодатную тишь Виталя: – Принес, я принес, – как всегда дублируя уже произнесенное. Дублируя-дублируя. Произнесенное-произнесенное…
Меня так и подмывало поинтересоваться, каковы успехи в поисках? Доволен ли он результатом? Забавно, учитывая тот факт, что у меня нет оснований считать, что он обыскивал ранец, кроме любимой интуиции-интуиции.
– Отдай, – подорвалась я и как-то неистово стала выдирать у него свою вещь, игнорируя звон в черепе и боль в грудине.
Виталя недоуменно моргнул и пихнул мою ненаглядную вещь мне в лицо: «да, на, ты, забирай» – прочла я по нему.
Мы проделали путь до базы в молчании. Павел больше не лез с нравоучениями. Лиза пару раз пыталась завязать разговор по поводу моих приключений в лесу, но я лишь нагло игнорировала вопросы. Нагло, мягко сказано; я лежала на носилках, покачивая ногой в такт езды, подперев рукой голову и прихлебывая напиток живительной энергии из крышки термоса. Плыл терпкий аромат корицы, смешиваясь с духом луговых трав, тактично светило и пригревало февральское солнце. В этот момент я как никогда была близка к состоянию эйфории. Само собой, это не особо нравилось моим носильщикам. Мягко сказано. Кажется, я слышала, как осыпаются кусочки эмали Лизиных зубов, после усиленного трения верхней и нижней челюсти друг о дружку.
На подступах к базе носилки сильно тряхнуло, едва ли это произошло случайно. Литая крышка стукнула по зубам, и уже посыпалась, образно говоря, моя эмаль, а не Лизина, а кофе растеклось обжигающим пятном по куртке.
– Ути-пути, слюнявчик дать? – ожидаемо подколола Лизавета.
Я ответно оскалилась и промолчала – моей солдатской форме хуже уже не будет, факт. Интересно, а как выглядит лицо? Воображение нарисовало пару вариантов. И в таком виде предстоит учиться ещё полдня. Стоит отметить, левое запястье пострадало несущественно, три из восьми косточек сместились, любое шевеление доставляет боль, кисть не слушается, наложена повязка. Но, тем не менее, куда большая обида берет, что повреждено именно левое – оно не мешает при письме. Правая же рука в порядке (если не считать раны плеча и района ключицы) – а, значит, я вполне себе дееспособный ученик. Везуха, черт побери.
– Что-то случилось, – тревожно заключил Павел и резко остановился.
Я свернула пикник, чтобы мне больше не доставалось по зубам, и попробовала сесть. Лиза пресекла попытку, помешав мне локтем, установленным поперек горла, от чего меня резко опрокинуло на спину. Она шла у изголовья носилок, я задрала голову назад и постаралась понять, в чем дело, но та только отрицательно повела подбородком, хмурясь. Прошли пару метров, меня опустили на землю, скомандовали «лежать смирно», и троица ушла к высоким воротам и пропускному пункту, свернув с тропы налево. Я, само собой, нарушила команду и пошла за ними спустя минуту, стараясь не отсвечивать и вообще мимикрировать под кустик. Вышло вполне натурально. Я тоже свернула налево с тропы, подползла к кустам и затихла, попутно разворошив весьма странную конструкцию. Отдаленно она смахивала на муравейник. Но лучше уж сказать "волчатник". Над порушенной конструкцией бешено летали маленькие крылатые волчата, не больше муравья размером, и возмущенно стрекотали.
Ворота были нараспашку. Не хватало таблички «Мы рады всем, вход бесплатный». Я уже говорила, что защита из стен, не самая шикарная идея Правительства? Ага, особенно, когда ворота настежь, заходи – не хочу. Пропускной пункт, в виде выступа из стены – этакая коробка с толстыми стенами, без окон и дверей, где должно сидеть по инструкции три человека. Сканирование местности в радиусе километра производится ими каждые полчаса. В радиусе пяти километров – три раза в день. При приближении к воротам кого-либо (чего-либо), трое из табакер… коробушки включают сканер. Мы подошли, но красного луча, облизывающего округу, не появилось. В пропускном пункте нас не засекли.
Неудивительно, когда выступ-коробка-пункт больше похож на раздавленное пирожное или яйцо. Упс, последнее сравнение «немного» неудачное. Слишком болезненные ассоциации и свежие впечатления. Долой яйца. Я их даже есть, пожалуй, не смогу долгое время.
Я смахнула с плеча пару муравчатых волков, с легким пощелкиванием они вмазались в свой домик, а я ощутила себя титаном-злодеем. Волчата не теряли надежду одолеть титана. Стали выстраиваться в ровные ряды, как на плацу. Трио «реаниматологов» в задумчивости ходили вокруг да около обломков стали и бетона. Павел пытался создать кол на голове из отросшей челки и громко пыхтел, видимо, размышляя, как быть. Виталя приподнял руки почти перпендикулярно телу и переступал на месте, напоминая заводного пингвина. Лиза плюнула на одноклассников и предосторожность (во всех смыслах плюнула) и полезла в сердце разлома пункта. Паша метнул в нее (молнию) посыл-подтекст взглядом и что-то сказал в попытке остановить, но она только отмахнулась.
– Вот сейчас сама по щам схлопочешь! – внезапно для самой себя я вынырнула из прикрытия и гаркнула на Лизу. – Отошла. Быстро. Действуем по инструкции.
Муравьиная, мстительная кампания с треском провалилась. Титан покинул место преступления. Павел тут же согласно кивнул, становясь на мою сторону, но продолжая пыхтеть, разбрасываясь горячим дыханием, его глаза диковато блестели и живо бегали туда-сюда. Он дал знак Витале, чтобы тот отошел на три метра от разлома. Виталя пришел в себя, становясь похожим на человека; на него посыл-подтекст подействовал. Мне не хотелось разбираться, в чем суть поведения и реакций обоих, я прожигала глазами Лизу, которая перепрыгивала с обломка на обломок, как по болотным кочкам.
– Тапкина, – фамильярно окликнула я. «Тапкина», эхом отозвался Павел, «Та-апкина-а-а», эхом эха отозвался Виталя.
Она не оборачиваясь,
