В нос бил запах сырости, плесени и крови, растворённый в мутном огне, бликами плясавшем по каменным стенам. Красные отблески касались суровых лиц тюремщиков, плоских, как тени, узников.
Люди за решётками – люди в клетках. Они словно звери. Смотрят своими сырыми глазами вслед, а на дне зрачков застыло отчаяние и усталость. Их измождённые лица покрыты, как масками, пылью. Скоро превратятся в пепел их измученные тела. Пепел лёгкий – быстро поднимется в небеса вместе с копотью и сажей большого хищного костра, разведённого хищными людьми. И последнее время в доне Сальвадоре обострилось то понимание, всю жизнь смутным призраком преследовавшее его: ни один из тех, кто смотрит, ничем не лучше того, кто сгорает, кто гниёт, истекая кровью, в подземельях и умирает с застывшим криком боли на устах. Ведь за всю эту жестокость и кровь дана и чума, и холера, и саранча, и землетрясения – не стоит клясть небеса. Небеса терпеливы и милосердны, снисходительны к детям своим, но и их терпение имеет пределы. С каждой пролитой слезой, с каждой раной оно всё слабее и слабее.
Дон Сальвадор шёл за тюремщиком, опустив спрятанную под капюшоном голову. Сердце трепетало, как пойманная птица. Страшно было оглядываться: кругом живые мертвецы. Гулко отдававшиеся шаги заглушали их вой – вой не упокоенных душ. Тюремщики, глядя на Сальвадора, посмеивались: исповедник пришёл. Он пропускал мимо ушей, смотря в пол, по которому проскальзывали крысы.
Скрипнула и отворилась тяжёлая дверь. В полумраке, чуть побагровевшем от единственного факела, тень, лязгнув цепями, метнулась в угол и затаилась.
- Анхелита? – шёпотом позвал вошедший.
Никто не ответил ему. Лишь попискивали наглые крысы. Скрипнула закрывающаяся дверь за спиной.
- Анхела?
Вновь мучительное молчание. Вслушаться – она всхлипывает в углу.
Дрожь пробежала по телу Сальвадора. Как во сне он ступил в сырой обволакивающий мрак, опустился на колени на холодный пол – как в храме пред святым образом. Вглядевшись свыкнувшимся глазом, он различил складки мантии, сложенные руки и спутанные пряди, упавшие на опущенное лицо. Осторожным движением он коснулся худого запястья, провёл вниз, по вздувшимся венам кисти. Женщина отдёрнула руку, вскинула голову и вонзила в него взгляд нестерпимо-зелёных слезящихся глаз, различимых и в красноватом полумраке.
- Что тебе нужно? – прохрипела она. – Пришёл посмотреть на живой труп?
Сальвадор опешил, не зная, что ответить, но Анхела резко спустила с плеч мантию. Алые блики отразились на её измождённом лице. Обнажились белые плечи и ключицы, пересечённые, как ожерельями, розовыми полосами шрамов.
Анхела откинула голову.
- Любуйся!
Она говорила так, словно во всей своей боли обвиняла его одного. А он, потерявший от ужаса дар речи и рассудок, кончиками пальцев коснулся плотных росчерков на её теле, провёл повдоль, задумчиво хмуря лоб. Ему казалось, он впитывает в себя боль, облегчая страдания своей Анхелы. Пронзительная, сковывающая руки и ноги, - она ударяла по нему, и он лишь поражался: сколько силы, сколько мужества в хрупком теле его Ангела. Она казалась ему самым чистым, самым праведным существом в мире, страдающим за все грехи человеческие, смывающим его собственной кровью. А она лепетала, едва шевеля губами:
- Будь проклят этот мир. Будь проклят я... – как внезапно сорвалась с места, звякнув цепью на ноге, прильнула к Сальвадору, вцепившись слабыми пальцами в грубые складки его сутаны, и принялась судорожно покрывать поцелуями его лицо.
Он держал истерзанное, израненное, но ещё сохранившее свою гибкость тело, ощущая под мантией горячую плоть. На глаза наворачивались слёзы. Он всё ласковее, всё плотнее прижимал к себе свою драгоценную, свою единственную Анхелу и не желал свыкнуться с мыслью, что на рассвете она обратится в пепел. Он гладил её скользкие сальные волосы, пытался сказать что-нибудь успокаивающее, но всё получалось невнятно и неубедительно. В тысячу раз было проще говорить всему миру с кафедры то, во что искренно веришь, нежели наедине петь колыбельные обречённому.
Он пугал приход адом, воображая для себя нечто мистическое. Он не поверил бы в то, что ад существует на земле, в застенках Святой Инквизиции, где томятся, ожидая своего смертного часа, отчаявшиеся души. Прискорбная обитель болезненной жестокости...
- Я всегда буду помнить и любить тебя, - пообещал Сальвадор, с состраданием глядя в глаза своей Анхеле, и та спрятала лицо в ладонях. – Я умру вместе с тобой.
Как быть, когда смерть неотвратима? что говорить? Надо напомнить про рай: для того, кто прошёл ад на Земле, в раю найдётся место.
- Только не говори мне, что я попаду в рай, - отчуждённо замотала головою Анхела. – Я не буду каяться, не буду... Это уже не поможет... Я, только я виноват во всём... Лучше прости меня, Сальвадор.
- За что? – удивился он, и Анхела испугалась:
- Как? Разве ты не помнишь, сколько дурного я тебе сделал?
- Нет, - мотнул Сальвадор головою. – Я не обязан этого помнить, потому что всё оно ничто по сравнению с таким сокровищем, как твоя любовь. Это я должен просить твоего прощения.
Анхела отпрянула, удивлённо глядя на него. Теперь она почувствовала свою вину за сломанную жизнь этого праведника. Её любовь? Ей же было всё равно, когда она добивалась своего в своей любви. Чем бы это обернулось для Сальвадора, её не волновало вовсе.
Как теперь ей хотелось в последний раз слиться с ним в страстных конвульсиях, но она стыдилась и своего истерзанного тела, и своего желания. Здесь было слишком мерзко. Воздух спёртый, но не от этого тяжело дышалось.
Она отвела взгляд в сторону. Нет, так больше не будет. Собрать бы смелость, собрать бы оставшиеся силы и забыть обо всём насущном.
- Тебе противно? – вздохнула она, когда Сальвадор прижал её обнажённой спиной к холодной шершавой стене, и он решительно ответил:
- Нет.
Тогда она закрыла глаза, чтобы не дать вытечь слезам, и стиснула зубы. Претерпевая мучительную боль по всему телу, она надеялась различить осколки последнего удовольствия, и чтобы не было так нестерпимо больно, вдруг жадно впилась губами в его плоть. А потом она, ещё ощущая его в своём теле, подарила ему горячий поцелуй и сказала, прежде чем он собрался уходить, что видела во сне воду – такую же синюю, как его глаза.
Много воды.
- Прошу, уходи из города. Сейчас же.
