Написала миниатюру, несколько фраз, сиюминутно, не задумываясь, про Марину Цветаеву, интуитивно почувствовала возможную биографическую неточность, душе стало тесно, стыдно – и понеслось…Перечитала гигантское исследование про Марину, биография и письма Цветаевой (слава богу, писем много!), другое исследование об Ариадне Эфрон, названное почему-то «Марина и Сергей», посмотрела два документальных фильма, художественный «Зеркала», и, конечно, стихи, стихи, стихи. Окончательно обострилась хроническая болезнь – Марина Цветаева. Стихи звучат внутри, бьются в неровных рифмах, вырываются наружу, сердце слилось с душой и начало болеть, так пролетел май, заканчивался июнь. Нахлынувшее жаркое лето, дача с детьми и внуками не приносило облегчения –«нет и нет уму моему покоя»! Факты жизни поэта открылись по-новому, начали мучить, особенно года с 1916 по 1920. Последние парижские месяцы, отношения с Муром и многое другое .Хотелось все это обсудить с кем-то, не спеша, не торопясь, не волнуясь.
-Не мешайте, маме, не трогайте бабушку, она не будет делать окрошку, она переживает за судьбы русской интеллигенции начала прошлого века,- говорит старшая дочь.
- Мама, бросай читать Цветаеву, и страдать не надо – они все давно умерли,- вторит средняя дочь.
-В лесу пошли подосиновики, под окном второй день живет еж, кончай читать!- не успокаиваются домочадцы.
-Нина, расскажи еще про Хотабыча, ты смешно рассказываешь,- просит старшая внучка .
Все не то, не то, не то!
За этот год я лишилась двух своих собеседниц с длинными прогулками по лесу и рассуждениями , в том числе о литературе. Обе много старше меня, коренные москвички, занесенные судьбой в далекую Сибирь. Одна ушла, как говорится, в мир иной, другая переехала жить в горный Алтай. Лишилась неспешных философских прогулок по лесным тропинкам, когда впереди бежит золотистый колли, направляя хозяйку и меня на путь истинный, а мы бездумно следуем за четвероногим другом, не в силах оторваться от интересной беседы, шагаем и шагаем по собачьим следам.
Пытаюсь заговорить о Цветаевой то с одним, то с другим и чувствую себя чеховским Гуровым, пытавшимся рассказать о своей новой ялтинской знакомой и нахлынувшей любви. Как и он, периодически получаю замечания типа «осетрины не первой свежести» и отступаю окончательно, несчастная, обескураженная и смущенная.
Когда это началось? Мне шестнадцать, родители отправили меня на дачу к Лузиновым, сидеть с десятилетним Мариком, чтобы ребенок дышал свежим воздухом. Мы катались на велосипедах, ходили на речку, собирали в лесу грибы, вечером жгли костер.
- Нина, ты все время читаешь стихи?- спрашивает отец Марика Юрий Михайлович, коренной петербуржец, в детстве вывезенный из блокадного Ленинграда,- а ты читала Марину Цветаеву?
-Нет, а кто это? – красивое имя поэта завораживает.
Позже, найдя в читальном зале районной библиотеки тонкую книжку с пожелтевшими страницами, не могла оторваться от циклов «Комедиант», «Подруга». Неужели стихи могут быть такими? Как маленькие взрывы, фейерверки, «маленькие черти», как она сама напишет. Поразительно! Ни на кого не похоже. А потом, периодическое обращение к ее стихам, а позже, и к страницам ее жизни.
И вот снова, в очередной раз накатило…Пытаюсь перенестись на сто лет назад и почувствовать то время,увидеть не глазами историка, потомка, а почувствовать. Не могу понять, как случилось, что две богатые, благодаря старанием Ивана Владимировича, их отца, девочки, Марина и Ася, внезапно теряют все и остаются нищими на пороге нового века? Многие обеспеченные русские часть капитала размещали заграницей, особенно, когда угроза войны стала очевидной. С трудом понимаю развитие военной карьеры Сергея Яковлевича Эфрона. Читаю, читаю, но только слезы выступают на глазах и непереносимая боль в сердце. Особенно страшно, что Марина чутьем поэта предвидит каждую трагедию в ее семье и ни разу не ошибается.
Мучаясь от собственных мыслей, наконец, засыпаю под шорох и скрипы деревянного дома. Ночь утихомирила суетливость дачного поселка, принесла приятную прохладу и звездную россыпь на темном небе. Но сон мой длится недолго, просыпаюсь от дуновения в висок –будто кто-то тихонько разбудил. Встаю и выхожу на крыльцо, набросив на пижаму толстовку. Медленно присаживаюсь на крыльцо, и вдруг, ощущаю, что кто-то сидит рядом. От страха тело холодеет, на лбу испарина.
Вижу сидящую худую фигурку женщины в темно-синем шелковом платье, седые волосы едва касаются плеч, серебряные браслеты на запястьях, серебряные кольца на коротких пальцах, в которых тлеет папироса в мундштуке. Колени туго обтянуты синим шелком, на ногах грубые туфли.
-Вы меня так долго звали, столько слез! Зачем?- говорит она хрипловатым голосом, пытаясь близоруко рассмотреть мое лицо.
-Звала?!! Простите… Так это Вы??Марина Ивановна? –путаюсь в нелепой пижаме, пытаюсь встать и поклониться, в отчаянии от собственной глупости.
-Можно просто Марина,- даже в темноте видно, что она улыбается.
Понимая, что меня просто обмануть, зная мою рассеянность и легковерность, пытаюсь хоть как-нибудь защитить себя от обидного розыгрыша.
- Бузина цельный сад залила, бузина зелена, зелена…,- тихо начинаю декламировать.
-Зеленее, чем плесень на чане, зелена –значит лето в начале, – продолжает незнакомка тихим голосом.
- Боже, с кольцом обручальным ручка! Лучше бы мне увидать мозоль! – не сдаюсь я, начиная декламировать дальше.
-Сей диамант мне послал король, на королевское счастье, внучка!- уже откровенно смеясь, продолжает она, - мне приятно держать такой экзамен, мало кто учит стихи из пьесы.
-Простите, Марина, ваши строки просто живут в душе, неважно откуда они, из пьесы, поэмы или стихотворения. Простите за мою непроходимую глупость, нелепый пижамный вид. Я так часто представляла, что если встречусь с вами, какая это будет встреча, но не думала, что буду выглядеть полной дурой.
-Иногда только так и надо выглядеть, чтобы защитить свое сердце, иначе оно разобьется раньше времени -, она задумчиво, изящно стряхивая пепел.
-Сердце разбивается от любви чаще всего, лучше вас никто не сказал о любви - «боль, знакомая, как глазам ладонь, как губам- имя собственного ребенка» -почти прошептала я.
- Все поэты пишут о любви, любовь это синоним жизни, бесконечна, как сама жизнь. О любви и о смерти. Разве есть другие темы? Все сводится в конечном счете к этим двум-, твердо и даже властно сказала она.
-О смерти писать страшно, никто из живущих не знает что там..,-я замолчала, поняв, что ставлю собеседницу в неловкое положение.
-Там проще, чем здесь, но туда не надо торопиться, проживать надо жизнь всю без остатка. Выпивать, как чашу с вином до капли, даже если знаешь, что на дне яд. Я чувствую в вас страх, не надо бояться, тратить силы на страх – лучше на смех,- она звонко и весело рассмеялась.
-«Я слишком сама любила смеяться, когда нельзя…», само собой вырвалось. Марина, вы так много знали, так много чувствовали, тогда в самом начале, вы протестовали, призывали помочь разубедить Сергея Яковлевича с его слабым сердцем и больными легкими ехать на войну в санитарном поезде, а потом вы были против его военной карьеры, ученья в юнкерском, три года службы в белогвардейской армии, и, наконец, бегство, эмиграция в Турцию, потом Чехию. Он вычертил вашу линию жизни помимо вашей воли. Страшные три года, одной с двумя маленькими девочками, в трущобе Борисоглебского, ни дров, ни хлеба, - я хочу прерваться, но боюсь, что не успею все сказать, что наболело.
- Так вы считаете, что это Сережа?? Не он, а мировая война и революция чертила судьбы людей, а вернее перечеркивала. Что могло быть правильным? Для него, рыцаря, офицера по природе своей, хотя очень романтичного, это был единственный выбор, с оружием в руках быть в «лебединой стае». Да, конец был трагичен. Для меня эти три года были трудными.
Но они были, и стихи писались, очень много стихов, поэм и пьес. Поэт остается поэтом, даже если топит печку книгами и варит картошку в самоваре. Меня осуждали, обвиняли в смерти Ирины, хотя и помогали, как могли. Самое страшное было для меня, когда я потеряла дочь, никто не погладил меня по голове, никто меня не любил. Спасая старшую от трех тяжких болезней, я потеряла младшую, я не простила этого себе, и тоже искала виноватых, осуждала сестер Сергея,- ее голос звенел, как клинок разрезал ночную тишину.
- Мне кажется, я вас понимаю, Марина. Я тоже вышла замуж в двадцать лет, и по стечению обстоятельств, мои дети, две дочери и сын родились в том же возрасте, что у вас. Старшая сильно болела маленькой, а вторую дочь чуть не потеряла после рождения –в полтора месяца она выпала из коляски, которую вышибла из рук старшая, розовый младенец за секунды посинел, и десять дней в больнице я была на пике страданий и переживаний за младшую, мне казалось, что я теряю ее. Долгие годы мне снилась летящая со ступеней коляска и выпавший из нее младенец, казалось, я схожу с ума и нет ничего страшнее!
Вас спасали ваши тетради, ежедневные три, четыре часа за письменным столом,- проговорила я наконец то, что давно меня мучило.
- Да, мои тетради, им я поверяла свою душу, свои переживания, пусть даже с опозданием. Были еще папиросы и кофе, зерна я жарила только сама, молола на ручной мельнице и сама варила в турке. Но в эти три года было много событий и даже веселья, когда мы переселялись с Алей из подвала на чердак, вместе читали и засыпали. В мой мир вошел театр, любимая вами «Метель» именно тогда была написана, была новые встречи и неожиданные помощники, были литературные посиделки, я попыталась служить конторским работником и много, много другого, -вздохнула она, разглаживая темный шелк платья на коленях.
-Отношения с подросшими дочерью и сыном были у вас непростыми, как и у меня, как и у тысячи других родителей. Как мне понятно ваше обожание Мура и его юношеский максимализм, ранивший ваше сердце! Мой мальчик тоже вырос, и мы находимся в состоянии взаимного раздражения! – усмехнулась я.
-Единственно, что мы можем дать нашим детям –нашу любовь, когда даришь любовь не надо ждать благодарности, надо самой их благодарить за возможность любить их, таких непонятных, таких талантливых! –сказала Марина.
- В разных воспоминаниях о вас и вашей жизни столько противоречивых фактов –«разминовение минут», кому верить?- наивно спросила я.
-Верьте моим стихам, они не лгут, читайте стихи. Любой, даже самый лучший биограф, описывая чужую жизнь, все же пишет о себе. Стихи говорят обо мне, моим голосом, а биографов не осуждайте, пусть пишут то, что могут,- она опять тихо засмеялась.
Ее профиль стал тихо бледнеть и растворяться на фоне предрассветного неба, я еще что-то пыталась спрашивать, но постепенно нить разговора порвалась.
- Мама, ты что всю ночь читала Цветаеву на крыльце? Свечка совсем оплыла, хорошо, что дом не спалила! Что готовим на завтрак?- спросила дочь.
-Нина, а я самый новый в нашей семье,- сообщил младший внук,- а старенькая прабабушка – устаревшая модель.
- Ты не новый, а младший и мозгов у тебя маловато,-сказала его сестра.
- Ничего, мозги прибавятся, а я все равно новый, правда бабушка?-крикнул
Вы удивительная личность.