Рыбак и Сара

и сменить прогнившие полы.
Дядя Симеон, странно горбатившийся, хромой мужчина лет пятидесяти с грубым шрамом в углу лба, имел привычку принимать по утрам сто грамм на грудь. «Для толчка, чтобы сердце заработало», – объяснил Иннокентию.
Закусив чем Бог послал, а посылал Бог всегда и неизменно горячий завтрак, приготовленный хозяином квартиры, Симеон с короткими перекурами работал часов до двух, после чего исчезал. Около семи вечера приходил ещё раз, чаще всего вполне вменяемый, но к таким точным, аккуратным действиям, как, например, забивание гвоздей в доски пола, уже не способный.
Но Рыбак не ругал мужика за такое отношение к устному договору, а использовал свободное время для подготовки завоза груза на зимовку.
Вместе с пожилым коллегой Иваном Шелеховым закупили ГСМ37, продукты, запчасти и прочую необходимую в быту мелочь и закрыли всё на замок в просторном гараже Шелехова.
– Я вижу, тебе Симеон помогает. Как он тебе?
– Нормальный мужик, и руки на месте, но вот с этим шилом у него проблема, – и Рыбак щёлкнул себя по кадыку.
– Вот жешь! Раньше не был он такой. В старательской артели работал, прилично зарабатывал, Семья, дети, всё путём. И вот надо ж было ему после получки – на материк, да по пьяни в ресторане деньгами похвастать. Подкараулили, прутом по голове, деньги отобрали, да ещё, судя по всему, ногами пинали, уже в ауте когда. Искалечили мужика. Хорошо, кореша прознали, в приличную больничку поместили и за всё про всё заплатили. Так он, говорят, больше месяцу в себя не приходил, а потом память потерял…
– Надо же! Хромает – да, и шрам на лбу, а так нормальный, и с памятью в порядке. Как же он опять на Севера́ попал?
– Друганы жешь. Если б не запил он горькую, вообще бы и в артель вернули. А пьяница кому нужён? Работа ведь ломовая у них. Но я смотрю, он попытки делает. Раз за разом его встречаю – трезвый как стёклышко, и одежонка починена-поглажена, удивил прям.
– Знаешь, вот чтоб совсем в доску – и не было ни разу, не скажу. Может, выправится ещё?
– Дай-то Бог. В этом деле никакой ведь врач не поможет, если сам не захочешь.

На берегу Инн неожиданно встретил Лёньку Крюкова и едва узнал его. За какой-то месяц Лёнька вырос и возмужал, слово «парнишка» уже не шло к нему: это был крепкий плечистый парень!
«Богатырь будет!» – с доброй завистью подумал Инн, пожимая крепкую руку брата Сары.
Леонид прибыл в райцентр с такой же целью: приготовить груз на промысловую точку, и они вместе отправились к капитану грузового катера договориться о времени погрузки и отправления.
Капитан оказался дядечкой строгим, сказал, что при волнении реки более трёх балов поездка откладывается, взял задаток и потребовал подписать договор.
Иннокентий подписал бумаги первым, невольно скосил глаза на Леонида и заметил, что подпись у него получилась длинной, витиеватой и совсем не похожей на фамилию Крюков. Первой буквой была чёткая «Л», а вот вторая больше походила на «В», чем на «К». Впрочем, кто как подписывается – дело хозяйское.
По вечерам Инн и Симеон вместе ужинали, но все попытки напарника остаться ночевать «в углу на стружках» Рыбак решительно пресекал. Если Конёк-Горбунок плохо передвигался, то Рыбак давал ему отдохнуть пару часов на старом матраце и под ручку провожал затем в «музыкальную шкатулку». Так называлось в народе общежитие бывшего рыбозавода, где у Симеона был «свой угол».
Однажды, выведенный из себя исходившим от этого человека ужасной «потной спиралью», Инн не дал ему с утра опохмелиться и отправил в ванную с условием: «Мыться! Если – нет, на грудь тоже – нет!»
Симеон с философской миной на лице покорился обстоятельствам, а Инн бросил в стиральную машину его одежду, взамен уложив на стуле стопочкой свою ношеную, чистую.
Помывшись, переодевшись, Конёк-Горбунок побрился.
Свой стопарик принял на грудь не залпом, а в три приёма и, хорошенько закусив, тут же заснул. На этот раз улёгся действительно на свежих стружках в углу и проспал до обеда.
После этого случая Симеон с неделю не пил, и к середине августа ремонт стал подходить к концу.

Инн высмотрел в справочнике телефоны колледжа в краевом центре и, дозвонившись до председателя приёмной комиссии, попросил сообщить, есть ли в списках абитуриентов Сара-Мария Крюкова.
– Таких сведений не даём, звоните в общежитие.
В общежитии лениво пролистали список – было слышно шорох страниц – и сообщили, что таковой не числится.
Заметив, что Инн загрустил, Симеон пропел сказочным речитативом:
– Что, детинушка, невесел, что головушку повесил?
И Рыбак поведал напарнику суть дела.
– Это, паря, пустяки! Это службишка, не служба, служба будет впереди! Телефон есть?
Инн молча протянул ему свой сотовый.
Симеон стал набирать номера в крайцентре и через полчаса сообщил:
– Все денежки твои потратил. Давай ещё! Побегу на почту, заправлю говорилку и номер факса телеграфа скину другану.
Получив деньги, исчез и пропадал часа два.
Инн, решивший, что денежки пропиты, встретил Симеона настороженным взглядом.
– Держи, хозяин, телефон! Это тебе, это мне! – Протянул парню два листа бумаги, а для себя достал из кармана бутылку водки и палку колбасы.
Набулькал на два пальца в стакан и с хрустом отломил от палки «клок».
– За успех нашего благородного дела!
Инн, запрещавший горячительные напитки за работой, лишь улыбнулся.

Список абитуриентов! Поразительно! Человек, казалось бы, выброшенный из общества, из нормальных отношений между людьми, практически мгновенно нашёл правильное решение и так же быстро воплотил его в жизнь!
В списке никаких Крюковых не значилось, но нашлась некая Сара-Мария Войцеховская. Инн почитал эту строчку раз, другой, третий и услышал вдруг обиженный голос Сары: «Мой папа из Белоруссии. Поляк и католик. Это он настоял, чтобы мне такое имя дали. На самом деле у меня двойное имя, но раз ты своё не говоришь, то и я не скажу!»
И всплыла в памяти Лёнькина длинная подпись на договоре, и всё стало на свои места.
Чувствуя, как приливает к лицу кровь и сердце бухает как барабан, поднёс к лицу Симеона листок с подчёркнутой красным деловым карандашом строкой.
– Вот. Эту бы вызвонить.
– Запросто. Если прописана. В справочное позвонить. Но щас эти жлобы и справочное платным сделали. Не знают, как ещё народ ободрать.
Инн сам пошёл платить и звонить, но ничего не добился: номер телефона сообщали по адресу. Или, если был известен телефонный номер, сообщали адрес.
Но дядя Симеон не стал унывать.
– Не беда, Рыбалко! Конёк-Горбунок и тут тебе службу сослужит. Давай внешние приметы зазнобушки.
Весь следующий день Симеон не появлялся. Пришёл вечером почти трезвый, весёлый, с полной сеткой продуктов.
– Не серчай, хозяин! Другану дымоход перекладывал. Вот. Заработал! – И опустил набитую сетку на пол. – Не всё тебе покупать, я не подзаборник какой! Чё смотришь? Вот твоя мобила и вот… – Обрывок бумажки с грубо нацарапанными цифрами появился у него в руке. – Домашний. Я как знал, что на квартире живёт.
Не веря в происходящее, Инн набрал номер.
– Да? Антоновы. Слушаю!
Какие Антоновы! Этот голосок Инн узнал бы из миллиона!
– Сарра, Сарра без товарра, навер-рнулась с тротуар-ра!
– Инн?! И-и-иннн! Ой, Божечка, Инн!
– Сарра, Сара, Сара-Мария!
– Инн, Иннушка, Иннуля!
– Сара-тов, Сара-госа, Сар-раево! Хочу в это раево!
– А я хочу в Иннсбрук, с инндейца инней стряхнуть!
– Туда в Сара-фанах не пускают!
– А я в джинсах, иннопланетянинн!
– Сара-банда!
– Сам бандит!
Рыбак в голос рассмеялся, и такой же радостный смех был ему ответом.
Стали говорить спокойней, Инн узнал, что Сара экзамены сдала «почти без троек», что завтра последний.
– Если зачислят, переведусь на заочное, и – назад. Не зачислят, тоже назад. Увидимся ли, инндеец Инн?
– Непременно, если успеешь до двадцатого. Двадцать первого утром мы с парнями закупаем на пять дней катер и отплываем груз по точкам раскидывать. И твой брат Лёнька здесь. Вместе поедем.
– Боже, как хорошочко! До завтра, инндивид! После такой радостной иннъекции – экзамен только на «пять»! Кстати, как ты меня нашёл?
– Да я тут полы настилаю. Через иннтер-пол и нашёл.
– Ой! Не поняла…
– Найти человека просто: взял кредит в Сара-банке, отстегнул Сара-банде, шепнул, навёл38 – и всё путём!
– Ха-ха-ха!.. Чмок тебя, Инн! И тысячу раз, и полтора мульёна! Ой, тётя Клава идёт! Не люблю, когда слушают. Пока!
– Погоди! А почему не два? Полтора неполное число!
– А чтобы хотенье не пропало! Завтра, после экзамена, сама тебе на мобильник брякну. Да! Со всеми новостями этими номер твоего «спутника» забыла. Пожалуйста, повтори!

Инн продиктовал.
– Не звони пока, он на зимовке.
– Поняла. Чмок!

Как просто сказано: «Завтра, после экзамена».
На самом же деле это почти сутки. Это почти двадцать часов! Это тысяча двести минут. Или семьдесят две тысячи долгих-предолгих секунд ожидания.
Наконец позвонила: экзамен сдан. Скоро вывесят списки зачисленных.

– И знаешь что, Инн? Папка мой приехал. Тот самый. Поляк из Белоруссии. Войцеховский. И приглашает меня в гости. Там братья мои, куча родни. Познакомиться и всё такое.
Инн! Голова кругом, не знай, чё делать. Мне скоро восемнадцать, а нигде не была. Подружки и на Чёрном, и на Красном море загорали, а я из-за нищеты домашней и в крайцентре-то в первый раз.
Хочу поехать с ним, Инн! Отпусти, не серчай. Я всё-всё посмотрю и всё-всё тебе расскажу. Там папка мой! Как я скучала без отца, Инн! А теперь он рядом. Большой, важный, «снег» на висках. Любит меня, пода-а-арков накупил! Можно, я поеду, Инн?
– Сара, обязательно и непременно поезжай. И не надо у меня спрашивать, сообщила и ладно. В семью позвони, предупреди, а я поддерживаю твоё решение, Сара! И рад за тебя. От всего сердца рад!
Ещё о чём-то говорили. Иннокентий пытался острить, но шутки получались натянутыми и таким же нарочитым и далё-о-оким стал вдруг голос девушки.
Пожелав ей счастливого пути, отключил телефон.


23. Семейная община

Тем же вечером Инн встретил на улице старшего Крюкова. Бывший вертолётчик был без густейшей бороды своей, и, если б не окликнул соседа, тот прошёл бы мимо.
– Ну вы даёте, Михаил Андреич! Едва признал! Попутным бортом?
– А то как? Ночи тёмные стали, кумжа пошла. Икряная. Следом вертолёты косяками. «Случайные», – и негромко, печально рассмеялся. – А я ведь… На ловца и зверь. Может, зайдём ко мне? Разговор есть.
В просторной квартире Крюковых ни души. За кружкой чая Михаил Андреевич изложил суть дела.

После развала Союза развалились и колхозы-совхозы. Но не все и не сразу. Многие долго трепыхались, многие даже ещё земли прикупили от обанкротившихся соседей и поменяли названия. Особенно долго держался этот «пережиток коммунизма» по северам России, где люди привыкли жить коллективно, где одному не выдюжить.
В настоящее время исчезли последние рыбозаводы. Промысловики сбиваются в ПРА, промысловые рыболовецкие артели, это юридические лица такие навроде бывших совхозов, где люди, как в бывшие времена, получают зарплату. Артель имеет свой устав, платит налоги и предоставляет ежегодный финансовый отчёт в налоговую инспекцию.
Практически эти артели едва сводят концы с концами из-за высоких цен на продукты и ГСМ. Обеспечить семье безбедное существование, а детям достойное будущее