верха.
— Теперь медленно пейте.
Послушно делаю несколько глоточков. Действительно, вкус стал более ярким.
— Правильно пить келлербир меня научил отец, а его — его отец, — говорит Нео, одобрительно следя за мной.
В столовую с грохотом и воплями врываются юные футболисты, слегка одичавшие от избытка энергии. За пацанвой следует пузатый Вилли и несколько раскрасневшихся, вспотевших отцов. Мальчишки шустро занимают места возле своих родителей. Лукас с недетской силой протыривается между мной и Мариной. Вилли выходит на середину столовой и поднимает руку, прося у собравшихся внимания. Разговоры смолкают.
— Дорогие друзья, — начинает свою речь Вилли, — благодарю вас всех за то, что вы сегодня пришли в наш клуб, чтобы…
Пока Вилли выступает, я незаметно оприходую вторую бутылку келлербира. Большая часть сказанного пролетает мимо моих ушей. Толстопузый тренер — уроженец Нашего Городка и ораторствует на местном диалекте, который очень отличается от литературного немецкого языка. Впрочем, остальные его прекрасно понимают и несколько раз прерывают речь аплодисментами.
— Вот и всё, что я хотел вам сказать, дорогие друзья, — заканчивает Вилли своё выступление. — А сейчас переходим к награждению.
Под радостные возгласы Вилли вызывает по очереди ребят, каждому жмёт руку, произносит несколько добрых слов и вручает комплект формы — футболку с заранее нанесённым номером и фамилией владельца, спортивные трусы, длинные штаны, тёплую куртку. Счастливые мамы фотографируют своих чад сотовыми телефонами. Марина тоже достаёт мобильник и делает пару снимков Лукаса, принимающего поздравления от Вилли.
Я маюсь. Мне не даёт покоя липкая мысль, что всё немыслимое в рассказе номер шестнадцать может оказаться жуткой правдой. А вдруг действительно какой-то спятивший писатель в этот вечер совершает то, что он так убедительно описал? Или это мой здравый смысл взял выходной? Может быть, это просто неудачная шутка идиота с больной фантазией? Барабаню пальцами по столу. На моём тайном языке это означает: «Определяйся скорее, чудик. Едешь-не едешь?»
— Ты что, родной? — замечает мою нервозность Марина. — Устал? Потерпи немного. Скоро поедем домой.
Я уже почти решил не отвечать, но не выдерживаю и притворяюсь прежним, доинсультным Вадимом:
— Знаешь, два часа назад я получил приглашение на фестиваль в Прагу.
— Ну и?
— И не прочь туда завтра поехать. Сбегу от тебя всего на пять дней. В понедельник вернусь.
— Хотя для меня это привычное дело — таскать тебя на горбу, но эта твоя Прага у чёрта на куличках: целых шесть часов езды, — говорит Марина голосом ровным, как автобан. Плохой знак.
— У чёрта на куличках по немецкому счёту, — не сдаюсь я.
Марина хмурится:
— Зачем ты затеваешь глупый спор? Ты же знаешь, что завтра я работаю и не смогу отвезти тебя.
— Знаю, но я мог бы поехать поездом.
— Ты ведь с трудом ноги переставляешь!
Марина надеется, что вопрос решён, но я несгибаем:
— Неправда! Я уже вполне уверенно шатаюсь по земной поверхности.
— Слушай, Вадим. Дай мне очухаться. Я всё ещё от поездки к Пиренеям не отошла. Полторы тысячи километров в одну сторону!
— Так это когда было, Мариночка! Весной! Мы после Пиренеев уже к Аунсам ездили на юбилей. Это тоже не близко — крайний север. (Крайний север Германии от нас в шестистах километрах.)
Разумеется, звучит и сакраментальный вопрос о таблетках:
— А как же быть с твоими ежедневными таблетками?
— Возьму с собой, — обещаю я с молодой беспечностью.
— Почему тебе вдруг понадобилось в Прагу? Что за блажь?
— Полюбуюсь фонтаном «Писающие мужчины». Зайду в музей орудий средневековых пыток, развлекусь. Выпью кружечку чешского пива в средневековом ресторане. Может быть, я об этом с детства мечтал?
— О пытках и чешском пиве? А что касается «Писающих мужчин», то я могу повесить в туалете зеркало и любуйся, сколько хочешь. Нет, родной. Пойми, я не могу отпустить тебя одного. Ещё потеряешься и будешь плакать под чужими окнами.
Хоть я и несгибаем, но замолкаю в поиске новых решений. То-то и оно — женщина-мать. Твою перемать! Я не прав?
Пока мы спорим, застолье переходит в финальную стадию. Многие участники уже покинули столовую, а оставшиеся принимаются наводить порядок. Марина тоже поднимается с места и собирает со столов посуду, Лукас ей помогает. Я сижу, жду. Потом мы прощаемся (Чюсс! — Чау!) и уезжаем в холодную, мокрую ночь.
Дома я первым делом включаю компьютер. Электронная почта пуста. Ответа на моё корректное сообщение пока нет. Возможно, Юлия Леонидовна пришлёт его завтра. Решаю ещё раз просмотреть конкурсные рассказы. Что этот псих подавал на конкурс в первых турах? Я ничего похожего на «Умри от удовольствия» не помню. Несколько раз проверяю файлы. Как я и сказал, ничего похожего.
Несмотря на то, что уже поздно — даже церковные колокола спят — отправляю Подъяблонской письмо с просьбой сообщить мне имя автора финального рассказа номер шестнадцать. Ни на что не рассчитываю, но к моему удивлению через несколько минут от организатора фестиваля приходит ответное письмо. Ульяна Сергеевна ещё не спит.
«Вадим! Я, к сожалению, не могу выполнить Вашу просьбу. Не понимаю, зачем Вам это понадобилось. Вы же знаете, что по правилам нашего литературного конкурса все участники сохраняют анонимность до церемонии награждения. Кроме того, авторы присылают свои произведения на электронный адрес ведущей номинации (в Вашем случае — это номинация «проза»), поэтому у меня нет их имён. Я не смогла дозвониться до Юлии, она куда-то пропала, но уверена, что Юлия тоже не стала бы нарушать правила. Отнеситесь к этому с пониманием. Надеюсь увидеть Вас на фестивале. Приедете в Прагу — позвоните. Я вас встречу. Мой телефон… С уважением, Ульяна».
Мне совершенно не нравится ответ Подъяблонской. В задумчивости смотрю на монитор. Как там было-то? Точно не помню, но что-то вроде «Сегодня Зелёный муж называет твоё имя». Интересно, что это за Зелёный муж такой? Чей муж и какое имя он называет? Случаем не Юлия Леонидовна? Подвожу итоги дня: ведущая номинации пропала, поганый извращенец таки отведал человечинки. Вывод: значит, мне обязательно нужно ехать в Прагу. Логично?
— Ты идёшь спать, дорогой? — врывается в мои смутные рассуждения Марина. — Лукас уже лёг. Нам тоже пора на боковую.
— Иду.
Прижавшись в постели к тёплому боку любимой супруги, продолжаю рассуждать: а из чего, собственно, следует вывод, что я обязательно должен ехать в Прагу?
— О чём ты сейчас думаешь? — шепчет Марина.
— О скучном, золотко. О двух тёплых одеялах ночью, кофе и яичнице с беконом утром. И ещё хочу, чтобы Париж был за окнами. Маринка, сделай мне Париж за окнами.
Марина хихикает:
— Я не могу.
— Если не можешь Париж, тогда отпусти меня в Прагу.
Марина сердито произносит:
— Что ты, как маленький, заладил: «в Прагу, в Прагу!» Я же сказала, что одного тебя не отпущу!
— Ну, Мари-и-иночка.
Умение чётко формулировать нельзя назвать моей сильной стороной, поэтому, наверное, Марина резко выпаливает:
— Вот ведь балда! Я тебе в последний раз русским по белому говорю: «Нет!»
Любимая супруга поворачивается ко мне широкой зад.., то есть спиной. Ну и ладно.
Глава 3
Среда. Восемь ноль-ноль. Прохладно, ветрено и опять идёт дождь. Несмотря на то, что сейчас ещё только раннее утро, уже довольно светло. В октябре вся Германия перевела стрелки часов на шестьдесят минут назад, и теперь солнце вынуждено вставать для немцев на один час раньше.
Мы сидим на неудобных пластмассовых стульях в зале ожидания железнодорожного вокзала — ждём скорый до Нюрнберга. Мы — это я и Марина. Возле нас стоит чемодан на колёсиках с моими вещами. В кармане у меня лежит билет до Праги и обратно. Марина так крепко сжимает мою руку, как будто боится, что я растаю в воздухе.
— Таблетки взял? — заботливо спрашивает супруга в сотый раз.
— Взял.
— Не забывай их принимать. Я положила в чемодан жареную утку. Смотри, не заляпай одежду.
— Ладно.
— Как доберешься до места — позвони мне.
— О’кей.
Марина судорожно вздыхает. Глаза на мокром месте. Я целую её в щеку.
— Ну, что ты так волнуешься, золотко? Всё будёт чики-пуки. Я обещаю.
— Ага, ты всегда так говоришь, — плаксиво канючит Марина, — а сам вечно влипаешь во всякие истории. Я тебе уже не верю.
— Если ты мне не веришь, тогда почему отпускаешь в Прагу?
Марина неохотно признаётся:
— Мужикам иногда нужно давать погулять, а то они перестают слушаться.
Улыбаясь, снова целую любимую супругу в щёку.
— Какая ты всё-таки умничка, Маринка!
— Но ты напрасно думаешь, что я отпускаю тебя одного, — вдруг добавляет Марина. — Я нашла для тебя ангела-хранителя.
— Какого ещё ангела-хранителя?
Неожиданно в зале ожидания появляется наш Саша. В руке он с заметной натугой тащит большую серую сумку.
— Халло, мама! Халло, Вадим!
— Халло!
Саша ставит свою поклажу на пол и с облегчением плюхается на стул.
— Уф, еле дотащил! Тяжёлый, зараза.
— Какими судьбами? — спрашиваю я молодого человека, косясь на сумку.
— Мама велела взять малыша у коллеги по работе. На недельку. Петруха тоже русак, поэтому малыш понимает по-русски. Вот я его и принёс.
— Зачем тебе Петрухин малыш? — недоумеваю я.
Саша смеётся:
— Да не мне! Это для тебя, Вадим.
Я поворачиваюсь к Марине.
— Ты можешь толком объяснить, что всё это значит?
Марина наклоняется к сумке и осторожно расстёгивает молнию. Из недр выныривает собачья голова и вопросительно поднимает правую бровь. Пёс не похож на карликовый пучок шерсти, но и не относится к той породе огромных собак, которые, если лизнут тебя, то ты до вечера будешь мокрый с головы до ног. Это вполне себе упитанный английский бульдог овсяного цвета с тёмной грудью.
— Знакомься, — говорит Марина. — Это твой ангел-хранитель до понедельника. Его зовут Малыш. Он настоящий чудо-пёс: знает команды, подаёт лапу, приучен к туалету, мало ест и прошёл курс поводырей слепых.
— Ты что, Марина?! Зачем мне поводырь? Я же не слепой! — возмущаюсь я на весь зал ожидания. — Что я буду делать с этой псиной на фестивале культуры?!
— Зато мне будет спокойнее знать, что ты не один в этой твоей Праге.
— А мне?!
— И тебе, дорогой! — решительно заявляет Марина. — Не хочешь ехать с Малышом — оставайся дома!
Этого ещё не хватало! Сердито разглядываю своего ангела-хранителя. В нашем форде есть освежитель воздуха фирмы «Ппуко» в виде лежащей на брюхе собаки. Конечно, не очень удачное название для освежителя. Этот Малыш — копия «Ппуко».
— Мама, купи щенка! — орёт какой-то мальчуган, тыча пальцем в Малыша. Это мимо нас тянет на буксире своего оручего отпрыска полная дама в шубе из искусственного меха. Дама такая объёмная, словно забыла родить ещё одного мальчугана.
— Короче, забирай Малыша и счастливого пути, — заканчивает дебаты Марина.
Что ж, Явь не предоставляет мне выбора. Смотрю на пса.
— Ну, что, Малыш? Источаешь преданность? Ты послушная собака?
Малыш утвердительно поднимает левую бровь и не делает попыток покинуть сумку. Такая терпеливость мне в нём нравится.
— Давай договоримся на берегу. Если будешь вести себя прилично, я буду звать тебя Малышом. Если нет — Ппуко. Хоть и не люблю обзываться. Выбор за тобой.
Малыш делает вид, что всё понял. Ладно, поживём — увидим.
—
