Замочек

 
      - Все! Службе конец-трындец! Прощай море, вахты, корабельное «железо» и наряды вне очереди!  - комендор эсминца  матрос-тихоокеанец по имени Паша, подобно белому фрегату шел в увольнении навстречу солнцу по неподвижному поселку Разбойник.
      Поселок горсткой в четыре пятиэтажных дома неприкаянно стоял на берегу одноименной бухты Японского моря и удивленно смотрел на моряка. Моряк удивленно смотрел на поселок. Это военное поселение в советское время было похоже на стеклянную пол-литровую банку, через стекло которой всем было видно - где пьют, кто с кем как живет.  Жили здесь по военному Кодексу. На одном конце кашляли, на другом - говорили «Будь здоров!» В третьем пили, а в четвертом от этого опохмелялись. Триппер был один на всех, как «Огромное, огромное небо одно на двоих».
      На немощеной дороге обрамленной беспризорными деревцами, вместо щебенки плескалась радужная пыль, отдавая скрипучим звуком не смазанной телеги. Глядя на ее, хотелось матюгнуться  на власть, которая с войны привыкла к фронтовым рокадам. Матрос громыхал ботинками по изнасилованной местными жителями единственной улочке. Подошвы огромных ботинок, подбитые стальными набойками, от страха перед которыми писались все кошки поселка, как писал в свое время Виктор Гюго - «оставляли отпечаток, скорее напоминающий тюремный замОк, чем след человеческой ноги».
      Морячок «плыл» в ослепительно белой матросской голландке чтобы попрощаться перед увольнением в запас с «любимой женщиной». Была у него здесь такая. Ей было двадцать лет, и звали её редким и удивительным русским именем - Наташа. Паша хотел уладить кое-какие «сердечные» дела. Близость цели, то есть тела Натали возбуждало парня сверх меры. Парень был готов к последней встрече с молодой, горячей и трепетной девичьей плотью.
     У Наташи его ждал приятный сюрприз. Дверь была не заперта - его ждали. Стол в единственной, что тебе монашеская келья-комнатенке ломился от всевозможных дальневосточных яств.  Яркие свежие огурчики и помидорчики украшали любовную обстановку стола. Холодный морс из таежной брусники в обнесенном изморозью графине манил своим терпким запахом. Пол-литровая бутылка запотевшей, из холодильника «беленькой» на хорошо сервированном столе, волновала душу и светилась, как икона Николая-угодника.  Желудочный сок туманил глаза, и им можно было подавиться.
      Пахло прохладной грудью Наташи.  На столе стоял даже медный бабушкин подсвечник, означавший поэзию и огонь предстоящей любви.
      Девушка, глядя на закайфовавшего после первой рюмки Пашу влажными собачьими глазами, стеснительно скинула старенькие, но опрятные туфельки. Подогнула стройную ножку под свой «персик» и села рядом с возлюбленным. Девчоночьим движением оправила юбку на коленках и завлекательно расстегнула верхние пуговички на блузке. Любовно обняв парня за плечи, девушка, помня мамины слова «Мужик, как кофе, только отвернешься, сразу же убежит», жадно посмотрела на моряка, пытаясь узнать свое будущее. 
      Смущенно теребя носовой платочек, с вышитым синим мулине словом «Паша», она ласково погладила его по спине. Не дожидаясь чтобы все великолепие стола было съедено-выпито, Наташа тихо, с какой-то бабьей надеждой и в то же время с женской обреченностью, тревожно спросила:
      - Ну, милый, что будем делать дальше? - девчушка, стеснительно замявшись и почувствовав, как сладко защемили гормоны в груди, непроизвольно покраснела.
      - По сто грамм и… в койку, - по-матросски пошутил повеселевший Паша после очередной рюмки водки, хрустя соленым огурцом, будто сушеным тараканом. Закусив салатом из кальмаров, напоминающим легендарное «Оливье» он незаметно расстегнул пуговицы на рукавах белой фланке и незаметно снял носки, для того чтобы взорваться играющими счастливыми гормонами прямо за столом. Подняв бесстыжие глаза на бесподобную грудь взволнованной Натальи, парень поинтересовался. - Или ты что-то другое предлагаешь?
      - Наверное, после двух лет наших отношений, - Наташа, тяжело вздохнув, поджала нижнюю губу и скромно опустила глаза в бокал с недопитым соком лимонника. - Не пора ли нам пора?
      - Не хочу жениться, хочу есть!
      - Ну вот, на свадьбе и покушаешь, - обрадованно ответила девушка.
      - Да ты что, душа моя? Мне всего двадцать два года! - чуть не подавившись кусочком тихоокеанской селедки, с отвагой морского ежа перебил моряк трепетные слова и начал бредить наяву. - Меня ждут великие дела, - по спине кобелино пробежали пьяные мурашки, словно стадо блох. - Ж-жениться я пока не с-собираюсь! - Пашу понесло «по волнам его памяти».
      Наташа рукой попытался ласково закрыть ему рот ладошкой, но парень, освободившись от руки дивчины, продолжил:
      - Надо учиться, институт закончить, да и не готов я к этому «пора». Столько перспектив впереди! Жизнь после флота, любимая, только начинается, - после трех рюмок водки затуманенному Павлу стало уже тепло и хорошо, а «гвардеец» уже был готов броситься в «бой».    
      Чтобы показать независимость парень резко хлопнул еще одну рюмку и закурил душераздирающую сигарету «Памир», от которой герань на окне сразу же сникла пахучими резными листьями. По комнате начал разливаться запах горелой  ветоши.  Потом был до поздней ночи душещипательный разговор на маленькой кухоньке, пропахшей салатами, под ворчание горячего чайника на плите с настоем ауэлеторокока.
      Несчастная Наташа, спиной к стене, словно приколоченная гвоздями на кресте, с бледным страдальческим лицом нервно заламывала руки. В гробовой тишине с надрывом на пятке ждала от парня слова участия и любви. Она с отчетливой безнадежностью понимала что безвозвратно гибла.
       - Что же мне теперь делать? Что? - дева с набухшими слезами веками, закусив нижнюю губу, не верила в бесповоротность решения. - Ведь клялся быть верным на всю жизнь! А как говорил, как говорил, - в упругой трепетной груди у девушки всё дрожало, будто натянутые гитарные струны. - Обещал на мне жениться. Вспомни, как мы планировали с тобой совместную жизнь после окончания твоей срочной службы, мечтали о маленьком Игорьке с такими же ушами, как у тебя.
     - Не сердись. Успокойся. Все образуется. Мало ли что я... на тебе обещал, - окосевший парень, пытался отшутиться и продолжал бесцеремонно лезть целоваться с Натальей.
       Обманутая девушка, едва сдерживая слезы, удушено молчала. Прекрасная в оскорбленном чувстве, словно в небытие отталкивала неживыми руками свое «кобелино». Закрыв лицо кухонным полотенцем, от душевной боли вздрагивала ангельскими плечами. Припав к стене, Наташа пласталась по ней, будто на плахе бессознательно задевая подоконник и старенький нехорошо урчащий холодильник «Юризань». Пыталась закончить душевную для себя экзекуцию, но рыдания ей это не давали.
      Заоконная темень через чисто вымытые стекла бледным сиянием отражалась на личике девушки и сочувственно молчала. По радио передавали вести с полей КПСС. За окном лаяла караульная собака. Вначале предупредительно вверх, а потом - на поражение.
       Предельно несчастная девушка лицом к пустым кастрюлям почти без чувств, проклинала  доверчивость и жалела потерянную на стареньком диванчике в соседней комнате невинную ни перед кем девственность. Девичьи слезы, вкуса минеральной воды лились потоком, по стенам покрашенным ядовито синей краской на пол, заливая соседей снизу. Ситуация в лохмотья терзали её чистую душу. Сердце кровоточило, слова сверлили стены и уши. Внутри у нее не оставалось ничего, кроме хрупкой, облитой мышьяком веры в любовь. Были - затушенный окурок сигареты в стакане с лимонником и классическая «улыбка» моряка в остатки винегрета.
      Парень вместо того чтобы оправиться в туалет, зашел в шкаф в прихожей и обоссал единственные зимние сапоги подруги. После «высосанной» в одно «жало» бутылки водки Паша к полуночи, распугав, будто воробьев тараканов на полу и рухнул, будто убитый на половичок у порога.
      Утром на фоне дальневосточной зари с гудящей головой и с ощущением во рту, будто там нагадили все кошки поселка, парень проснулся на своем тяжелом, словно гиря ботинке, где, затаившись плашмя, пролежал камбалой всю ночь. Сумрачность в коридоре скрывала бедность и убогость побеленной прихожей. Шнурок от ботинка залез ему в ухо и предательски щекотал печень. Было ощущение, что парень проснулся на том свете, тем более что в бок что-то упиралось и не давало ни вздохнуть, ни пукнуть.
     Павла охватило очарование загробной жизни.  Моряк встрепенулся, приподнял сначала одно чугунное веко, потом собрав всю свою последнюю волю - другое. Левый глаз с спросонья не слушался и закрывался сам собой. Когда глаза все-таки открылись, черно белое изображение окружающего мира замутнело, качнулось и стало пропадать. На языке был кислый налет, будто Паша накануне лизал медные поручни корабельного трапа.
      Похмелье извещало о себе тошнотой и болью в голове. Еле-еле встав на карачки  Паша, отряхнувшись от прилипшего к уху винегрета, собрал всю свою волю. Опершись о косяк туалета, с ботинком в руке и полуспущенными штанами выпрямился, пытаясь отдышаться. Ища взглядом второй ботинок, подумал - «Все нормальные люди ищут любовь, счастье, свое место в жизни, а я как хрен на блюде - второй ботинок…»
       - Где я? - облокотившись локтем о стену, массируя затекшую шею, тихо спросил Павел подругу.
       - Не волнуйся милый, ты не в морге, - с женской усмешкой отделяя слова от губ движением брови, девушка многозначительно изрекла, - …пока! - сделав соответствующую моменту паузу, добавила холодным как пурга голосом. - Все дорогой! Прощай! Можешь быть свободен, как баклан в полете!
      Молча, выслушав девичий вердикт, Паша озадаченно почесал ботинком за ухом, будто у него там зудело. Тяжело отклеившись от стены и сделав первый шаг, парень неожиданно для себя почувствовал, что между ног, где у каждого мужчины находится его любимая им боевая интимность, ему что-то мешает - не дает свести коленки вместе. 
     «Странно, - подумал парень. - Что за хрень? Вчера, кажется, все было нормально, ни с кем не дрался, в пах никто не бил. Что бы это значило?»
       Бросив ботинок под кухонный стол и опустив флотские трусы до голых колен, он ошарашенный ужасной догадкой, раздвинул ноги и с интересом глядел в свое межножье. От того, что Паша там увидел, он в миг протрезвел, как от вида покойника. В бездонных недрах тела творилось что-то фантастическое и невероятное. Его милое ему великолепное мужское естество с мошонкой, цвета замшевой матовости было перехвачено... Чем вы думаете? Отвечу почти кратко - маленьким железным замочком.
       Это была картина с лирическим названием «Не ходите мальчики к девочкам гулять». Замочек был не какой-то хиленький и убогонький, как на почтовых ящиках, а добротный, из крепкой нержавейки. Парень, от удивления разинув рот на ширину плеч, застыл на месте, будто рояль в кают-компании. Не веря своим кобелиным глазкам, потрогал шаловливыми пальчиками опухшее «счастье», проверяя, его ли оно. Прикосновение обожгло до пузырей. Паша начал сожалеть, что не умер маленьким.
      Потянул мошонку мужского