Кентавр

пить можно, но пить до одурения нельзя. Ты, после школы прапорщиков, служишь у нас чуть более трёх месяцев, а «слава» за тобой… . Смотри на будущее, плохо кончишь, придётся нам раньше срока распрощаться с тобой; считай, предупредил тебя. Мишка пообещал, даже, уверил подполковника, что такое больше не повториться. 

      После этого случая, расстроенная Светка, побоявшись, что за все эти проказы Мишку изгонят из армии; думала – куда ещё годен он, да ещё с такой напастью –  болезнью. Она  бросила почти все домашние дела, переложив их на мать, начала с отчаянным упорством, расспрашивая многих знающих людей, сразу же по окончании работы заниматься поиском бабки-ведуньи; по выходным дням она ездила по деревням. Хотела  поскорее найти такую бабку, чтобы она сняла с её Мишки порчу, и наговор, и обратила его из кентавра, человека-жеребца, в нормального, обычного человека. Чтобы, напиваясь, он прекратил бы ржать по жеребчиному. Чтобы изгнала она беса, нечистого вселившегося в Мишкину плоть и рвущего его изнутри. Однажды, всё же, так оно и случилось,  как уверяет Светка. В течение  года, или даже, чуть больше, она с большим трудом отыскала такую бабку-ведунью, живущую в какой-то глухой деревне и умеющую готовить своё необыкновенное колдовское пойло – снадобье. И, этим волшебным или колдовским снадобьем, пойлом, за которым Светка ездила к этой ведуньи или колдуньи в деревню, она отпаивала некоторое время, противящегося этой процедуре, Мишку. Бабка за свои хлопоты и старания денег не взяла, сказала, что ей это нельзя, потому, как она не дружит с бесовским изобретением – деньгами, доводящими многих людей до сумасшествия и помешательства; и полному подчинению их дьявольским замыслам, из-за которых вмиру  реки крови, – войны и убийства. Ну, и ещё потому не берёт денег, чтоб, не вызывать зависть и злобу у злых, алчных и глубоко порочных людей. Говорила, вроде, как самой себе, готовя волшебное снадобье, какую-то нашёптанную воду для Мишки; и  приговаривала она всё за этим занятием, что много всякого зла в этом пропащем и никудышном мире творится.  За её труды и хлопоты, Светка ей отвезла каких-то вещиц, где-то на двадцать, двадцать пять тех советских рублей.       

    Поначалу же, Мишка никак не хотел пить это колдовское питьё, с таким трудом раздобытое Светкой, говорил, нагло ухмыляясь ей, что с ним всё хорошо, и никакого беса в нём нет, и ничего жеребиного так же, в нём нет, и хватит говорить про это, это чушь какая-то, уже надоело. Светка, обозлившись, кричала ему в ответ – это ты уже надоел, ты, что творишь всё это время, тебя за твои проделки собираются выгонять из армии! ты, что всю жизнь по жеребчиному ржать  и вытворять хочешь?! Тебя там этой дрянью опоили дурака, что ты у них  забыл, зачем шатался к ним …, такой сякой и прочее, в гневе высказывала ему Светка. Это она имела в виду тех девок, устраивающих у себя такие незабываемые вечеринки и где якобы,  опаивали они затем, пьяного Мишку жеребинойдрянью. После чего, как она думает, более года маялся и страдал её Мишка от этой напасти, навалившейся там на него. Попутно мучил и Светку, и даже, «любимую»  тёщу, о чём она так сокрушённо и злобно теперь говорит об этом, вспоминая то время, избегая всяких встреч с ним. Мишка,  по обыкновению много не говорил, слушая Светку, как обычно, лишь нагло ухмылялся. Но главное для Светки было тогда, найти того, кто приготовит это необыкновенное, волшебное пойло, а как его пустить в ход, это уже дело техники, и её мало заботило. И она, где тайком в водку подольёт, а где уговором, но всё, же, как уверяет она, Мишку отпоила, всё до капли влила в его нутро, и  таким образом, без всякого сомнения, всё так же, уверяет она, удалось  снять с её Мишки порчу и наговор. После чего, если верить ей, её Мишка, удивительное дело – бросил это занятие, прекратил ржать по жеребиному, когда напивался. Излечился вроде как, чем очень обрадовал, всё это время убитую горем Светку, и из армии его не выгоняли ещё лет  девять или десять. Теперь, предполагала она жизнь пойдет…,  улыбайся, смейся, радуйся. Жизнь будет полна довольствия и счастья. Как только Светка отпоила и излечила Мишку от напасти напиваться и ржать по жеребиному, её мать уехала от них, дождалась своего освобождения,  более года прожив у них. Стоически переносила проказы «любимого» зятя.

            Оказывается, есть силы могущие обратить кентавра, человека-жеребца в нормального человека, которые могущественнее потусторонних, дьявольских сил и их обладательница, или посредница  в направлении их действия, как уверяет Светка, бабка-ведунья; да не тут-то было, демонические силы всё же не оставили его в покое. Не смотря на вмешательство иных сил, супротивных дьявольским силам,  дьявольские силы вовлекли его в новое  происшествие, с ещё более тяжёлыми последствиями для него.

        Такую историю о своём Мишке в этот вечер рассказывала нам Светка. Рядом сидящий пьяный Мишка особо не встревал,  изредка лишь, перебивал её рассказ, стараясь лишь, немного сгладить те или иные места её рассказа, только время от времени всё ржал, но, вполне по-человечески. Или, всё так же, тупо ухмылялся, глядя на неё, будто это всё не о нём она, таком ладном, складном и правильном. А,  он  терпеливо ожидал свой черёд, чтобы покуражиться самому, совершенно не предполагая, что этот кураж для него будет последним.

        Жили мы тогда на втором этаже пятиэтажного дома. Стояла жаркая летняя пора, окна в нашей квартире были раскрыты настежь, уже на исходе был вечер, наступит вот-вот ночь. Мишка со Светкой всё ещё  не уходили.

    Тем временем, во дворе нашего дома собралась шумная компания пятнадцати - шестнадцатилетних  подростков, что-то не поделившие, они начали громко выяснять отношения, при этом матерно ругаясь. Я выглянул в окно и сделал им замечание, они были так увлечены чем-то своим, что не обратили на него никакого внимания. Тогда Мишка, так терпеливо ждавший своего часа, времени самому покуражиться, блеснуть своими незаурядными способностями, удивить силой, ловкостью, умом, он высунулся из окна и громко закричал: «Эй, вы, мерзавцы, прекратите шум и быстро по домам». Кто-то из подростков крикнул ему в ответ: «Эй ты, мужик, умолкни, пока ещё цел». На что обиженный Мишка дико взревел: «Гады!» - вскочил на подоконник и стоя, согнувшись, потому что он едва помещался в оконном проеме, продолжал дико орать на стоящих внизу подростков: «На каратиста гады! Поубиваю всех!». Было похоже на то, как, пребывая в столь сильном опьянении, Мишка грезил, представляя себя каратистом «Маленьким драконом». Грозный, сопровождающийся всякими угрозами голос, стоящего в оконном проёме,  дико орущего Мишки, раздавался по всему находящемуся в ночной тьме и готовящемуся ко сну нашему двору. Однако очень искусно и театрально показанная Мишкой его решительность привести свою угрозу в исполнение, не подействовала упреждающе на подростков. На его угрозу последовал наглый, грубый, вызывающий ответ: «Эй, ты, падла, каратист … такой сякой (далее матерно). – Ты, где собрался нас убивать падла, там? - а мы же здесь». Ещё больше обиженный Мишка наглостью и хамством, стоящих внизу подростков и представляющий себя в этот момент всё тем же каратистом, пуще прежнего, оглашая ночную темень нашего двора, дико взревел, будто в момент штурма вражеской цитадели –  «На каратиста, гады! Поубиваю всех гады!» - и сиганул (выпрыгнул) из окна второго этажа на близко расположенный дверной козырек. На  ногах «каратист» не устоял, несколько секунд продержался, беспорядочно махая руками, как подбитая  птица крыльями в прерванном  полете, пытаясь удержать равновесие, и не удержав его, с отчаянным криком полетел вниз, ударившись спиной и затылком о землю. На земле, разбросав широко руки, распласталось, теперь уже разбитое параличом большущее, свиноподобное Мишкино тело. Искалеченное сильным ударом о землю, свиноподобное Мишкино тело лежало неподвижно, лишь изредка оно издавало жалобные  стоны и матерную ругань.

    Всё произошло так стремительно быстро и неожиданно, что мы, стоящие у окна не сразу как-то осмыслили происшедшее на наших глазах.

        А  из кустарника, обильно разросшегося  во дворе, послышалось, нечто не знавшее ни сочувствия, ни сострадания: «Ну, ты, падла, ты скоро встанешь убивать нас?» - далее матерно; ему в ответ прозвучал жалобный Мишкин стон.  Светка, стоявшая у окна, ошарашенная увиденным,  первые секунды она ещё уясняла себе случившееся, надеясь на лучший исход, страшась худшего. Услышав матерную ругань подростков, обращённую к её Мишке, и его стон, она истерично закричала на них: «Милицию сейчас вызову мерзавцы». Как будто они виноваты в происшедшем. Мишка не поднимался.

  Когда мы подошли к Мишке, он тихо стонал, приходя в себя, матерно ругался, и с тихим стоном снова впадал в прострацию. Светка вся перепуганная случившимся, непонятно зачем окатила Мишку ведром холодной воды. За это, пришедший в себя Мишка, громко обругал её матерно, назвал дурой, и тихо стоная, снова впал в беспамятство. После чего, вся трясясь от волнения и страха,  Светка по телефону вызвала скорую помощь. Приехавшие вскоре  врачи, осторожно положили, находящегося в полуобморочном состоянии стонущего Мишку на носилки,  загрузили его в машину, и увезли. Месяцев семь пролежал Мишка в больнице с тяжелой травмой позвоночника и сотрясением и ушибом головного мозга.

      Всё это время Светка хлопотала по нему. После работы, и в выходные дни, она спешила к нуждающемуся в уходе, на больничной койке подвешенному на вытяжке, совершенно обездвиженному Мишке.

      Пришлось ей и на этот раз, в помощь по домашнему хозяйству и присмотру за детьми, хотя уже и подросшими к этому времени, звать заметно постаревшую мать, также как и более десяти лет назад. Когда он вернулся из школы прапорщиков с тяжёлым недугом, с каким-то неотвязчивым жеребиным ржанием, от которого он без посторонней помощи не мог тогда освободиться. Так же, как и тогда, ей понадобилась помощь матери.  Её мать жила от них не так далеко, в соседнем райцентре. Зная о всяких проказах  своего «любимого» зятя, никак не хотела она ехать к ним, видеться с ним. С  тех пор, как, насмотревшись вволю на него, когда он с наглой мордой ржал по жеребиному на неё, будто зажрать её тогда хотел. Терпела  хамство «любимого» зятя, только ради Светки и детей. Теперь же, она думала, этого дурака видеть не придётся никогда.  Изредка на денёк, два в выходной или в отпуск на протяжении этих лет, Светка навещала её,  всегда говорила ей, что у них с Мишкой теперь всё хорошо, добро. Мать, слыша его имя, морщилась, становилась ещё строже, ничего не говорила, что-то нехорошее думала лишь про себя, будто чувствовала, что придётся ещё свидеться с ним. Ну, а Мишка, всё это время жил так, будто,  нет, и никогда не было его «любимой» тёщи. Так вот,  не видясь с «любимой» тёщей с того времени, он    вновь напомнил ей о себе, явившись на этот раз, уже  в новой ипостаси – ипостаси тяжёлого инвалида. Снова, в столь удручающем состоянии Мишка свиделся с «любимой» тёщей.  Прямо так ворвался, будто заскучавши, в жизнь своей «любимой» тёщи. Она же, всё сокрушалась и причитала, когда всё узнала,