тяжестью , веки. –Уж скорей бы приехать на этот таинственный Дон,- тоскливо думал Юрасик. Перед его усталыми глазами предстало вдруг виденная им еще в детстве картина « Перед боем « В тесном строю застыли казаки. Их руки сжимают эфесы сабель. Грозные, с острыми жалами пики направлены вперед. Мужественные лица спокойны и величественны. В торжественной тишине ждут казаки приказа двинуться в атаку. И почудилось Юрасику, что меж суровых, казачьих лиц видит он и свое, собственное лицо и еще лицо отца и Страшинского и Сергея и Оленьки. Вот на белом аргамаке проскакал перед строем генерал. Полы белой бурки, словно крылья
гигантской птицы, полощутся за спиной. За генералом следует свита. Трепещет на ветру боевое знамя. Вот генерал, привстав на стременах и взмахнув сверкнувшей на солнце шашкой, отдал приказ. И двинулись вперед полки. И дрогнула степь от мощного топота многих тысяч конских копыт. Под жестоким огнем противника шли вперед казаки и погибали геройски. А за их спинами вставала из праха, ликуя, спасенная Русь. В этот, самый торжественный момент нахлынувшего видения чей-то хриплый голос, прозвучавший, как показалось Юрасику, над самым его ухом, вывел его из состояния полудремы. – Колачево!- Кричал Коськин повернувшись в пол оборота, к дремлющим пассажирам показывая пассажирам на вершину холма с виднеющейся на ней церковью в окружении нескольких десятков крестьянских изб.. Несколько мгновений Юрасик бестолково смотрел на Коськина силясь понять то, о чем хотел поведать ему возчик. Наконец поняв, что деревня, мимо которой они проезжали, называется Колачево и до ближайшей казачьей станицы остается не более двух десятков верст, удовлетворенно кивнул головой. - К обеду подкатим,- заверил возчик, стараясь ободрить уставших пассажиров. Обогнув холм, дорога нырнула в глубокую балку и по этому ни встряхнувший с себя дрему Юрасик, ни Коськин не заметили, как из-за холма выметнулось десятка три всадников и бешеным аллюром понеслись вдогон скрывшейся в балке тройке. Погоню заметили, когда передний, вырвавшийся вперед всадник, несшийся на огромном, рыжем коне, был уже в сотне шагов.
-Малютка энто! визгливо воскликнул вдруг Коськин повернув в сторону настигавших экипаж всадников искаженное смертельным ужасом лицо. – Он же на железной дороге! Он же…! - Хотел было успокоить возчика Юрасик. Да не успел. Коськин вдруг бросил вожжи и, взмахнув руками, словно птица крыльями бросился на дорогу, прямо под копыта обезумевших от бешеной гонки коней. Оглянувшись Юрасик еще увидел, как рыжий дончак грудью сшиб попытавшегося подняться с земли Коськина и как кургузое его тело взлетело вдруг в воздух и, перевернувшись несколько раз и шлепнулось в пыль. А рыжий дончак, с полуголым всадником на спине уже заходил, сбоку желая отрезать тачанке путь к спасению. Очнувшись от сна Оленька, почему-то не могла
оторвать глаз от смуглого, мускулистого тела обгоняющего тачанку всадника, от его искаженного злобной гримасой лица, от оскаленного в страшной улыбке белозубого рта. Рядом сухо треснул выстрел и под смуглой лопаткой всадника вспыхнула вдруг алая розочка и через мгновение, какая-то неведомая сила вырвала из седла вдруг обмякшее тело и, безжалостно скомкав, бросила на дорогу. Совсем рядом увидела Оленька побледневшее вдруг лицо Сергея Кадамова. Глаза зло прищурены. На губах играет хищная усмешка. В руке его судорожно дергается тонкоствольный маузер, выплевывая желтые, дымящиеся гильзы. Маузеру Сергея вторил не менее опасный, армейский кольт Страшинского. И отбились бы они. Унесли бы их в бескрайнюю степь сильные коськинские кони. Да не судьба видать. Обезумевшие от треска выстрелов и воплей преследователей, ни кем не управляемая тройка, свернув с дороги, понеслась к изрезанной руслами ручьёв глубокой впадине. Последнее, что увидела Оленька, это взлетевшего вдруг в верх Юрасика. И затем оглушительный треск, пронзительный визг коней и выстрелы. Когда она, придя в себя, подняла голову то увидела еще, как несколько всадников кружась на месте, рубили с плеча жарко взблескивающими клинками ворочающееся в пыли тело Кадамова старшего. Тела Сергея и Страшинского лежали не подвижно, голова к голове, подплывая в кровавой луже. Еще жив был Юрасик. С трудом волоча по земле, ставшее вдруг не послушным тело он полз к ней цепляясь окровавленными руками за колкую, степную траву. Оленька совсем близко видела его, ставшие большими - большими глаза. Они еще тянулись к ней. Они звали её. Но и над ним сверкнул вдруг адским пламенем чей-то клинок. Алая полоса перечеркнула спину Юрасика. Жалобно, по детски вскрикнув, он сунулся лицом в траву и
Лишь только пальцы его рук еще шевелились. Еще тянулись к ней.
-Нет! Нет! - кричала, протестуя Оленька. Ей казалось, что её крик лавиной обрушился на затихшую степь Она хотела кинуться к Юрасику. Своим телом, своей жизнью закрыть его. Но свет вдруг померк в глазах Она уже не слышала, как перекликались хриплыми голосами всадники, настигнувшие их, обшаривая карманы убитых. Она не чувствовала, как чьи-то руки подхватили её и бросили поперек седла. Сознание надолго покинуло её
Пробуждение Оленьки было ужасным. Перед глазами мелькали, быстрыми молниями, острые клинки, впиваясь жадно в чьё-то грузное, содрогающееся в конвульсиях, тело, То вдруг появлялся Юрасик, Страшный окровавленный, И все тянул и тянул к ней руки словно желая защитить от чего-то страшного, еще неизвестного ей. То вдруг кто-то черный безликий наваливался на неё из обступившего его мрака и рвал грубыми, жесткими руками её тело, а она задыхалась под ним, тщетно пытаясь вырваться. Когда, наконец, кошмары отступили, и возможность видеть реальность вернулась к ней, разум её ужаснулся. Словно со стороны увидела она свое обнаженное тело, беспомощно распростертое на широкой крестьянской кровати Измятую, испятнанную синими пятнами, грудь, шею, плечи. Страшная явь не оставляла сомнений. Кто-то жестоко надругался над ней во время её беспамятства Её тело, которое так любил Юрасик, красотой которого так восхищался больше не принадлежало ни ей, ни ему. Тот тяжелый и страшный мучавший и истязавший её безвольное тело пришел не из кошмара. Он был настоящим. Это следы его рук синели трупными пятнами на её лице груди ногах. Это он, воспользовавшись её слабостью и беззащитностью жестоко надругался над ней. Перед её глазами вдруг вновь появилось залитое кровью лицо Юрасика Исполосованное сабельными ударами тело Кадамова старшего, лежавшие в луже стынущей крови Сергей Кадамов и Страшинский Оленька вдруг осознала, что больше ни когда не увидит этих, ставших ей родными, людей Они навсегда ушли от неё в неведомый потусторонний мир, оставив её одну. Ни стон, а жалкий вопль израненного звереныша вырвался из её груди. Жаркая волна беспамятства вновь затопила разум. Его она узнала сразу, как, только очнувшись от забытья, увидела за столом его широкоплечую, туго перетянутую ремнями, фигуру. Увидела и поняла: - Это он. А он, ощутив на себе её взгляд, на короткий миг повернул к ней свое лицо. Вопреки ожиданием Оленьки оно совсем не было страшным Оно могло быть даже красивым если бы не глаза. Холодные, равнодушные они не походили на человеческие. Это были глаза питона увидевшего перед собой парализованную страхом добычу. Именно таким, беззащитным и слабым существом ощутила себя Оленька, глядя в холодные, бездушные глаза своего истязателя. И желая, защитится от этого холодного, бездушного взгляда Оленька крепко зажмурила глаза. Именно так она поступала в далеком детстве, когда ей становилось вдруг страшно.» Во имя Отца и сына…- обратилась она мысленно к Богу – Спаси и сохрани, владыка небесный» Бог ли, очнувшись на мгновение от своего великого сна решил помочь ей, или вмешалось провидение, но только когда Оленька открыла глаза в комнате, ни кого не было. Солнечный луч, проникнув в комнату сквозь щель в не плотно задернутых шторах, словно острый сабельный клинок, вонзился в накрытый белой, вышитой по краям скатертью стол. И там, где он касался поверхности, на скатерти расплылось желто розовое пятно. Перед глазами Оленьки появилось вдруг все, что произошло с ней вчера. Вновь метались, роняя пену обезумевшие кони. А меж ними люди. Еще живые. И холодные взблески сабель над ними. И кровь, кровь, кровь. Оленька судорожно всхлипнула. Разум её не хотел мириться ни с потерей близких и очень дорогих ей людей, ни с надругательством, совершенным над ней самой. Она.. бы заплатила любую цену, чтоб все происшедшее с ней оказалось сном. Пусть страшным, но только сном.. Но, увы. Следы на теле и память с ужасающей явью подтверждали, что все происшедшее с ней не сон. Что это правда. Страшная, леденящая душу, правда - Я должна умереть, - подумала Оленька.- Я обязательно должна умереть» Но как? Как исполнить задуманное? Как и чем? Тех, более чем скромных знаний, почерпнутых ей из душещипательных романов, о великих женах, доведенных мужской неверностью до рокового шага, явно было не достаточно. Они, как правило, принимали яд, или стреляли в грудь из револьвера и красиво умирали на руках раскаивающихся и горько рыдающих мужей. Оленька же была одна. И не было у неё яду. И револьвера тоже не было. И по этому ей предстояло выбрать другой путь ухода из жизни. Другой. Более примитивный и от этого еще более жестокий и страшный. Она долго и безуспешно пыталась разорвать простынь надеясь нарвать из неё полосок и из них сплести орудие самоубийства. Но крепкая, льняная материя не поддавалась. А Оленька спешила. Она не знала, сколько времени отпустила ей судьба на избавление от страданий. Минуту, две, час. В любую минуту мог вернуться человек из страшного ночного кошмара и тогда все повториться уже наяву. Он вновь будет истязать её. Вновь будет глумиться над её телом. Только смерть может избавить её от унижения. Оленька в отчаянии обвела глазами комнату. Нож! Ножницы! Кусок стекла, наконец! Ищущий взгляд её на короткое мгновение задержался на вонзившимся в стол солнечном луче. Пробежал дальше. Вновь вернулся. И остановился на предмете, лежащем на краю стола у окна. Что-то знакомое почудилось ей в плавно изогнутой его форме. С трудом преодолевая головокружение, Оленька добрела до стола. Нет глаза не подвели её. На краю стола лежала забытая её мучителем, опасная бритва.
Как подарок судьбы приняла Оленька находку. Потянув, слегка приоткрыла лезвие. Голубая полоска стали опасным холодком кольнула глаза и зачарованная этой опасностью она несколько минут оставалась не подвижной. Точно такой же блеск
