Укладка ценных вещей в доме Нарышкиных осенью 1917 года

жить помещиком где-нибудь в Тамбовской или Пензенской губернии, стрелять ворон и бродячих собак, вывозить дочерей на танцы к соседям и пить водку тайком от жены, которой он побаивался и не в силах был ослушаться. А он оказался на царствовании в такое беспокойное время; ему следовало отречься ещё десять лет назад в пользу Николая Николаевича, тогда всё было бы по-другому.
– Это вы о дяде государя говорите? Но в четырнадцатом году он плохо справился с командованием армией, – сказал Сергей.
– Против него интриговали всё те же англичане: они сделали так, что нас преследовали неудачи в войне, – насупившись, ответил Лев Васильевич. – Но Николай Николаевич ни в коем случае не допустил бы революции, а нынче вот что мы имеем, – он махнул рукой куда-то за стену. – Эх, государь, государь, – Россию погубил, и себя погубил!..
– Это верно, – внезапно согласился Сергей. –  Наши офицеры тоже так считают.
–  А всё-таки мне его жаль, – упрямо сказала Феодора Павловна. – Я буду за него молиться.
– А ты что молчишь, скромница? – спросил Лев Васильевич, обратившись к Наталье. – Ты будешь молиться за государя Николая Александровича?
– Да, буду, но мне его не жаль, – ответила она. – Мне больше жаль тех людей, которых он погубил, и тех, которые ещё погибнут из-за него.
– Ай да смиренница! – засмеялся Лев Васильевич. – Ну дай же я тебя поцелую! От всего сердца, от души!
– Лев Васильевич, нам ещё много вещей укладывать, – возразила она, снова отстранившись от него.
– Лёва, веди себя прилично, – вмешалась Феодора Павловна. – Смачивай уксусом холстину, смачивай!..
*** 
На некоторое время в кладовой установилась тишина, нарушаемая лишь глухим стуком укладываемой посуды да тяжёлыми вздохами Феодоры Павловны. Потом послышались быстрые шаги, и в кладовую вошёл Кирилл Васильевич, средний сын Феодоры Павловны. Несмотря на то, что он был моложе Льва Васильевича, его волосы были сильно тронуты сединой, а на лбу пролегли глубокие морщины.
– Заканчиваете? – спросил он с порога. – До утра не так много времени осталось.
– Если бы ты нам помог, мы бы справились быстрее, – заметила Феодора Павловна.
– За этим я пришёл; говорите, что делать, – коротко бросил Кирилл Васильевич.
– Лёвушка смачивает холстину уксусом, мы с Наташей заворачиваем вещи, Серёжа складывает, а ты готовь нам холстину и газеты, – сказала Феодора Павловна. – Успеем до утра, не беспокойся.
– Надеюсь, – всё так же коротко ответил Кирилл Васильевич. 
Опять наступила тишина, но Лев Васильевич всё время поглядывал на Кирилла Васильевича, будто ожидая, что он заговорит. Действительно, Кирилл Васильевич сначала бормотал что-то про себя, а потом не выдержал и сказал вслух:
– Трудно представить себе больший идиотизм! Угораздило нас родиться в этой стране...
– Ты о чём, Кирюша? – не поняла его Феодора Павловна.
– Да уж, поясните любезный братец, – ухмыльнулся Лев Васильевич.
– Что здесь пояснять? Разве непонятно? – раздражённо отозвался Кирилл Васильевич. – Россия вечно шла по особому пути, который на поверку оказывался кривым, извилистым и трудно проходимым, в то время как рядом пролегала прямая торная дорога. Но Россия, словно пьяница в ночи, блуждала бог весть где, падая, спотыкаясь и набивая себе синяки. Ей больше нравилось ползать в грязи, чем идти по чистой мостовой, и она ещё ставила себе в заслугу, что не похожа на других. Но теперь Россия окончательно сошла с ума: посмотрите, что делается кругом, разве это не безумие?
– Так и есть! – кивнул Сергей. – Вы удивительно верно изъясняетесь, Кирилл Васильевич.
– Нет, позвольте, меня ваши образы не впечатлили, – заспорил Лев Васильевич. – Сделайте одолжение, объяснитесь без литературщины.
– Пожалуйста. Мне кажется, я достаточно ясно выражаюсь, но если вам непонятно, я поясню свою мысль, – дёрнул головой Кирилл Васильевич. – С афинских и римских времён Европа тщательно, скрупулёзно, потом и кровью вырабатывала те политические, экономические, социальные и культурные установления, которые легли в основу европейской цивилизации и помогли ей занять главенствующее положение в мире. Страны, оказавшиеся в силу географических или исторических причин на окраине этой цивилизации, стремились приобщиться к ней, заимствовать её достижения и тем самым тоже получили возможность наилучшего развития. Одна лишь Россия из всех близлежащих стран отказалась следовать европейскому примеру; как точно подметил Чаадаев, мы добровольно выбрали изоляцию от Европы – мы взяли за образец тупиковый византийский вариант и тем обрекли себя на отсталость. Гибель Византии, с одной стороны, и победы Европы – с другой, должны были бы доказать нам, что византийская модель ненадёжна, а европейская крепка, но нет, мы упорно цеплялись и продолжаем цепляться за гнилую византийщину, обильно разбавляя её дикой азиатчиной. Деспотизм власти, суеверие и ханжество церкви, ужасающее бесправие народа, сопровождающееся бескультурьем, низостью и пресмыкательством, которые, в свою очередь, вызывают приступы жестокости и насилия – вот какую Россию мы получили! А для того чтобы оправдать в своих глазах и глазах всего мира наше ужасающее положение, мы продолжаем твердить о своей исключительности, и это всё более и более принимает характер патологического сумасшествия. В результате, всякие попытки перейти на европейский путь развития неизменно заканчиваются провалом: даже Пётр Великий с его титанической волей сумел придать европейский вид только фасаду нашего здания, но, по сути, Россия осталась прежней, византийской и азиатской. Впрочем, это привычно и удобно власти, это привычно и удобно народу; о, да, мы готовы заимствовать у Европы кое-что, делающую нашу жизнь более удобной, мы можем даже восторгаться Европой, но перенять её опыт, упаси Господи! Нам лучше живётся в своей мерзости, и мы не хотим от неё отказаться.
– Ишь ты! – иронически воскликнул Лев Васильевич. – Как вам, однако, не нравится Россия!
– Такая, как сейчас, сильно не нравится, – отрезал Кирилл Васильевич. – И самое печальное, что пока она остаётся такой, с ней неизбежно будут случаться катастрофы. Это хорошо понимал Сергей Юльевич Витте: каков народ, такова и власть; какова власть, таков и народ. Сергей Юльевич хотел изменить и то, и другое, а в итоге получил ненависть и с той, и с другой стороны: не трогай нас, мы хотим остаться такими, какие есть.
– Ваш тесть Витте у вас с языка не сходит, любезный братец, – заметил Лев Васильевич. – Чувствуется, что он был вашим кумиром, – или это его дочь так на вас влияет? Она ведь у него приёмная была, от третьей жены-еврейки? Евреи своего всегда добьются…
– Оставьте ваши антисемитские выходки! – крикнул Кирилл Васильевич. – Я знаю, что вы близки к черносотенцам, а у них во всём виноваты евреи! Слава богу, что ваши черносотенные союзы теперь запрещены в России – хоть одно цивилизованное решение у нас принято.
– То-то евреи полезли изо всех щелей, – ощерился Лев Васильевич.
Кирилл Васильевич побледнел и хотел что-то возразить, но его остановила Феодора Павловна:
– Лёвушка, что с тобой сегодня? Что ты на всех нападаешь? Оставь Верочку в покое: она прекрасная жена.
– На мою жену, значит, можно нападать, а мне слова не скажи? – возмутился Лев Васильевич. – А что я такого сказал? Вера и вправду еврейка, а еврейки, как известно,  имеют большое влияние на своих мужей. Вспомните Библию: как Эсфирь уговорила своего мужа Артаксеркса перебить всех, кто выступал против евреев в его царстве. До сих пор в честь этого истребления есть еврейский праздник Пурим.
– Оставь это, говорю тебе! – уже не на шутку рассердилась Феодора Павловна. – Ну, что за наказание эти дети, совсем не хотят слушаться, – Господи, дай мне терпение!
Наталья улыбнулась, бросив быстрый насмешливый взгляд на обоих братьев, а Сергей перевёл разговор на другую тему:
– Кирилл Васильевич, по вашему мнению, почему случилась революция?
– Я отвечу, если меня не будут перебивать, – он кивнул в сторону Льва Васильевича.
– Упаси боже, любезный братец, – разве можно перебивать такого великого оратора, – с полупьяной улыбкой сказал Лев Васильевич.
– Если вам угодно ёрничать, продолжайте, я не стану вам мешать, – возразил Кирилл Васильевич.
– Ах, виноват, mille pardons, никому сегодня не могу угодить, – Лев Васильевич шаркнул ногой.
– Может, вам не стоило налегать на коньяк? – бросил ему Кирилл Васильевич.
– Как вы не деликатны, а ещё бывший дипломат, – парировал Лев Васильевич.
– Это вас уже совсем не касается, – зло ответил Кирилл Васильевич.
– А какой он был до войны, помнишь? – шепнула Феодора Павловна на ухо Наталье. – Изящный, остроумный, весёлый и никогда не сердился; да и Лёвушка не пил столько… Господи, до чего мы дошли! – вздохнула она и сказала вслух: – Мальчики, не ругайтесь! Немедленно обниметесь и не забывайте, что в ваших жилах течёт благородная кровь Нарышкиных и князей Орбелиани. Будьте достойны своих великих предков. Ну же, не заставляйте повторять меня дважды!
Лев Васильевич и Кирилл Васильевич неловко обнялись, не глядя друг на друга.
– Вот так, – обрадовалась Феодора Павловна.
***
– …Итак, молодой человек, вы спросили, почему в России произошла революция? – Кирилл Васильевич посмотрел на Сергея, тот поклонился ему. – Она произошла потому, что не могла не произойти. Ее подготовили высшие представители власти…
– Вот как! – не сдержался Лев Васильевич.
– Да, именно они! – воскликнул Кирилл Васильевич. – Я не наивный идеалист и понимаю роль экономических и социальных причин в революции, но твёрдо убежден, что всё это решаемо при правильном поведении власти. Как бы ни было тяжело положение страны, но когда власть в ней здоровая, есть надежда на улучшение. И напротив, если власть больна, страна погибнет, даже находясь не в самом худшем состоянии.
– Чем же была больна наша власть? – Лев Васильевич саркастически усмехнулся. Каков ваш диагноз, уважаемый доктор?
– Я отвечу, если вы не будете меня не перебивать, – холодно сказал Кирилл Васильевич.
– В самом деле, Лёвушка, – покачала головой Феодора Павловна.
– Молчу, молчу! – он закрыл рот рукой.
– Наша власть больна от того, – продолжал Кирилл Васильевич, – что все её болезни, присущие, в общем, любой власти, запущены до безобразия. Она не давала себя лечить, – более того, враждебно относилась даже к постановке диагноза. В нормальном цивилизованном обществе власть поставлена в такие условия, что находится под постоянным контролем, который не даёт ей серьёзно заболеть: чего стоит один принцип разделения властей – великая профилактика её заболеваний! Законодательная, исполнительная и судебная власть следят за состоянием друг друга, не давая развиваться нездоровым отклонениям…
– Опять литературщина, – явственно прошептал Лев Васильевич, но Кирилл Васильевич сделал вид, что не заметил этого замечания, и продолжал всё более воодушевляясь:
– У нас в России не так, – у нас существовала лишь видимость разделения власти, но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что её ветви – это три головы чудовищного дракона, безжалостного и жадного. Разве судебная власть у нас заботилась о соблюдении законов? Ничуть!