Укладка ценных вещей в доме Нарышкиных осенью 1917 года

Мало того, что сами эти законы были несовершенны, но и они не соблюдались. Судебная власть была полностью покорна верховной исполнительной власти и в точности следовала её указаниям. Много ли вы вспомните случаев, когда судья осмелился перечить тому, что от него требовали «сверху»? Таких случаев единицы, и в каждом из них судья становился героем, известным все стране. 
Но может быть, законодательная власть лучше? Нисколько! Пережив бурный период романтической молодости, Государственная Дума совершенно покорилась всё той же верховной власти, – и если в думских стенах звучали иногда вызовы ей, то они носили совершенно безобидный характер. В серьёзных вопросах Дума всегда и во всём поддерживала чудовищного дракона, а рыцари, желающие сразиться с ним, давно были изгнаны из сего, с позволения сказать, народного собрания. Прибавьте к этому убогую свободу слова и печати, столь поздно у нас появившуюся и существовавшую больше на бумаге, чем в действительности, и вы, полагаю, согласитесь, что наша власть не подвергалась никакому врачебному контролю, и в результате болезнь её была страшно запущена.
О, да, это началось не сегодня, но тем важнее проследить историю болезни! Взглянем на поведение высших представителей власти за последние полвека…
– Ого! Не сильно ли вы замахнулись? – прищурился Лев Васильевич. – Не трогайте святое.
– Святое? Отлично! Посмотрим, какое это святое, – взвился Кирилл Васильевич. – Я пройдусь исключительно по Романовым, ближайшим родственникам последних наших государей. Начнём с Николая Николаевича Старшего, брата Александра Второго. Оба они много лет изменяли своим жёнам: Александр с княжной Долгоруковой, чей сын был первым мужем вашей супруги,  – Кирилл Васильевич взглянул на Льва Васильевича. «Далась им моя жена», – проворчал тот. – А Николай Николаевич – с прелестной танцовщицей Катенькой Числовой, – продолжал Кирилл Васильевич. – В конце концов, он решил развестись с супругой и, что самое забавное, обвинил в измене именно её – якобы она наставила ему рога с настоятелем дворцовой церкви Василием Лебедевым. Основываясь на этом, Николай Николаевич выгнал жену и отнял у неё драгоценности, в том числе собственные подарки, – всё это тут же было вручено несравненной Катеньке, которая с триумфом заняла место отставленной супруги. Но Николай Николаевич вскоре сделался так сладострастен, что одной любовницы ему стало мало и он создал себе целый гарем из «милашек» кордебалета. Окончательно свихнувшись на этой почве, он однажды решил на спектакле, что вся женская часть труппы готова отдаться ему прямо на сцене, и принялся раздеваться, чтобы ответить на их призыв. Старика с  трудом удалось привести в чувство.
– Фу, какие мерзости! – сморщилась Феодора Павловна. – Неужели ты станешь пересказывать сплетни?
– Нет, позвольте, – желчно проговорил Кирилл Васильевич, – это не сплетни, это факты, – я привожу их, чтобы не быть голословным перед Львом Васильевичем.
– Если вам охота копаться в грязном белье, извольте, – пожал плечами Лев Васильевич. – Certaines personnes aiment à considérer les étrangers pantalon.
– Так я продолжу об этих les étrangers pantalon, – нервно хохотнул Кирилл Васильевич. – Николай Константинович, племянник государя Александра и Николая Николаевича Старшего, был русским Казановой и отличался невероятным женолюбием – он не брезговал никем: спеша на интимной свидание с какой-нибудь светской львицей, мог заехать «на минуточку» в бордель к проституткам или к знакомой портнихе, дарящей его ласками. Как-то он похвастался, что за одну ночь в его постели побывало двенадцать девиц; это он сказал: «Купить можно любую женщину, разница лишь в том, заплатить ей пять рублей или пять тысяч». Впрочем, его отец тоже был мастер по этой части и уже в зрелые годы вступил в нежные отношения с хорошенькой балериной Анной Кузнецовой, ради которой бросил семью.
Константин Константинович, младший брат Николая Константиновича, был известен своими неуклюжими стихами, которые он публиковал под псевдонимом «К.Р.», но более того мужеложством. Его личный банщик Сыроежкин долго был его любовником, а когда в силу каких-либо причин не мог оказать ему удовольствие, приводил своего брата Кондратия, весьма смазливого юношу.
– Я сейчас уйду, – сказала Феодора Павловна. – Наталья, не слушай его, мы сейчас вместе с тобой уйдём.
– Но что заглядывать в прошлый век, обратимся к веку нынешнему, – не обращая на неё внимания, продолжал Кирилл Васильевич. – Все помнят увлечения Алексея Александровича, дяди нашего отрекшегося государя. Последней пассией Алексея Александровича была Элиза Балетта, актриса Михайловского театра…
– Толстая, как мешок с картошкой, – вдруг подхватила Феодора Павловна и тут же осеклась. – Я просто хотела сказать, что никто не понимал, чем она так привлекла великого князя, упокой Господи его душу! – виновато прибавила Феодора Павловна.
– Будучи председателем Общества покровителей балета, Алексей Александрович настолько ей протежировал, что она стала примой-балериной с самым высоким гонораром, – продолжал Кирилл Васильевич. – Кроме того, Алексей Александрович осыпал madame Балетта немыслимыми подарками: по его заказу Фаберже изготовил для неё шкатулку из золота и бриллиантов, – она была украшена эмалевым якорем с инициалом «А», – а ещё Фаберже сделал для этой француженки вазу «Балетта», камнерезную фигурку «Просящий шнауцер» и нефритовую лейку, тоже украшенную золотом и алмазами.
На покупку всего этого Алексей Александрович потратил казённые деньги из вверенного ему морского ведомства. Дошло до того, что броня кораблей расползалась, ибо металлические заклёпки были разворованы, и броневые листы крепились деревянными втулками. Один миноносец вообще едва не затонул на полпути между Кронштадтом и Петербургом, так как в дырки для заклепок кто-то воткнул сальные свечи.
Не брезговал Алексей Александрович и суммами Красного Креста, предназначавшимися для раненых солдат. Помнится, в одном нелегальном издании было написано, что «в карманах великого князя уместилось несколько броненосцев и пара миллионов Красного Креста», а всего Алексей Александрович истратил на свои удовольствия тридцать миллионов рублей.
Когда шла война с Японией, madame Балетта красовалась в ожерелье из бриллиантов, которое наши петербургские остряки прозвали «Тихоокеанский флот». В обществе справедливо считали, что сия madame стоила нам поражения в Цусимском бою и во всей этой злосчастной войне… А государь всему этому потворствовал! – голос Кирилла Васильевича задрожал от негодования. – В молодости он и сам по семейной традиции крутил роман с балериной – с Матильдой Кшесинской, которая затем перешла от него к великим князьям Сергею Михайловичу и Андрею Владимировичу... Вся Россия видела эти безобразия, и все понимали, что близость к власти даёт индульгенцию на любые прегрешения. А уж когда появился Распутин, который вертел царём, как хотел, и устраивал дикие оргии, не снившиеся даже римлянам в период упадка их империи, власть окончательно рухнула в глазах народа.
– А вы знаете, что ответил Николай Николаевич, – наш Николай Николаевич, Младший, – когда Распутин хотел приехать к нему на фронт? – неожиданно спросил Лев Васильевич. – «Приезжай, повешу». Вот, кто должен был бы стать царём, а не Николай Александрович, подкаблучник своей взбалмошной и сумасбродной жены.
– Лёвушка, ну перестань же! – взмолилась Феодора Павловна. – Зачем ты так о нём?
– Он это заслужил, – решительно ответил Лев Васильевич.
– Государь Николай Александрович надеялся, что его окружение в обмен на такое покровительство не выдаст своего царя, но не тут-то было! – злорадно продолжал Кирилл Васильевич. – Они его предали первыми; ещё до официального отречения Николая великий князь Кирилл Владимирович привел к Государственной Думе весь свой Гвардейский экипаж и заявил о верности новой власти. Такую же присягу принесли великий князь Дмитрий Константинович и его племянники Гавриил и Игорь, а потом выразить почтение новой власти явились великий князь Николай Михайлович и великая княгиня Елизавета Маврикиевна.
Новая власть оценила такую преданность: Керенский лично разрешил Кириллу Владимировичу выехать в Финляндию и предоставил ему для этого комфортабельный вагон-салон и несколько товарных вагонов под багаж. Другие члены императорский семьи тоже благополучно выехали за границу, прихватив свои богатства, – ну, а наш бывший царь Николай был отправлен в Сибирь и вряд ли избежит участи других правителей, свергнутых в своё время революциями.
– Бедный, бедный государь, – повторила Феодора Павловна.
– Бросьте, maman, – одёрнул её Лев Васильевич. – Хватит его жалеть, – по делам вору и мука.
– Насчёт Кирилла Владимировича мне кажется, это слухи, – вставил молчавший до сих пор Сергей. – Я слышал, что он бежал из России по льду Финского залива, держа на руках малолетнюю дочь.
– Это в мае-то? – иронически спросил Кирилл Васильевич. – Какой лёд, какой залив? Думайте, что говорите.
Сергей недоверчиво посмотрел на него, но ничего не ответил.
– Но почему вы, любезный братец, так нелестно отзываетесь о новой власти? Она ведь ваша, либеральная, – заметил Лев Васильевич. – Вы радоваться должны, что Россия вступила на либеральный путь.
– Какой либерализм, о чем вы? Где вы видите либерализм?! – нервно выкрикнул Кирилл Васильевич. – С самого первого момента он был накрыт бурной разрушительной волной неуправляемой народной стихии и погиб в ней. А какие люди, какие идеи могли возглавить и воодушевить новую Россию! Князь Львов, умнейший человек широких взглядов с настоящим европейским воспитанием,  – ещё с шестнадцатого года его имя значилось в списках ответственного кабинета министров, который должен был заменить существующий кабинет бюрократов и продажных чиновников. Кому, как не Львову, было возглавить власть после отречения царя? И что же? Он был председателем кабинета министров всего один день, его не утвердило Временное правительство – вот уж точно «временное»!..
А Милюков? Какая голова, какой характер, какие способности, – он мог бы составить честь любому европейскому правительству, – а у нас должен был уйти через два месяца после Февраля.  Многотысячные демонстрации проводились под лозунгом «Долой Милюкова»! Do not cast pearls before swine… А Рябушинские? Какое семейство, какие таланты, сколько сделали для развития русской промышленности, и при этом люди вполне цивилизованные, с прогрессивными либеральными взглядами! На Западе таким деятелям ставят памятники, а у нас Рябушинскиих выгнали взашей под улюлюканье толпы… Кто же остался? Истерик Керенский, мнящий себя Наполеоном, но жалкий, мечущийся между правыми и левыми, – да крикуны-ораторы, потакающие опьяневшей от вседозволенности черни, да её самоизбранные вожаки, имя им легион, полуграмотные и необразованные, готовые грабить и резать всех, кто не живёт в грязи и нищете!
Варварство и рабство, в которых благодаря прежней власти пребывал русский народ, определили характер нашей революции, – потому я и говорю, что сейчас у нас абсурд, доведённый до