Легенда о царице. Книга первая. Явление народу египетскому.

одной ноге, а затем на другой, потом повторил все заново, только двигаясь спиной вперед, глядя на своего спутника и улыбаясь, но долго молчать он не мог и снова затараторил.
    - Отчего же ты не спрашиваешь меня, друг мой (чудак уже подружился, в одностороннем, пока, порядке, с неизвестным животным), куда мы идем? Ну, ты же спрашивай, спрашивай! Почему не спрашиваешь? – осел фыркнул, мотнув головой. – Так вот, я тебе на это, совершенно прямо отвечаю - да, почем я не знаю! А вот почему мы идем туда, именно туда - тут я отвечу совершенно прямо. Понимаешь ли, – человек многозначительно поднял палец, - во всех направлениях, ну ни черта не видно, а вон там впереди виднеются холмы, скалы и поэтому из ничего и нечто я выбираю нечто. Осмотрим-ка, все эти геологические вывихи природы.
      Так весело болтая друг с другом, причем человек взял на себя фонетическую часть разговора, а осел, старательно заполнял собой паузы (то есть производил обильное и многозначительное молчание), дошли до скал и углубились в ущелье имевшее наклон вниз. Человек очень заинтересованно разглядывал стены ущелья, в большом возбуждении подбегал к обрыву, рассматривал, что-то шептал, гладил руками и наконец, выдал:
    - Пейзаж очень живо напомнил мне геологические формации девонского периода. Ты, конечно, скажешь, что такого не может быть, и я с тобой тут же соглашусь - не может! Ну, ни фига себе, - осел и человек в девонском периоде! Но, в принципе, сие возможно, если еще мы выйдем к водоему, а его присутствие уже явно ощущается по влажности и запаху тины, к этакой какой-нибудь идиллической лагуне, сплошь заросшей астероксилонами и прочими риниофитами то…
    Ущелье, без всякого предупреждения, уперлось в рощу огромных пальм с широкими и густыми перистыми листьями на верхушках. Пальмы росли довольно часто, напоминая колонны храма, резные листья слегка шевелились вверху, разгоняя жар солнца и отбрасывали вниз зеленоватую полутень.
      - Так, на все что я тут наговорил, срочно и громко плюнуть и не вспоминать - сделал вывод человек, безуспешно  пытаясь обхватить руками пальму - вот это вот есть финиковая пальма, а там вверху имеются финики - он посмотрел на осла что-то выбирающего в траве и жующего - ну и внизу тоже. А насчет реки я не ошибся, очень уж ясно чувствую ее присутствие и это хорошо, ибо она есть всего живого мать. Однако, что это?
      Из глубины рощи доносились какие-то звуки, но не обычный шум ветра или скрип песка, а нечто иное и мелодичное.
      - О боги, - прошептал человек, - а я знаю, что это такое – это, друг мой, музыка, а ну пойдем, посмотрим, но только тихо -  тс-с-с.
      Они прокрались, прячась за стволами пальм, и попали в заросли гибискуса, - кустарника с огромными, в четверть метра, красными цветами, - за которым уютно расположилась небольшая лужайка, а на лужайке, как яркие бабочки на цветах, расположилась стайка девушек. Две, в легких белых и полупрозрачных  одеяньях, сидели в черных креслах за столом, и у каждой за спиной стоял черный гигант с широким опахалом.
    Перед ними играл веселую мелодию камерный оркестр. Арфистка сидела на одном колене, положив, похожую на длинный лук, арфу на плечо и уперев другой конец в землю, а из-под пальцев ее со звоном стекало серебро. У другой из длинной флейты вылетал веселый ветерок и вился меж сидящих. У третьей лютня, то звенела как комар, то, как шмель гудела, у четвертой же на шее висел длинный барабан и негромкий ритм сыпался из-под ладоней.
    Перед оркестром танцевали три девицы, но танцевали как-то странно - не двигаясь совершенно с места, а только изгибая тело и извивая и поднимая вверх руки.
    Все  танцующие девы были оливково смуглы, черноглазы и черноволосы. Одетые в полупрозрачные одеяния и хоть и были видны сквозь них целиком, но и нельзя было сказать, что они неодеты.
      - О, прекрасные девы! - с чувством произнес человек. – как я рад…
    Стоп!  А  собственно, что это все человек,  да человек? Раз уж показались другие люди, пусть будет одинокий путник. Минутку, почему же одинокий, а осел? Просто путник и иногда бродяга, ну а дальше будет видно. Итак…
    - О, прекрасные девы - с чувством произнес одинокий, с ослом,  путник, выходя из кустов и забыв, что он наг как младенец, хотя на младенца не похож.  - как я рад, что у вас тут, на том свете, так чудно весело и вы такие все,… да куда же вы, в самом деле?
    Увидев голого незнакомца, да еще огромного осла, высунувшего из кустов жующую морду, все девицы дружно завизжали, причем флейтистка завизжала во флейту, выдав такой звук, который ни до, ни после, за всю историю музыкального искусства, никто повторить не смог и в веселом испуге разбежались. Две дамы, сидевшие за столом, кокетливо порскнули за кресла, игриво мотнув волосами, одна угольно черными, а другая соломенно-желтыми и теперь блестели оттуда глазами.
    Два чернокожих мордоворота направились к незнакомцу, который с интересом смотрел на них, радостно улыбаясь и, когда первый из подошедших протянул к нему огромную растопыренную лапу, неожиданно пожал ее по-братски энергично и улыбнулся  искренне и дружелюбно. И сразу получил в морду черным кулачищем.
- Вот те раз! – безмерно удивился одинокий путник кувыркнувшись пару раз через голову.
Далее произошло нечто сумбурное и невнятное, обильно сдобренное мельканьем рук, ног и тел. Бродяга совершал какие-то нелепые  и неуклюжие движения, отчего постоянно спотыкался, дергался как ненормальный, падал, переворачивался, в итоге оба негра оказались на земле. Один на заднице, другой на четвереньках и оба тяжело дышали.
    Осел, наконец, перестал жевать, что-то пробормотал, весьма невнятное, и, вытянув шею, куснул за задницу стоявшего на четвереньках черного парня, затем, оскалив длинные желтые зубы, потянулся ко второму, однако нападавшие отступили в противоположный конец лужайки, большую часть пути, пробежав на четвереньках, а наш знакомый направился к столу.
    - Слушай. - обратился он к ослу. - Как-то нам  совсем не рады здесь.
    Он подошел к столу и отщипнул крупную бело-зеленую виноградину. Две девушки, оставшиеся за креслами, по-прежнему старательно и честно пугались, но внимательно рассматривали бродягу, весело округлившимися глазами, особенно область ниже живота.
    - Не чувствует бедный и усталый странник никакой заботы, - продолжал бродяга, - или элементарного гостеприимства.
    Тут он обратил внимание на девушек, упорно выдвигающих между собой и им кресла.
    - А смотри-ка, как порозовели эти девы, наверное, им очень жарко. - с этими словами он поднял опахало и несколько раз махнул так, что волосы девиц затрепетали, как на штормовом ветру.
    Внезапно бродяга остановился, будто пораженный какой-то мыслью о чем свидетельствовал оставийся открытым рот с ясно видимой внутри виноградиной.
    - Послушай, длинноухий друг Харон, что ж ты мне сразу не сказал - ведь я весь голый! Вот неожиданность, какая. Простите, дамы, должен вас покинуть.
    Вежливо поклонившись, он степенно, с достоинством пошел  прочь, однако, через несколько шагов остановился, вернулся к столику, хлебнул еще вина изрядно (уж очень ароматный был напиток), и вновь проследовал к кустам, дав дамам возможность полюбоваться обнаженной натурой.
Перед самыми кустами он, однако, взмахнул руками и с такой скоростью щучкой прыгнул внутрь, что сначала исчез, а уж потом в мире образовался  шорох.

  - Между прочим, - некоторое время спустя невнятно произнес бродяга, жуя фрукты, - у меня есть две новости: одна из них первая, а другая, надо полагать, вторая будет. Начнем, как водится, конечно, со второй,  - фиги, ну их на фиг, еще не совсем спелые, в чем убедиться можешь сам. – он сунул ослу пару штук и тот начал задумчиво жевать, - теперь новость первая, - тут неподалеку, ну совсем невдалеке, мною замечена небольшая группа человеков вида моего, то есть Хомо сапиенс разумный, и заняты они обычным для сапиенсов делом, а именно, -  все Хомо, скопом бьют сапиенса одного.
И, знаешь, - странник уважительно повел подбородком, состроив многозначительную и умную физиономию, что у него не очень-то и получилось,  - судя по всему, они достигли весьма высокой степени разумности и цивилизованности, ибо тот, которого нещадно так метелят, совсем не возражает. Даже нет поползновений. А все это является свидетельством чего? - философствующий бродяга многозначительно понял вверх палец и закончил, - является свидетельством наличия закона. Давай-ка посмотрим на эту в высшей степени занимательную и поучительную картину ближе,  но из соображений конспирации, а так, же и субординации, одному из нас придется ехать на другом верхом, а, то народ нас, знаешь, не поймет. Нет! Нет, нет! – со смехом закричал бродяга, добродушно стукнув животное кулаком в морду. – Ты все совершенно неправильно все понял! Все, с точностью, до наоборот. Ух ты …! Э, да, ты не лошадь и ты не осел – ты просто козел!
    Это было не следствие невоспитанности, а просто естественная реакция на жестокий укус в ляжку. Так негативно отреагировал осел на попытку его оседлать.
 
Достойный  Нофри, со сложенными смиренно на животике ручками, наблюдал, как сборщики налога весело, с шутками и прибаутками, доказывают спине счастливого Нехри выгоды государственного строя и так увлеклись занятием сиим, что чуть не пропустили начало следующего события.
    А оно было уже вот оно.
    - А что это вы тут делаете, о, священные гамадрилы Осириса?
    Фраза возникла как-то ниоткуда и, видимо, оттуда же, ведь только что ничегошеньки же не было, возник красный осел и сидящий на нем(уговорил-таки), почему-то боком, бродяга, весело скаливший зубы.
    - Езжай своей дорогой, сын вонючего шакала и смердящей же гиены. - миролюбиво ответствовал и одновременно напутствовал Нофри.
    - О, великий господин! - ответствовал бродяга, вытаращив бесстыжие глаза. – Я, вообще то, и еду своей дорогой, но вот мой друг, - он указал на осла, - ищет, утерянную на бесконечных полях истории, родню, и позвольте вас спросить: не является ли ваш отец, ему дедушкой  двоюродным?
    - А? - удивился достойный сборщик налогов, полагая, что ослышался. – Чего?
    - Я просто интересуюсь - какашки моего осла, по материнской линии, вам, не родня ли?
  Нофри вытаращил глаза и раскрыл рот, затем повернулся к стражникам и махнул рукой.
  Стражники, весело улыбаясь, подошли к, так же улыбающемуся, бродяге и один из них добродушно засветил ему под глаз и бродяга, по-прежнему улыбаясь, дрыгнув ногами, свалился с осла на противоположную сторону, откуда донесся его удивленный возглас:
    - Ну, ни хрена себе, как больно! Ведь не должно же!
    Кстати, когда он кувыркнулся с осла, то (ну совершенно случайно), задел пяткой, дрыгнувшейся ноги, подбородок одного из слуг закона, отчего, тот расслабленно и умиротворенно расположился на земле, на некоторое время, прекратив воспринимать реальность как факт.
    Осла, который был тут ну совершенно не причем, перепоясали ни за что, ни про, что, палкой и он, задрав вверх морду, издал возмущенный и визгливый вопль и наподдал копытами задних ног в брюхо одному из стражей и тот ыкнув, согнулся, и пошел куда-то в сторону, потеряв всякий интерес к происходящему. Наверное, у него случилось