В доме отдыха готовились к последнему заезду. Кончался бархатный сезон, и отдыхающих становилось меньше.
- Ну, все, дорогуша, - говорила пожилая кастелянша Софья Ивановна новой сменщице Маше, - теперь наше время! Гуляем! Очередные толпы попрут аж в декабре, на снег полюбоваться. А в октябре-ноябре тут грязюки полно, осень уже не золотая, а гнилая. Самое неходовое время. Только штаны протираем. А дома дел полно. Если в заезд человек десять наберется, радоваться надо.
- А обычно сколько бывает? –спрашивала Маша из вежливости.
- Так это смотря когда. В июле-августе только успевай поворачиваться, иной раз и все 200 мест забиты, и раскладушки приходится ставить, и белья порой не хватает, из дому, бывало, приносила. В сентябре уже поменьше., но тоже порядочно. Потом пусто. А в декабре и под Новый год – опять валят. А ты бы помогла мне, а? – просительно заглядывала женщина в глаза Маши. Дома дел невпроворот, хозяйство, мужиков пятеро с моим стариком во главе, а я тут мух считаю. Поработаешь за меня этот заезд, а?
- Как? – не поняла Маша.
- Да, так! – рассердилась Софья Ивановна. – Я же тебе русским языком говорю: пустом сидим! В заезд если десять человек наберется, то и рады. Да и опять же - какие люди. Все старички интеллигентные, малышни нет – значит вопить и портить имущество некому. Молодежи тоже нет, шуметь некому. Благодать! Уставать не будешь. Ну, как?
- Ну, не знаю… А я справлюсь?
- Да тут и справляться нечего, - обрадовалась Софья Ивановна, и принялась яростно взбивать подушку. – Двадцать дней всего! Комплекты белья раздала, застелила все как полагается, ну смотришь, чтобы не пачкали, не портили. А если кому лишнее одеяло или простыня понадобится, сообразишь сама…Каждый понедельник – смена белья. Главное, с людьми будь обходительной, улыбайся, твоя задумчивость не нужна никому. Люди жизнь прожили, отдохнуть приехали, когда смогли. Опять же за окном дождь, унылость. А посмотрят, что ты улыбаешься, так и повеселеют и снова приедут потом. От разговоров не беги, выслушай терпеливо. Старички поговорить охочи. Смотришь, и они тебе за обхождение, кто шоколадку, кто пирожное, кто платочек подарит. И ты не обижай – бери! Им радость тоже – что-то дарить другому. Ну, поняла?
- Попробую.
- Ой, девка! Учить тебя да учить! Ну, ничего, поработаем вместе, научишься. Со мной не скучно!
Кастелянша улыбнулась, и короткий нос ее смешно вздернулся вверх. Маша улыбнулась.
- Так-то лучше, - удовлетворенно заметила Софья Ивановна, - ну, я пойду, еще номера оглядеть надо. А ты тоже посмотри, пообвыкни здесь.
И, шумно отдуваясь, она выплыла из подсобки.
Маша вздохнула и огляделась. Это была невзрачная востроносенькая девушка с серыми глазами навыкате. О таких говорят – кисель. Что-то неуловимо зыбкое было в ее фигуре, безвольном подбородке, в вечно припухших и красноватых подглазьях. Софья Ивановна, увидев ее впервые, разочарованно хмыкнула. Сама она была крепкой шестидесятилетней женщиной, и несмотря на полноту, двигалась ловко и увертливо. И людей любила себе под стать, так чтобы « и дело в руках спорилось, и крови было жарко в нутрях». Маша под это определение никак не подходила, но Софье Ивановне выбирать было не из чего. Дали сменщицей, так изволь притерпеться и работать, а там, глядишь, и пообтесать можно под себя!
Маша была выпускницей медицинского техникума, и знала, что любовь – понятие биохимическое и зависит от количества гормонов и медиаторов в человеческом организме. Но знать - одно, а чувствовать – другое... Молодой грузин Анзор обволакивал ее жаркими словами и черные усики его дрожали так соблазнительно… И мир вокруг был звенящим и прекрасным… А потом Анзор получил вдруг письмо от матери, и засобирался в дорогу. Маша провожала его на вокзале. Парень уверял, что вернется через две недели, не больше, просто занемогла мать, и он должен навестить ее. И Маша верила, что он вернется, и радовалась, что Анзор у нее такой ласковый, заботливый и любящий. И вообще самый-самый!
Но Анзор не вернулся. Остался в своем благодатном краю, напоенном терпким вином и медовой пряностью хурмы. И Маша, словно четки перебирала драгоценные воспоминания: программку спектакля, куда они ходили вместе, маленький флакон духов и названия неведомых блюд – чурчхела, чахохбили, мужужи, пхали. Они звучали как далекая музыка и обещание счастья в маленькой Машиной жизни. Анзор играл ее волосами, целовал теплые послушные губы, и, смеясь, называл царевной Мирандухт. И Маша верила, что она не просто Мария, а прекрасная грозноокая царевна из грузинских сказок. И горы откроют ей свое сердце так же, как раскрывается на заре холодный и нежный цветок эдельвейса…
Страдания по Анзору продолжались бы долго, если бы их решительно не пресекла подруга.
- Ты учти, - постукивала она ребром ладони по столу, - именно так сходят с ума! Сама медичка, должна понимать. Что: пусть?! Эгоистка! Мать в деревне одна горбатится, оболтусов ваших в школе грамоте учит, тебе помогает, чем может, жилье твое оплачивает. Или возвращайся к ней, или здесь зацепись. А ты тут ревешь и слоняешься из угла в угол! Не стыдно?!
- Стыдно, - признавалась Маша и снова набухала слезами.
- Еще скажи спасибо, что не залетела. Вообще кошмар был бы! В общем, подруга, слушай три указания врача! Первое – возьми платок, высморкайся окончательно и прекрати рыдать! Второе – заведи нового мужика и как можно скорее, пока ты к своему одиночеству не привыкла. Клин клином вышибают! Третье – устройся на регулярную работу, хоть уборщицей, хоть табельщицей в котельную. Но все лучше, чем в одну точку смотреть. Твои частные подработки, уколы, системы, это все не то. Нужна постоянная работа. Она лечит. Поняла? И, учти – выполнение второго указания, конечно, обеспечить не могу - тут ты сама должна расстараться, но, пока нос не вытрешь и на работу не устроишься – с тебя не слезу! Так и знай! А на работе, смотришь, и второе указание исполнится!
И ведь не слезла! Расспросила кое-кого, навела справки, и чуть ли не за ручку отвела Машу в дом отдыха. Улыбнулась директору, что-то пошептала, и, вот, пожалуйста – Маша на работе. Хоть и не по специальности, но… Маленькие, а все же деньги. Маленький, а все же выход в свет, разрядка.
… Следующий день начался с шепота реденького дождя и шуршащих звуков подъезжающих машин.
Как и предсказала Софья Ивановна, из них выходили аккуратные, чистенькие старички и старушки, тащили за собой чемоданы и сумки на колесиках. И вскоре человеческие шаги, и перекатывание колес по мокрому гравию дорожек слились в один беспрестанный шаркающий звук. И на небо будто натянули серенькую, домотканую холстину, в прорехи которой шелестел дождь.
Приехавших было немного. Маша насчитала 12 человек. Но большая площадка перед главным корпусом сразу наполнилась шумом. Приехавшие хорошо поставленными голосами приветствовали друг друга, истово раскланивались, лобызались. Было что-то театральное в их жестах, в манере держать себя.
- Артисты старенькие! – усмехнулась повариха, стоявшая рядом с Машей. – На пенсии уже, вот и приезжают, когда хотят, или когда получится. Привыкли всю жизнь играть, и в жизни, как на сцене себя держат. Ты не обращай внимания, у них так заведено. А, так, люди хорошие, интеллигентные, только обидчивые, порой как дети. И говорить любят!!! Как начнут рассказывать, где и когда на гастролях были, что представляли, и как их принимали, так и не остановишь. Часами рты не закрываются! Здравствуйте, здравствуйте, Игорь Семенович! Рады вам! Нет, завтрак, вы уже пропустили. Но на обед, конечно, и борщ ваш любимый с фасолью, рыбный салат и пирожки будут. Все будет! Здравствуйте!
Маша смотрела, как повариха раскланивалась с приехавшими, и ловила на себе заинтересованные взгляды. Мужчины все как на подбор были в светлых брюках и куртках, с редкими, зачесанными назад волосами, с цветными платками на дряблых шеях. Женщины разномастные – субтильные и в теле, но все суетливые, щебечущие без умолку.
«А глаза-то у всех тоскливые, - подумала Маша. – Болтают, будто заговаривают себя».
- А, что это за прелестное дитя? – Пожилой артист с лицом постаревшего Байрона смотрел на нее в упор. – Вы чудесны как заря. Только почему-то у вас глаза грустные. Разве девушке с таким лицом можно грустить?!
Маша смутилась. Она еще не утратила способность краснеть по каждому поводу.
- Просто ангел! – почти пропел артист.- Ах, где моя молодость, где моя свежесть? Но все равно, этот мой самый приятный приезд сюда. «Я встрети-и-ил вас, и все былое…»
Тут его прервал громкий смех, и какая-то женщина в меховой куртке и странной шляпке с помпоном подхватила его под руку, и они зашагали к корпусу.
Маша и повариха посмотрели им вслед и прыснули. Артист шагал размашисто, женщина поспевала за ним и помпон комично подпрыгивал в такт.
- Клош называется!- прошептала повариха. – Она всегда в этой шляпе ходит. И помпон почему-то. Я же говорю – экземпляры еще те! Не соскучишься!
Последними шли две худощавые женщины. Одна – высокая ростом, в черном брючном костюме казалась еще утонченнее из-за фиолетового платка-чалмы. Шелковый платок этот облегал и шею и уходил за сиреневые бусины ожерелья. Лицо ее было бесстрастно, и золотистые, безупречной формы, брови довершали классический образ.
Вторая – щупленькая, вертлявая была похожа на грациозного и юркого зверька. И глаза у нее были под стать звериным – круглые, черные, живые как ртуть и невероятно любопытные.
- Балерины, - толкнула повариха Машу. – Смотри, как ноги выворачивают. Эта, что с чалмой - строгая, редко, когда слова от нее дождешься. А другая болтушка, за двоих говорит. Ну, идем, обед скоро, да и ты вдруг можешь понадобиться.
Корпус наполнился голосами. Но у себя в подсобке Маша улавливала лишь неясный шум, похожий на щебетанье экзотических птиц. Заурядный дом отдыха в горах словно встал на котурны и приподнялся над землей.
- Кто тут кастелянша? – В дверь просунулась вертлявая мордочка, и черные глазки смерили Машу с ног до головы. – Зайдите к нам в восьмой номер.
- Милочка! – встретила ее высокая балерина. – У нас влажные простыни. Это совершенно невозможно. - Голос ее был тих и тяжел.
- Да-да! – затараторила вторая. – Не хватает еще, чтобы мы плевритом заболели. И покрывала тоже посмотрите, от них неприятный запах.
- Сейчас сменю, простите, - пробормотала Маша.
- И поскорее! – добавила вертлявка.
Высокая балерина сидела в кресле и выглядела безучастной. У нее была удивительная лепка головы, и каждый поворот шеи представлял ее в лучшем свете. Маша подумала, что чалма из фиолетового платка, длинные серьги и филигранное ожерелье, были подобраны только затем, чтобы подчеркнуть благородство форм.
- А ты помнишь, Римма, как нас принимали в Вильнюсе? Чистота, уют! А какой успех был! А памятник Русалочке! А кофе в кавярнях! Ах! – вертлявка молитвенно сложила руки.
- Ну, все, пошла молоть мельница, - добродушно усмехнулась Римма. – Дались тебе эти столетние воспоминания. Какой еще кофе, Ляля?
- Ну, как же, Римусик, - вертлявая живо подскочила к креслу. – Кафе «Неринга», такое уютное с синими столиками. Мороженое с орешками. Сырные печенья с тмином. И их знаменитое
) 
(без слов).
