Женщины в моей жизни всегда играли важную роль. Наряду с знакомой с детства материнской заботой и воспитательными мероприятиями моей бабушки, я уже с девяти летнего возраста заинтересовался анатомическим отличием женского начала от мужского. Причем, в советских условиях образования, никак нельзя было грамотно прояснить ребенку простые истины, дабы загасить в нем нездоровый интерес к сакральному, вызывая в детском поведении проявления раннего вуяризма. Я начал обращать внимание на маленьких, голеньких девочек на пляже, у которых вместо, привычного мне, полового члена, красовалось раздвоение напоминающее маленькую задницу, вызывающее в душе ребенка негодование и чувство жалости к "недоразвитому гуманоиду". Кроме того, я стал не равнодушным к фигурам молодых женщин, к красоте линий бедер, к спелым дыням рвущиеся из декольте, платьев и кофточек. Мои безгрудые и тонконогие одноклассницы совсем не вызывали у меня интерес, хотя с их стороны, я начал замечать на себе заинтересованные недвусмысленные взгляды. И вот приходит долгожданное лето, которое связано не только со школьными каникулами, а так же со всеобщим обнажением населения. Наконец, можно увидеть на улицах молодых женщин и девушек в мини юбках и мини платьях, открывающих естественную красоту женских ног, будоражащих богатую фантазию, только что появившегося на свет, юного либидо. Подавляющее большинство советских гражданок начала семидесятых не обременяли себя "лишними" процедурами бритья подмышек и ног ниже колен. Поэтому толпясь в душных автобусах и троллейбусах советские гражданки, держась за верхние поручни безопасности, демонстрировали копна не бритых подмышек, источающие резкие запахи разновидностей едкого пота вперемешку с духами "Дзинтарс" или "Красная Москва". В худшем случае, в общественном транспорте природный "аромат" женских тел перебивался смрадом перегаров, не свежим бельём и сгнившими на ногах рваными носками пролетариата, на которых, вероятно, толщина испражнений человеческого тела, уже превысила толщину ткани, превратившись в неотделимую часть человеческой плоти. Советский общественный транспорт, после общественного городского туалета, морга и рыбного отдела гастронома считался по праву чемпионом вони, и разносчиком вирусных заболеваний. Однако, вопреки объективной реальности, мои органы обоняния не были способны совладать с мощью новорожденного либидо и как результат этого, у меня, как и у моих товарищей по двору и по классу ежедневно увеличивалась тяга к подробному изучению анатомии женского тела. В этот критический момент полового становления, в доме моей бабушки поселилась семья моего дяди (старшего брата моей мамы) с женой, которая была на втором месяце беременности. Являясь офицером ракетных войск, в звании капитана, путешествуя между дивизионами, мой дядя менял временные жилища значительно чаще, чем своих любовниц. Живя в доме бабушки, он почти, что каждый вечер садился у старинного немецкого кабинетного рояля, предварительно накинув на голые плечи военный китель. При этом, он прекрасно играл и пел бархатным басом, воспроизводя старинные русские романсы и патриотические песни советских композиторов, практически не меняя свой репертуар. Внешняя аристократичность обстановки, напоминающая быт русских офицеров - дворян совсем не соответствовала действительности. Не зря говорят, что русский офицер знал всё от Баха до Фейербаха, в отличие от советского, который знает всё от Эдиты Пьехи до иди ты на х..й. Воспитанный в лучших традициях краткого курса истории партии и советским уставом военной службы, он был далёк от философских исканий или моральных издержек свойственных гражданским интеллектуалам. На любые вопросы у него всегда находились ответы, обёрнутые в портянки идеологии большевистских догм. Единственное, то немногое, что выводило его из равновесия, так это матёрый антисемитизм, который "выхлопными испражнениями" больного кишечника загрязнял “чистые догмы” советской идеологии. В момент лирической маструбации клавиш, во мраке тусклого света, зажмурив от наслаждения глаза и подыгрывая бровями в такт мелодии, мой дядя не услышал с первого раза мою просьбу, прекратить извлекать фикалии посредством тысячи раз воспроизводимого, с жутко надоевшей мелодией, старинного романса. Наконец, с пятого раза, моя просьба, превратившись в писклявый крик, была услышана моестро, оторвав его на мгнавение от сокральных ассоциаций, вызванных его последними сексуальными победами над любительницами носителей военных мундиров. Прекрактив на мгновение играть и петь, и заострив на мне колючий взгляд, вперемешку с циничной усмешкой, он голосом кукольного конферансье из “необыкновенного концерта” часто демонстрируемого по телевидению кукольного театра С. Образцова, объявил исполнение “нового произведения”. “Для дорогого папки (имея в виду меня), исполняется новая песня”. Тут проиграф замысловатое, до боли в душе, знакомое вступление, он иступлённо запел: “Забыты нежные лобзанья, уснула страсть прошла любовь, И радость нового свиданья, уж не волнует больше кровь. ….”. “Ну хватит, наконец, играть это говно!” – с душераздирающим криком располился я. "Перестань издеваться нада мной!" – кричал я, безуспешно пытаясь заглушить криком ненавистную мелодию. На общую какофонию, в залу, из кухни, вбежала бабушка, и заспаная тётя, из отведённой семье дяди комнаты. “Что случилось?” – хором, спросили женщины. “Просто наш дорогой папка, таким образом, выражает своё одобрение “новой песне” исполняемой впервые специально для него и по его просьбе” – констатировал мой дядя, скорчив мне гримасу. “Ты врёшь!” – кричал я. В момент крайнего раздражения моя картавая “р” становилась ещё картавей, в сочитании с предательским заиканием, появляющимся в такие моменты неизвестно откуда. “Дядька Эмка - засраный бэмка!” – с горечью, обговореного, прорычал я. На что мой дорогой дядя ответил новой гримасой и звуковым сочитанием, высмеивающим мою картавую сущность. “Ну Эмма, перестань дразнить ребёнка, он же ещё маленький!” – миролюбиво и застенчиво вмешалась бабушка. Да действительно, перстань, пожалуста, его дразнить, сказала тётя. Но мой дорогой дядя и не пытался внемлить здравому смыслу и запел “новый русский”романс: “Поле, русское поле, светит луна или падает снег….”. Получив дополнительную дозу “озверина”, я в лучших традициях героев пионеров, бросился в атаку на ненавистного супостата, со всей силой ударив его нагой под коленную чашечку. Моя “боевая атака” сбила самодовольную спесь с его лица, моментально окрасив его щёки в пунцовый цвет. Вскачив на ноги, он схватил меня за шиворот и вывернул мне руку назад, под аккомпонимент моего дикого крика с плачем. “Сейчас же отпусти ребёнка” – завопила бабушка, огрев по лицу дорогого сыночка, кухонным полотенцем, пропитанным всевозможными запахами готовящейся пищи. Скривив лицо от осязания “ароматов” давно не стираванного полотенца, мой дядя, поправив сползшие семейские трусы, направился в свою комнату. Не прекращая реветь, прячась за “широкой” спиной моей бабушки, я успел, напоследок, отвесить “пендаль” по дядюшкенному заду, получив назад затрещину от бабушки “спасительницы”. Время от времени наши "музыкальные" разногласия с дядей, превращавшиесь в стычки, повторялись с разным уровнем скандала. Мои домашние, ругая меня за это, пытались привить мне правельное поведение и уважение к старшим. Моя дорогая тётушка была очень чувствительным и стеснительным существом. Для меня она была нежным и добрым ангелом, часто играя со мной и читая мне сказки. Её лучезарная улыбка на красивом восточном лице и чёрные, как моль, густые волосы магнитом притягивали меня к ней. Она не позволяла себе мини юбки, нося чёпорные кремпленовые платья в сочетании с многоэтажными причёсками. Пожалуй, только в летний период, она позволяла себе оголить руки, плечи и верхнюю часть упругой и смуглой груди, посредством декольте. Французская парфюмерия, доставаемая моим дядей по большому блату, через связи в военторге, в знак примерения, после очередной измены, сводила с ума своими ароматами находящихся рядом с ней. Тем временем, беременный живот моей тёти предвещал о скором появлении на свет моего двоюродного брата. Но когда у неё родился ребёнок, всё своё время и внимание, она направила на заботу о нём, совершенно забыв обо мне. Она довольно быстро оправилась после беременности и родов, вот только её грудь кормящей матери стала значительно больше. Увидеть её грудь стало моим заветным желанием. В связи с тем, что комната, в которой жила семья дяди была очень холодной, даже летом, все процедуры касаемые ребёнка проводились в спальне бабушки и дедушки. Как то, я чисто случайно открыл дверь в спальню бабушки, за которой тётя кормила грудью ребёнка. В ответ на незаплонирование внедрение в запретную зону, тётя издала пранзительный звук “ерихонской трубы”, сложившись как ёж, почувствовавший опасность. В ситуацию вмешалась бабушка, огрев меня метлой и проговорив: “Вот тебе любопытный старый нос!” Как известно, чем запретнее или чем сокральнее желание, тем оно острее. Вот однажды в дом бабушки пришла старшая сестра тёти с сыном, который был меня старше на год. Мы начали играть в прятки. В поисках надёжного места сокрытия, я залез под большой дубовый письменный стол, стоящий перпендикулярно окну. Он надёжно скрывал прячущегося, и в то же время, являлся удобным наблюдательным пунктом, с которого, очень хорошо, просматривалась вся комната. Племянник моей тёти долго и тщетно искал меня по всей квартире, так и не догодавшись залезть под письменный стол. Дабы не выдать домодчадцам открытое мной место для будующей вуярической вакханалии анатомического исследования вожделенного тела моей тётушки, я поменял место сокрытия на шкаф, в котором плимянник моей тёти меня скоро и обнаружил. В первые дни, после обнаружения наблюдательного пункта, я начал следить за временем посещения бабушкиной комнаты моей тётей. Главное было заблаговременно, перед заходом в комнату моей тёти с ребёнком, занять наблюдательное место, что я и сделал. Я сидел не шивелясь, под учащённые удары своего сердца. Вот дверь открылась и с ребёнком на руках вошла моя тётя, держа в руках бутылочки с сосками. Вот, она ложит ребёнка на бабушкину кровать и открывая пояс халата, освобождает от него грудь, заключённую в светло-серый лифчик. Как вечность тянутся мгновения, и как в прострации, я вижу, как освобождается налитая молоком грудь от лифчика, открывая моему взору крупные с фалангу детского пальца тёмно-коричневые соски в крупных пупырошках, обрамлённые таким же тёмно-коричневым пятном, напоминающим планету сатурн. Пока тётя поднимает ребёнка с кровати, на её сосках выростает по нескольку белых капель, напоминающих маленькие шарики. Когда ребёнок коснулся
