САДЫ ЕЁ ДУШИ Глава 4 Женин долг
Она забежала ко мне прямо с работы за своим фотоаппаратом, который приехал в моём рюкзаке, и я, заваривая кофе, чтобы заполнить почему-то вдруг затянувшуюся паузу, спросила банальное: ну и как, мол, твоя работа на новом?.. не соскучилась ли по второму каналу, чтобы снова делать передачи?
- Да не так, чтобы очень… и не очень, чтобы так.
- Каламбуришь? А если честно?
- Знаешь, если бы делать то, что хочется, а то в основном - рутина, рутина, вот и…
- А по коллегам?.. Так уж тебе и не интересны?
Нет, не зря я задала этот вопрос. Ведь еще не писала о Линкином отношения к своей профессии, вот как раз и…
- Интересны, конечно, но иногда…
И замолчала, отвернулась к моему немому телевизору, - я часто смотрю его вот так, без звука, - и личико её загрустило. Спросить, что за «иногда»? Но, кажется сама сейчас…
- Юрка сегодня рассказал… Снимали они недавно сюжет о ветеринаре, а к нему женщина как раз пришла, корова её не встает. Пошли к ней. Сунул ветеринар под хвост этой корове пучок горящей соломы. Нет, и впрямь не встает, и тогда…
И голос её задрожал. Замолчала. Слезы – вот-вот? Снова невидяще уставилась в мигающие картинки. Ну, что ты, Линка? Это «недавно» было давно, когда ты в Крыму…
- И тогда ветеринар посоветовал хозяйке сдать корову на мясо, благо мясокомбинат от них за квартал. Нашла эта женщина за бутылку водки тракториста, обмотал тот корову веревкой, подцепил, поволок. Голова её мотается, ревет...
И слезинка - уже… Сказать что-то утешающее? Так у самой сердце – чем-то горячим.
Но встала Линка, подошла к окну, смотрит на улицу. Может, сама справится? А она постояла, погладила листок герани:
- Но тут Саша Друсанов вошёл, что-то шепчет Юрке. Только и уловила: «через неделю… и всего три места осталось». А Юрка отвечает, но уже не шёпотом: «Да я бы поехал, но как раз в эти дни работаю». Думаю, и где это три места остались? Взглянула вопросительно на Юрку, а он и пояснил: «На экскурсию наши в Винницу собираются». Ничего себе! Значит, потому и шептал Сашка, что объявления не вывесил, как член профкома!
- Да-а, Линка, неприятно такое…
- Да еще как! А ты говоришь: «коллеги»…
- Ну, и как ты… на всё это?
- А как я… Сказала Друсанову, что, мол, на летучке об этом скажу, а он и вылетел из кабинета. Но когда вечером шла через проходные, объявление уже висело.
- Значит, испугался, - зачем-то тихо пояснила я.
Похоже, она не услышала меня, и подвела итог своему впечатлению о первом дне на любимой работе:
- Так что не так уж интересно с коллегами.
Взяла пульт, включила звук, посмотрела с минуту на резвящихся в голубом бассейне детишек, вздохнула, выключила:
- Антон-то сегодня, за завтраком… не отрывая глаз от тарелки, спросил: «Почему не приходишь ко мне?». И это значит…
- Значит, снова начнёшь прокручивать в себе: ну почему «должна?.. «нет, не могу!», не хочу!», а он будет вначале капризничать, потом всё чаще раздражаться, да?
- Да, так и будет. Откуда знаешь?
Ой, Линочка, могла бы банально пошутить: «от верблюда», но пока не скажу об этом осведомленном верблюде, как-нибудь потом, а сейчас вот что отвечу:
- Вот и сказала бы ему: «Знаешь, мой дорогой муж, есть грань, через которую я не в силах перейти».
- Сказала! Почти так и сказала, а он ответил: «Ну, что ж, плохо». И даже опять глаз от тарелки не оторвал. - А ты что проскулила? – А я… А я попробовала смягчить его: «Ты же писатель… должен понимать…» - Но он не понял, Линка, да? – Но он не понял. – А ты не стала ему пояснять, да? – А я опять только замкнулась. – И пожаловаться тебе, бедненькой, некому? – А кому обо всём этом расскажешь? Вот и пришла…
Она сидит в моём лохматом кресле, склонившись и обхватив колени руками. Вот-вот склонит на них голову! Как же хочется утешить её! Но как, чем?
- Линка, то, что пришла ко мне, это хорошо. Но знаешь, есть еще способ освободиться от наболевшего.
- Ка-кой та-кой спо-соб? – почему-то вытягивает слова.
- Да очень простой. Пожаловаться дневнику. Ну, поверь мне и попробуй еще и еще раз!
Она отпускает пленённые колени и взмахивает освобожденной рукой:
- А-а…
И встаёт. И подходит к окну. А окно сейчас, - как на зло! - всё в слезах! Уже второй день моросит и моросит дождь.
- Да ты не акай, - смеюсь: – У тебя это здорово получается.
Ну да, лукавлю, льщу ей, но так ведь…
- Линка, вот поедешь завтра в Винницу и обязательно пиши там обо всём, что на глаза попадётся. Да и не только на глаза, но и о том, что в душе творилось все предыдущие дни.
Молчит. Пальчиком с красивым сиреневым ноготком провожает сползающую капельку, пока та ни прячется за рамой. Линка, не отказывайся! Ты мне нужна… вернее, нужно то, что - в тебе… Помоги мне! Обернулась. Улыбнулась. Неужто услышала?
- Ладно. Попробую… еще и еще раз.
Спасибо, Линка!
А теперь – небольшой антракт в разыгрывающейся драме супругов, написанный мною по мотивам скупых записок Линки в дни её поездки в Винницу, которые постараюсь опоэтизировать.
Чистый, зеленый городок, и парк ухоженный, уютный. Но их поселили на окраине, в сосновом бору, и прямо за небольшой гостиницей - цветущее клеверное поле, а над ним – дальние силуэты деревьев и омытое грозою синевато-оранжевое небо с раскалённым за день солнцем, наполовину нырнувшим за горизонт. Стволы сосен уже не красноватые, а черные, под ними – качели, на которых Линка. Какие-то птахи еще носятся, мелькают меж крон и от их писка, от доносящейся тихой музыки, начинает звучать и смолкнувшая за несколько суетных дней щемящая, но светлая музыка её души. Наверное, о таких мгновениях и писал Набоков: «Не удержать этой скользящей, тающей красоты никакими молитвами, никакими заклинаниями, как нельзя удержать бледнеющую радугу или падающую звезду. Красота уходит, красоте не успеешь объяснить, как ее любишь. И в этом – единственная печаль мира. Но какая печаль!».
А теперь опять же «по мотивам» рассказов и набросков Линки (но в воображаемом диалоге со мной) о драме моей подруги.
Выходной. Идет дождь. Значит, на дачу твой муж не пойдет и будет томиться.
Ну да, уже к детям придирается, не начал бы и ко мне… Нет, затих. Теперь книги перебирает на полке. Попробовать чем-либо смягчить его томление, отвлечь?
Попробуй, Линка. Но это чревато.
И всё ж… И даже вот так улыбнусь:
- И отчего мы такие грустные, Антон Антоныч? Аль забота какая тяготит, аль боль нежданная объявилась?
Нет, со здоровьем у него всё в порядке и боли нет, но:
- Да никак не решу...
И сдунул пыль с томика. Ну, зачем же сдуваешь? Лучше б тряпочкой.
- Общественная ли карьера мне нужна или писательство?
Наверное, твой томящийся муж сейчас о рукописи заговорит. Ну да, уже берет её.
- Вот, принёс распечатку рассказов, а даже вычитывать их не хочу.
Линка, а ты улыбнись ему и спроси: а, может, это временный застой?
- Может, это временный застой?
- Думаю, нет.
Да-а, не помогла ты своему писателю. Совсем загрустил. А скажи-ка ему вот что: я же, мол, не могу, решать эти вопросы за тебя, ты должен только сам…
Нет, пожалуй, скажу вот что: вспомни, сколько раз я подталкивала тебя к писательству, пока ни стал обижаться: тебе, мол, деньги нужны, поэтому и хочешь, чтобы писал. Но я же не этого хочу, не этого, мне страшно терять уважение к тебе.
Что, так и скажешь?
Нет, не скажу.
Ты уже засыпала, когда услышала сквозь дрёму: «Может, пойдем ко мне?»
Это сон?.. Нет. И как же не хотелось тебе - в явь!
Не хотелось. Но прошептала: «Иди. Я сейчас…»
И уже – рядом, а он?
А он сразу ощутил мою отстранённость и тихо спросил: «Не хотела приходить?»
Да разве об этом спрашивают?!
И прошептал, не услышав ответа: «Ну, если нет желания, можешь уйти».
И ты ушла?
Нет, молча полежала и вдруг подумалось: вот прямо сейчас и прошепчу ему на ухо то, что накопилось.
Линка, а может, не надо было?
Антоша, я и впрямь не активна, как женщина, но поверь! Пыталась я, пыталась заставлять себя, уступать, но каждое такое свидание только утончало нить наших отношений и вот теперь…
А он молчал, и ты…
И вот теперь эта нить может оборваться.
А он молчал, и ты чувствовала, что начинает злиться.
Зачем злишься? Ведь не одна я виновата в этом, ты - в большей степени.
И слёзы твои стекали прямо в уши.
Тебе надо понять, почувствовать меня!
И что ж Антон?
А он ладонью отёр мои щеки, поцеловал и прошептал: «Не плач. Иди спать».
Вот видишь!.. Но как долго ты не могла уснуть! И всё металось, билось: что же делать, что же делать, да? Ведь, когда он начинает «охотиться» за тобой… за мной, то жизнь превращалась в какое-то ежеминутное терзание, вину, в которой не могла признать себя виноватой. А если отнимают женское достоинство, то жить-то как?.. и зачем?
И все же чрез день, когда дети уснули, она пришла к нему… а потом прошептала: «Скажи, я тяжелый человек?» И он ответил сразу, будто ждал этого вопроса: «Да, конечно! Ты очень капризная и требовательная, только я и могу с тобой жить». Ну, а она почти проскулила: «Зачем же мучаешься? Нашел бы другую. Жизнь то проходит, а ты всё со мной да со мной… с такой», на что он прошептал: «Ничего, я потерплю». И поцеловал в щеку.
Только что прошёл дождь. Балкон – настежь. Запахи трав, цветов, леса… да и перед этим как же благостно было тебе брести после бассейна почти сельскими улочками, освещенными редкими огнями!
А теперь ты лежишь и радуешься: к Антону давнишнее, почти забытое чувство. Всегда бы – так, да?
Господи, хотя бы сейчас помоги прогнать коварные мысли, пусть они улетят, отстанут, скроются, а останутся только…
Гони, Линка, гони их, коварных, и попробуй пробудить в себе что-то доброе к мужу, вспомни, разве не смешно видеть…
Как же смешно Антоша ходит по комнате, собирая с пола соринки!
[font=Arial,
|