Коневодову! Машку, кароч!»
— Как вы, Коневодова? Согласны быть старостой группы? — сухо спрашивает Абстракция Аркадьевна зардевшуюся Машку. Вопрос, конечно, риторический.
— Ну, если ребята настаивают, я не против.
Не теряя времени, Абстракция Аркадьевна чеканит:
— Кто за то, чтобы Марию Коневодову избрать старостой группы, поднимите руки! Единогласно. Поздравляю, Коневодова. Теперь вы староста. После лекций зайдите ко мне в учебный отдел, я вам расскажу, что делать.
Машка скромно опускает сияющие глаза.
— Как скажете, Абстракция Аркадьевна.
Цокая каблуками, как лошадь подковами, руководительница учебного отдела покидает аудиторию. «Ведите себя тихо, молодые люди! Через минуту к вам придёт лектор». Пока никто из преподавателей не вонзил в них зубы, ребята встают с мест, чтобы размяться. Словно спасая свою жизнь, девушки дружно бегут в туалет — слабому полу, как обычно, приспичило. Русалина с Машкой Коневодовой берут на буксир Лизу Тростянскую. Следом за девушками выходят Марамзоев с борсеткой необычного чайно-зелёного цвета подмышкой и Денис Съедобин с сигаретой в углу рта. Кирпичонок подходит к Родионову.
— Что это за ёкарный бабай? — спрашивает он, показывая взглядом на спину Марамзоева. — Он на тебя смотрел, как веган на сало.
— Так, шняга. Пересеклись вчера случайно на вокзале. Лучше скажи, Жека, о каких слухах говорил директор Института?
Кирпичонок усмехается:
— Которым мы не должны верить?
— Ну.
Кирпичонок заговорщицки понижает голос:
— Есть инсайдерская информация о том, что в Институте пропадают абитуриенты. На прошлой неделе пропали двое.
— И куда же они делись?
— Никто не знает. Может, их того — на органы заколбасили?
— Ужастиков насмотрелся? — недовольно говорит Родионов. — Наверняка эти ребята просто бросили учёбу и уехали домой. В общем, они от жизни своё получают в другом месте.
— Ты определённо прав и да — не стоит бить тревогу, — соглашается Кирпичонок. Ему не хочется спорить при такой высокой температуре.
— Мама мия! Две пятёрки и одна четвёрка! В глухой провинции! Это просто за гранью! — восклицает Машка Коневодова, первой вернувшаяся из туалета. — Вот так проведёшь всю молодость за партой, а в оконцовке получишь диплом шараги!
— Ага, диплом конюха с правами кучера, — подхватывает Обморок. — В моём школьном аттестате по английскому стоит твёрдая «параша», а из литры я помню только, что Чацкий — это настоящий олень, кароч!
— Вот для того, чтобы ты, дебил, как следует подготовился к экзаменам, родаки и сослали тебя на подготовительные курсы, — равнодушно замечает Авогадро.
Русалине неинтересно с девчонками, которые в туалете погружаются в женские сплетни: мальчики, лишний вес, жир на бёдрах, целлюлит на ягодицах, мальчики, мытьё головы, обалденные тени для век, мальчики и как не залететь. Русалина курит на институтском крыльце, защищённом от солнца козырьком, и думает о Родионове. Когда она представляет себе синеглазого парня, сердце в её груди превращается в тёплую звёздочку. Если называть вещи своими именами, то она влюбилась. Русалина счастливо улыбается. Есть от чего — целый месяц они будут сидеть вместе.
— Ты над кем смеёшься, симпампулька? Надо мной смеёшься? — с подозрением спрашивает Денис Съедобин. Он и джигит Марамзоев стоят рядом с крыльцом на самом солнцепёке и с солидным видом смолят дешёвые сигареты. Моральные уроды группы. Пот градом течёт по круглой физиономии Съедобина, капая с усиков на рубашку. Марамзоев бурит Русалину глазами-черносливами. Или пока только раздевает.
Русалина не обращает внимания на выпад грозного букашки. Она отвечает вопросом на вопрос:
— Слушай, Денис. Комендантша общаги Анна Альбертовна Съедобина — это твоя мама?
Кредо «Убью на хрен» на лице Съедобина заменяется неожиданным смущёнием.
— Золужка-то? Ну, в общем, да, а что?
«Вы похожи», — хочет сказать Русалина, но сдерживается. Вряд ли Съедобину польстит такое сравнение. Впрочем, это дело привычки. Если прожить восемнадцать лет на необитаемом острове вместе, например, с Всадником Без Головы, то, наверное, будешь думать, что весь мир населён всадниками без головы.
— Ничего.
Русалина отворачивается от моральных уродов, смотрит на близкий лес. Сосны, качая ветками, негромко шумят, словно зовут: «иди к нам, иди к нам».
— Добрый день, товарищи курсанты! — зычно приветствует ребят рослый пожилой мужик с прямой спиной военного. Мужик строевой поступью достигает преподавательского места и с мучительным наслаждением брякает на стол такой чудовищно тяжёлый портфель, что им можно потопить лодку. — Я — доцент Филарет Сигизмундович Фандобный. Ранее проходил службу в органах военной прокуратуры. Назначен преподавать вам основы государства и права.
— Здоров, — вяло откликается Авогадро, свисая со стула, словно бабушкина кофта. Остальные товарищи курсанты хихикают.
Фандобный посылает в Авогадро почти смертоносный взгляд, потом набирает полную грудь воздуха и подаёт команду оглушительным басом:
— Вста-а-а-ть!
На крыльцо выходит Алина Пискулина: лицо — хаотичный набор черт, глаза цвета болотной тины, очки в неудачной оправе, длинная чёлка, печальная улыбка. Душераздирающее зрелище. Русалина протягивает несчастной брюнетке сигарету. Пискулина закуривает.
— Я тебе уже говорила, Алина. Мне кажется, что ты должна сменить свой довольно-таки депрессивный имидж, — говорит Русалина, указывая на чёрную футболку «Мы все умрём».
Пискулина безнадёжно машет рукой:
— Бесперспективняк.
Русалина возмущается:
— Не будь курицей, Алина! Плюнь на прошлое, смени имидж, заведи себе новую жизнь.
Пискулина вздыхает:
— А что мне делать со старой?
— Просто выкинь на помойку. Если хочешь, я тебе помогу.
— А, вот вы где ошиваетесь! — раздаётся за спиной девушек весёлый мужской голос.
Вздрогнув, Русалина и Пискулина одновременно оборачиваются. Из приоткрытых дверей Института на них смотрит улыбающийся во весь рот замдиректора по воспитательной работе. «Вадим Красивов, кажется», — вспоминает Русалина.
— Бросайте курить, студиозусы. Бегите скорее на лекцию. Сигизмундыч уже там и во всю зверствует.
Красивов шире открывает двери, чтобы пропустить ребят. Когда Русалина проходит мимо замдиректора, он бросает со смешком:
— Что-то вы, девушка, совсем бледненькая. Вам нужно больше гулять. Лес-то ведь рядом.
Абитуриенты замерли у своих столов по стойке смирно. Лишь долговязый Авогадро наклонился к полу, будто поисковая рогулька. Ребята таращатся на орущего Фандобного с таким же страхом, с каким смотрели бы на тикающую адскую машинку. Они не знают, что властный Фандобный басом разговаривает только с подчинёнными. С директором он общается баритоном, а с женой тенором.
— Можно войти? — это Русалина нечаянно разрушает всю прелесть атмосферы ужаса, успешно созданную Фандобным.
— Войдите! — рявкает Фандобный. — Прощаю опоздание в первый и последний раз. Курсанты должны неукоснительно выполнять устав Института и приказы командования. Неукоснительно!
Покраснев, Русалина занимает своё место. Вслед за ней в аудиторию проникают прокуренные Пискулина, Съедобин и Марамзоев.
— Вас мои слова тоже касаются, товарищи курсанты! — бурчит им, остывая, Фандобный. — Вставайте в строй. Итак, я объясняю порядок проведения наших занятий. При входе преподавателя в аудиторию, личный состав должен встать. Преподаватель приветствует курсантов, курсанты дружно отвечают ему: «Здравствуйте, товарищ преподаватель!» Староста группы докладывает о наличии личного состава. Если у кого-то из вас появится вопрос, нужно поднять руку и после разрешения задать его в лаконичной и понятной форме. Всё ясно? Тогда садитесь. Сейчас вы начнёте постигать, какую пользу сможете причинить своей Родине.
***
В учебном отделе тихо играет радио. Чернокнижник задумчиво разглядывает личные дела абитуриентов. Перебирает документы, вертит в руках фотографии. Сегодня один из недорослей привлёк его внимание. Одно лицо вдруг, как гвоздём, царапнуло память. Больно царапнуло. Теперь Чернокнижник хочет понять, почему это его так зацепило. По Институту шныряет множество абитуриентов, будто стаи бродячих собак, превратившиеся в молодых болванов, ну и что? «Я же точно знаю, что мёртвые никогда не возвращаются».
Радио торжественно объявляет: «”Русское поле”. Слова Инны Гофф, музыка Яна Френкеля, исполняет Иосиф Кобзон, в сопровождении оркестра Всесоюзного радио под управлением Вильгельма Гаука. Музыкальный редактор Лев Штейнрайх».
Чернокнижник, довольно кривя губы, делает звук погромче. «М-дя, вот это я понимаю — настоящее искусство. Не то, что ваше современное хрю-хрю!»
***
— Здравствуйте, ребята! — громко говорит Алевтина, чтобы привлечь к себе внимание группы. — Сегодня историю веду я. По расписанию у вас должен быть Верёвкин, но он болен, поэтому я временно заменяю Айвенго Николаевича.
— А это хорошо или плохо? — ехидно спрашивает Обморок.
— Для меня не очень хорошо, а для вас, молодой человек, точно плохо.
— Почему это?
— Потому, что вы сейчас будете отвечать первым.
Обморок втягивает голову в плечи. Видно, что история — это не его конёк.
— Ты зачем сам на проблемы напрашиваешься, дебил? — шепчет ему сзади Авогадро.
— Я не преподаватель, — продолжает Алевтина, — учусь здесь в аспирантуре. Меня зовут Алевтина Чмарь. Можно просто Алевтина.
— А зачем юристам знать историю? — задаёт вопрос Кирпичонок. — Всё равно она постоянно требует пересмотра.
— Знание прошлого позволяет увереннее смотреть в лицо будущему, — отвечает Алевтина и опять обращается к Обмороку: — Встаньте, молодой человек. Как ваша фамилия?
— Белозёров, — с неохотой говорит Обморок, поднимаясь.
— Очень приятно, Белозёров. Перечислите нам, пожалуйста, какие общества сменяли друг друга на протяжении истории человечества.
Обморок беспомощно смотрит на Авогадро. «Выручай, друг!» Тот, состроив задумчивую мину, крепко смыкает веки. Понятно, что тоже ни фига не знает. Тогда Обморок отчаянно бросается в незнакомые воды:
— Первым было общество эксплуататоров трудового народа!
Лиза Тростянская вздымает длиннющую руку над головой, но Алевтина подбадривает Обморока:
— Блестяще, дальше.
— Его сменило общество вредителей и врагов народа.
— Где-то близко, Белозёров.
— А закончилась вся эта бодяга обществом жуликов и бюрократов, кароч.
— Достаточно, — вздыхает мощной грудью Алевтина. Взгляды мужской части группы сразу прилипают к этой груди. — Придётся вам, Белозёров, освежить школьные знания. И, думаю, не только вам.
Алевтина отворачивается от Обморока, и пока здоровенная аспирантка с тоской смотрит в засиженное мухами окно, он быстро показывает ей средний палец.
— Надеюсь, Коневодова, мы с вами сработаемся, — со значением произносит Абстракция Аркадьевна, выуживая чёрный кошачий волос из накрашенного рта. Леонард лежит на коленях женщины-вамп и презрительно смотрит круглыми глазищами на Машку, скромно стоящую в центре учебного отдела.
— Я буду стараться, Абстракция Аркадьевна.
— Что ж, посмотрим. И учтите, милочка, что староста группы пользуется определёнными, м-м-м, преимуществами и на
