Я петь не люблю и стесняюсь. Надо мной старший брат всё подтрунивал – такую кислую гримасу делал, стоило мне лишь подать свой песенный голос. Мнение брата уважал, всегда он был большим авторитетом для меня, но мог бы и проигнорировать такие выпады. Охоту петь совсем отбил один урок.
Школа, третий класс. Уроки пения любви не добавляли к этому предмету. Если в актовом зале под грохот фортепиано, можно вообще чуть рот приоткрывать – никто не заметит, да и кому это нужно? А что же мы пели тогда? Москва – Пекин! Дружбу поют народы! Ещё гимн СССР, во поле берёзку. В классе без музыки если – там что-то мычать приходилось. Да и многие так – коллективный гул получался. Про учительницу музыки плохого не скажу. Так, наверно, и надо – кто не тянется к вокалу, что того терзать. Начала бы она ко мне приставать – только нервы вышли бы и конфликт дурацкий. А кто стремился – того она учила и поддерживала, но это исключения, конечно. Лично меня она не замечала, как казалось. Но профессионал прекрасно видит всё. Может, ко мне не придиралась ещё и потому, что отлично знала родителей – они в этой же школе учительствовали.
Жили мы в школьном дворе. Зимой без пальто ходил в школу. На большой перемене прибегал домой обедать. Если родителей не было – сам разогрею приготовленное. А в этот день – я знал – мама дома. Это мой день рождения – десять лет стукнуло. Прибегаю – и отец дома! Мама пельмени сварила, уже на столе дымятся. Отец обедает. Откупорена бутылочка портвейна. Мама мне пельмени накладывает – это самая наша праздничная еда – большие вкусные, я и не знал, что бывают какие-то покупные. Обычно сам с мамой делал – крутил мясорубку, кружочки теста нарезал стаканом и старательно лепил гребешки. Отец интересуется, какой сейчас будет урок у меня. Пение, говорю. Он весело прищурился, помедлил и заявляет: «Тогда и тебе капельку! Ничего страшного!» Мама промолчала, но я видел, как она на отца посмотрела.
Налил и мне чуть-чуть. Я растерялся, но чокнулся с родителями. Папа взрослым считает меня! Пельменей маминых поел и в школу побежал.
Начался урок. Сидим за партами. Урок, как урок, поём «Чтобы тело и душа были молоды», это где эй, вратарь, готовься к бою. Текста мы не видели, и я никогда не мог понять, то ли там поётся, что за тобою полоса пограничная идёт, то ли, что полоса пограничников. Пели кто как. По смыслу полоса пограничная вроде, но многие поют про полосу пограничников. Я обычно никак не пою, но всегда размышляю, склоняясь попеременно к разным вариантам. Чисто теоретический вокальный дуализм. Полосу пограничников ведь тоже вполне можно принять, представить, что за тобой идёт отряд смелых бойцов, идёт почему-то гуськом, полосой, может, так удобнее след в след по снегу, например. Тогда непременно в маскировочных халатах, невидимками для врага. Ну, а ты впереди, по песне ведь за тобой полоса идёт, ты этот рядок воинов возглавляешь и уж никак не можешь подвести, в тебе обязательно при этом кипят патриотизм и чувство ответственности. Такие мысли эта песня всегда вызывала, а рот просто открывал в такт бодрым маршевым аккордам.
Обычно так я делал, но только не в тот день! Тогда пропал куда-то извечный дуализм мой. Задуматься над смыслом реалий пограничных мне просто недосуг – я вдруг запел! Запел, как будто оторвался от земли и полетел легко! Охватил восторг какой-то. Свободно и звонко лилась из меня эта бодрая песня. Как же здорово это попеть от души. Почему я раньше – дурак – не понимал такого наслаждения? Это же, как мчаться на велосипеде, как прыгать с трамплина на лыжах, как речку переплывать. Это ж приятно! Наслажденье собственным вокалом! Мне показалось, что сейчас и все ребята в классе прекрасно это тоже понимают, ни над какой полосой не задумываются, конечно, а наслаждаются просто. Да и учительница особенно хорошо сегодня выглядит, внимательней и душевней. Какая красивая завивка! И не скользит невидящим и безразличным взглядом, как обычно, а ласково на всех взирает. Похоже, на меня особенно так ласково, одобрительно, почти по-матерински. Тепло на душе!
Закончилась эта прекрасная песня, но я ещё под впечатленьем. Вдруг строгий учительский голос меня вызывает к столу. Не понимаю ничего, но выхожу, конечно. Что с ней такое? Завивка хороша ещё, но этот взгляд сверлящее-изумлённый и неожиданно суровый голос:
– Ты почему горланишь так?
Как мог я ожидать такого оборота? И что могу ответить?
– Да ты как будто выпил?!
И ведь действительно попала в точку, намётанный, видимо, глаз. Румянец на щеках исчез мгновенно, я жутко побледнел, сразу вспомнив рюмочку гранёную, вид вина на самом дне и даже острый вкус пельменей на закуску. Если и был какой хмель в голове, он выветрился тут же. Сейчас к директору потащит? Так глупо я не оправдал отцовское доверие. Ведь вызовут родителей. Такого в школе не было ещё. Я сжался весь, молчу. А вдруг ещё дыхнуть заставит!
Но, кажется, она и не подумала всерьёз такого. Про выпивку для красного словца, яркой метафорой вроде. Я просто очень удивил её и, может, возмутил развязным, как ей показалось, поведеньем. А очевидный, жуткий мой испуг она, наверно, расценила, как сильное раскаянье. И отпустила с миром.
Пришибленный за парту сел. Ещё мы исполняли гимн СССР и во поле берёзку, но я уже молчал.
Родителям не рассказал. А на уроках пения опять стал только размышлять над смыслом текстов.
И до сих пор молчу, когда поют.
Но оценку я не могу поставить, так как не являюсь редактором отдела прозы. Прошу прощения! 
