голове.
Камин у него настоящий. Не бутафория электрическая. Странно, что в кабинете, а не в гостиной. Ну да ладно - грех жаловаться. Чиркаю огромной спичкой и кладу ноги на решётку. Благодать! В северных странах мне постоянно не хватает тепла.
- Итак, - слышу я с пола.
Быстро же он взял себя в руки, молодец! Может, и надо было сразу врезать, а не накачивать коньяком?
- Итак, - он, кряхтя, поднимается, бережно усаживает свой зад на диван и пришепётывает сломанным зубом: - ты врываешься в мой дом, нейтрализуешь охрану…(похоже, пока лежал, он нажал ещё какую-то потайную кнопку, чтобы убедиться. Не важно). Твоя цель? Гм. Или, вернее, так: кто тебя послал?
- Деловой подход, Митч. - Я мысленно аплодирую. Мне не по душе длинные разговоры. Куда приятнее дома, на медвежьей шкуре. Раскинуть руки-ноги. Пусть будет слезливая мелодрама по телеку. Или комедия. Или просто горит свеча на столе. Или мерно из крана за стенкой: кап... кап... Не видеть! Не видеть эти опостылевшие рожи!
Аккуратно расстёгиваю сумку, вынимаю папку с документами. Двумя пальцами - чтоб не сильно пачкать кровью - достаю нужные страницы. Торжественно (ну, насколько могу) вручаю.
Считаю на этот раз до пяти. Так и есть: я вновь испытываю навязчивое дежавю.
- Что это? - Едва коснувшись взглядом первых строчек и перелистнув остальное, он поднял ошалевшие глаза.
Сколько раз я уже слышал эти слова именно в такой - испуганно-наглой - интонации. И, пожалуй, с едва уловимой примесью надежды на розыгрыш. Или на сон. Или хотя бы на лёгкий лизергиновый кошмар.
- Ты покупаешь мою душу?
Ишь! А этот пытается шутить. Такое нечасто, но тоже в пределах правил.
Я с трудом удержался от желания сострить в ответ. Хватит. Иначе будем валандаться до утра.
- Нет, Митч, - я присел обратно к огню, - ты покупаешь чистую совесть.
В моём голосе не было и намёка на иронию. Но, кажется, он воспринял именно так.
- Так бы сразу и сказал, - осклабился он. - Мы всегда ладили с налоговой. Правда, твой визит, приятель, больше похож на рэкет девяностых. Сейчас в гости ходят с ноутбуком, а не с кастетом.
Он помахал перед собой пачкой бумаг: - Полагаю, приятель, ты нарыл стопроцентный материал, чтоб так смело обращаться ко мне за „помощью“?
- Стопроцентнее не бывает, Митч. - Я не спеша крутанул головой из стороны в сторону. Подсохший воротничок с хрустом отлепился от шеи. Стало ощутимо комфортнее. - Ты взгляни хотя бы на печати.
- Коллегия высшего суда... - зашевелились его губы. - Что за хрень? Не наш? В Брюсселе? Какого чёрта мне в…
Мне не интересны его предположения.
- Бери выше, Митч, - перебил я, не дослушав, - выше.
- Гаага? Нью-Йорк? Что?
- Выше, ещё выше. - Я всё-таки не удержался. Позволил себе загадочно улыбнуться, тыча пальцем в облака за шторами.
Добился своего, идиот. В зрачках его опять надежда на кошмар и помощь психиатра.
- Ты же веришь в загробную жизнь, Митч? - теперь уж без обиняков, перепрыгивая через три ступеньки, понёсся в атаку я.
- Ничуть. - Речь его осторожна (помнит удар в челюсть), но наполнена решимостью поставить меня на место. Теперь он небось решил, что я „свидетель седьмого заговения“ и клянчу денег на храм разврата и похоти. - Ни в бога, ни в чёрта, ни в истуканов острова Пасхи.
С ним будет сложно, - подумал я. И повторил вслух:
- С тобой будет сложно, Митч.
Но я справлюсь. Сказал я это тоже или только подумал?
- Какого рожна я должен верить во всякую чушь? - в его напоре послышался недюжинный азарт. - Пускай сперва святоши всех мастей договорятся между собой - что есть бог. А потом уже мне, умеющему сложить два и два, впаривают что-то более правдоподобное. И чтоб не путались в показаниях. А то выдумали: для одних он шестирукий, для других с бородой, а третьим вообще в ста лицах на Олимпе мерещится.
- Дурак ты, Митч! - лениво осадил его я.
Я уже привык к такому раздвоению личностей. Дом-то свой наверняка окропил святой водичкой, батюшке в рясу не одну тысчонку сунул. И крестится, когда надо, и в иордань на людях полезет как миленький. Набожность нынче в моде. И, паче того - при немалых выгодах. Но вот поди ж ты, какие в кабинетах мы атеисты!
- Дурак! - подтвердил хлёстче, будто влепил затрещину. - Да и другие не лучше. Нашли о чём спорить. Никто, Митч, никто пока не может вместить в свои мозги понимание бога. Вот и приходится ему говорить с каждым на доступном языке. Вспомни хотя бы Гудвина из Изумрудного города. Он тоже в некотором роде перенял этот трюк. Одному представлялся огненным шаром, другому - пустотой. Дело не в образе бога, а в нашем зачаточном развитии. Мы пока не имеем и миллионной части представления о том, что нас окружает. Вот и выдумываем, как ты говоришь, чушь, кто во что горазд.
Впрочем, ты дурак, Митч, дважды, если решил, что я пришёл обратить тебя в веру. Мне плевать, понял? Я, как и ты, занимаюсь земными делами, считаю денежки, передаю куда надо. Других забот у меня нет. А про душу и всё такое прочее тебе там объяснят, - я снова стрельнул глазом в ночь за окном, - когда придёт твоё время. Каждому по заслугам его... - так, кажется, у вас в писании? А на деле - мне это лучше тебя известно. Верь мне, Митч.
Губы поджал. Молчит. Смирился? Или окончательно записал меня в душевнобольные? Из тех, с кем лучше не спорить. Ничего, и это пройдёт. Я знаю.
- Видишь ли, Митч...
Я не собираюсь разглагольствовать битый час. Не моё дело - просвещение. Я всего лишь клерк.
- Бумаги у тебя в руках - подлинные. Как бы ты к ним ни относился. Вместе с бумагами в твоих же руках - дальнейшая судьба. Будешь паинькой - останутся довольны все.
- Подлинные, - буркнул он с робкой издёвкой. - Высший суд, да? Высший? Я не знаю такого!
- Знаешь, Митч, знаешь. - Я неумолим. - Высший, он же страшный. Признайся, это первое, что пришло тебе в голову. Впрочем, я не силён в теориях. Давай уже перейдём к привычному нам обоим языку цифр.
Ловлю на себе осмысленный взгляд. Ещё одна надежда? Скольких оппонентов он клал на лопатки на этом поле! Дерзай, Митч.
Я подкинул поленьев в огонь. Пусть будет пожарче. Кочерга зарделась красным. Я не спешу её вынимать. Прикурил от багрового кончика и пихнул обратно в угли. Пригодится.
Вдали, за дверью, крикнули. Наверное, очнулся кто-то из телохранителей. Ерунда, в доме толстые стены и двойные стеклопакеты - можно вволю поорать. Вороны, наверное, услышат. А внутри, кроме нас с Митчем, прийти на выручку некому. Но Митч вроде не рвётся? Нет, Митч кремень. Митч включает мозги в компьютерный режим. Ведь я обещал ему сделку.
- Но сначала один вопрос. - Митч строг и собран, будто ведёт пятничный совет директоров. - Допустим, я тебе поверил. Приговор - или что там у тебя? - прямо из небесной канцелярии. Допустим. Но почему сейчас, при жизни? Или…
- Нет, Митч, ты не умер. - Я собираюсь с мыслями. Что ни говори, нобелевской премии по экономике я не получал. А от моих доводов сейчас многое зависит.
- Но, Митч, понимаешь: когда тебе воздадут по заслугам там, - я киваю на золочёного ангела на потолке, - то это вряд ли поможет ныне живущим. С некоторых пор там сочли разумным улаживать материальные вопросы незамедлительно. Так честнее. А уж духовное воздаяние можно отложить на потом. Для этого ведь и предназначена вечность.
- Понимаю. Там - тоже кризис? И почему бы не хапнуть у грешника по горячим следам, да? А если учесть, что грешны все, то немалый капиталец можно отжать. Толково, толково… Ладно, не будем обо всех. В чём конкретно мой грех? И кому на небесах я задолжал?
- Не паясничай, Митч. - Я не ведусь на провокации. - На кой ляд нужны твои капиталы там? Речь о тех, кому ты задолжал здесь, на этом свете. Тут, - я указываю на стопку бумаг, - все твои долговые расписки, а также исковые требования на выплаты неустоек и дивидендов.
- Издеваешься? Скажи ещё - кровью подписанные. Я в жизни не давал ни одной долговой расписки!
- Ошибаешься, Митч. Все мы пишем их сотнями. Даже когда не подозреваем об этом.
- Ладно. Полюбопытствуем... - он запустил пятерню в бумаги и выбрал несколько листков наугад. - М-м-м... Мария Георгиевна. Кто это? Или вот, Геворг Ашотович? А эти - Семён С., В.П. Иванов, Кутейкин? Кто все эти люди?!
- Семён С.? Просто прохожий. Он вытащил тебя, пятилетнего дурака, за шкирку из полыньи на пруду. Остался для истории неизвестным. Остальным повезло больше. Мария Георгиевна - твоя первая учительница. Геворг и компания - бригада „Скорой помощи“. Едва успели до больницы, буквально за пять минут до перитонита. Дальше продолжать?
- Не стоит. Я, кажется, идею понял. Я, якобы, обязан всем, кто „приложил руку“ к моей судьбе?
Я с облегчением выдохнул. Похоже, дело продвигается быстрее, чем я думал.
- Но почему я должен оплачивать исполнение их гражданского долга дополнительно? Прохожий, пожалуй, да. Я не отказываюсь, но я не мог по малолетству, сам понимаешь. А остальные... Я благодарен, конечно. Но они делали свою работу, разве нет? И получали зарплату.
- Не будь ослом, Митч. У всех у нас есть обязанности перед обществом. И если бы ты получал за исполнение своего гражданского долга столько, сколько получают они - будь уверен, меня бы к тебе не послали.
- Каждый сам выбирает свою дорогу. Я не в ответе за то, что моя работа ценится больше.
- Ха! Ты сам, Митч, веришь в эту сказку? Её придумали такие же как ты, чтобы оправдывать свою жадность. Вспомни детскую загадку. Пуд железа не тяжелее пуда пуха. Любая работа - если это работа - одинаково ценна. Переносишь ли ты с места на место пуд хлеба, нефти или золота. Источник твоего сверхдохода, Митч, не сам труд, а лишь „материал“.
- Источник моего дохода, - Митч постучал пальцем по лбу, - вот эта вот штуковина, приятель. Моя голова.
- Удобно придумано, - перебил я. - А врач и учёный, инженер и учитель, можно подумать, трудятся не головой?
- Есть отличие, парень! Моя - знает, куда вложить деньги, чтобы те принесли прибыль. Это называется - инвестиции.
- А я так и сказал, Митч. Больше денег - больше доход. Но твоя работа при этом одинакова: переложить деньги из одного кармана в другой.
- Я плачу налоги за эту работу!
- Кто спорит? За работу - да. Но не за сверхдоходы.
- Опаньки! Знакомые речи. Вот я и раскусил тебя, приятель. Ты из этих - из социалистов? Классовая ненависть, да? Алчешь справедливости?
- Ошибаешься. Я не знаю такого слова.
Вру. Конечно, вру. Главное - не показывать вида.
Я чуть не плачу. Справедливость! Слово для передовиц и кроссвордов. Какая злая насмешка богов! Знал бы Митч, скольким искателям справедливости я повелел отрубить головы в те годы, когда руки мои ещё не были омыты водами Стикса.
- Я не знаю этого слова, Митч. В моих руках весы. Я лишь кладу на одну чашу пух и уравновешиваю его железом. Инвестиции? Пусть. Но тогда признаем: все эти люди тоже сделали свои инвестиции. Они вложили „капитал“ в тебя, в твоё будущее. И теперь вправе рассчитывать на свою долю прибыли. Ты - их предприятие.
- Ловко завернул. Лихо. Но как же: они лечили, спасали и обучали полстраны. Ты, наверное, после меня пойдёшь за расплатой к слесарю и хлебопёку? Чтоб уж поровну, как ты говоришь.
- Нет, Митч, не пойду. Ты прекрасно знаешь сам: не все инвестиции окупаются. А малоимущим иногда полностью списывают их долги. Это разумно.
- Да?! А ставить меня в известность о „долге“ через столько лет, когда я уже не имею возможности выбора - тоже разумно?
- Батюшки! И это говорит человек,
