Из книги... "Рассказчик"

Часть 2. Рассказчик.
Люди пожилые, даже не отличающиеся особенной тонкой наблюдательностью, давно заметили, что среди современных людей исчезает понемногу простое и доброе искусство вести дружескую беседу. Естественно, видно из всего течения жизни, что главная причина этого явления – излишняя торопливость той самой  жизни, которая не течет, как раньше, медленной ровной ленивой рекой, а стремится уже водопадом и падает с огромной скоростью в неизвестное будущее, увлекаемая телефонами, смартфонами, поездами-экспрессами, автомобилями со скоростью на трассах 100 км\час, подхлестывается СМИ, и удесятеряется в своей поспешности интернетом везде и всюду.
В литературе стал редкостью большой роман: романы разбиваются на продолжения-сериалы. В театре тоже – большие пьесы разбиваются на миниатюры. Кино, в какие-нибудь полтора часа покажет вам и войну и гонки, и рыбалку и любовные сцены и всё в клиповом виде. Устные рассказы сокращаются до анекдотов в двадцать слов. И всё потому, что пропало желание людей и умение слушать друг друга. Исчезли куда-то прежние внимательные собеседники, которые раньше переживали в душе все извилины и настроения рассказа, который отражался невольно на лице рассказчика всей его мимикой и с наивной простотой воплощался в каждое действующее лицо.
Теперь время другое, - индивидуальное, теперь всякий думает только о себе. Он почти не слушает, стучит пальцами и двигает ногами и руками от нетерпения и ждет не дождется конца рассказа, чтобы, перехватив изо рта рассказчика последнее слово поспешно выпалить: « Это еще что, а вот что со мной было, случай такой был...».
Про себя я скажу без хвастовства, да тут и похвала-то самая невинная, - про себя скажу, что я обладаю в большой степени этим даром слушать с толком, с увлечением, или, вернее, я не утратил еще этот дар слушателя со времен детства. Может быть, именно от этого даже несловоохотливые и по своему гордые люди-собеседники в беседе со мной расшевеливаются и снисходят до эпических монологов, повествуя мне о своих перипетиях жизненных. Так я узнаю сюжеты своих рассказов, которые начал записывать с 14-летнего возраста. Из накопленного материала рождаются повести и рассказы, которые я собираю в сборники, составляю книжки свои. Это будет, мне думается, документ об эпохе, в которой мне доведется прожить, еще может быть и немного. Но оставлю я будущему читателю все впечатления о времени своем, о людях об обстановке, что может быть интересно будет узнать будущему поколению, которое будет жить уже в другом мире, - буквально в другом, - ибо все меняется, только прошлое остается со всем его хорошим и плохим.
1 «Как известно, характер воспитывается из отношений окружающего мира к человеку. Если весь мир тебя не любит, если всё окружение к тебе относится злобно, с ненавистью, с неприязнью – так и ты не будешь любить мир, и ты будешь относиться ко всему в этом мире враждебно.
И у животных есть характер. Более того, - и у животных есть душа. Взять, например, собак, которых мы видели и знаем. У каждой – своя собственная душа, свои привычки. То же у кошек.
В дачном поселке был найден котёнок. Он был оставлен у ворот около домика охраны. Охраны не было, домик пустовал и был закрыт, так как ворота открывались автоматически с маленького пульта, которые раздали всем жителям. А, вероятно, мама-кошка принесла котят больше, чем можно было раздать, и кто-то оставил котёнка на крылечке домика охраны.
И один раз я прошел мимо и второй раз, когда возвращался. Котёнок мяукал и пытался с опаской подойти к прохожим. Прохожих было немного, все ездили на машинах, и к ним котёнок не стремился, провожая их мяуканьем, не двигался и сидел на досках крылечка.
Уже когда стемнело, я задумался: «как же тот котёнок ночь проведет, а осень и по ночам заморозки на почве…». И  не выдержав, я пошел к воротам. Котёнок бежал за мной, но едва приблизившись, садился, в руки не давался. Я его звал и отходил. Котёнок бежал на мой зов: «киса, киса», бежал следом. А когда я останавливался и он садился на задние лапы, но не подходил. Так мы дошли до моего дома.
Своим зовом я заманил его в открытую дверь к миске с едой и молоком, заранее приготовленным. Сам же, обойдя его кушающего с жадностью кошачий корм, прошел и закрыл дверь на улицу. Тут случилась паника. Котёнок бросил еду и рванулся к двери с громким мяуканьем, лапками царапал дверь, желая выйти. Пришлось его выпустить, уж слишком сильно он паниковал. «Может его били и мучали в доме, раз он боится закрытых помещений…». Я вынес еду на улицу, поставил у крыльца и оставил котёнка, закрыв дверь. Потому что, когда я попытался его погладить, котёнок фыркал, не желая отойти от миски с едой, оскаливал пасть, лапой пытался царапнуть мою руку.
Эту ночь он остался у моего дома, хорошо, что не было дождя. А синоптики обещали дожди. И утром я обманом заманил котенка в дом. Он паниковал опять у двери, потом, когда я подошел и протянул к нему руки, от «попытки поймать его» он убежал вглубь дома и спрятался под диван. И там сидел в углу, рыча и царапаясь, когда я пытался его вытащить. Я оставил котёнка в покое, решив на улицу его уже не выпускать, обещанные осенние дожди зарядили на долгих три дня. И котёнок уже начал привыкать к дому.
Свое место в углу под диваном он покидал только тогда, когда на него не обращали внимание. Подходил к миске, ел и оглядывался…. И постепенно, на мои перемещения по дому он перестал обращать внимание и лежал на ковре перед диваном. Когда я подходил и садился на диван смотреть телевизор, он дергался убежать, фырчал, но, не видя посягательств на него, к моим ногам стал относиться, как к неизбежному и успокаивался. Вечером котёнок нашел лоток с песком в прихожей и возился там в темноте. Когда я включил свет, котёнок убежал и, оглянувшись, сел и смотрел в открытую из комнаты дверь на мои действия, как я убирал из лотка в целлофановый пакет….
Привыкал он долго, но прижился. И ноги мои его не пугали. А вот в руки он не давался совсем, сразу отбегал к дивану-спасителю, когда я хотел его погладить».
 
2
«Звали её Циня. Не в честь китайского высокопоставленного мандарина и не в память династии, а просто так вышло. Когда её увидел впервые маленьким котенком сыночек наш двух лет, он вытаращил глаза от удивления, улыбнулся и замахал обеими ручками, требуя подать ему сюда произнося восторженно-радостно: «Цинь – Цинь!» Вот и пошло – Циня.
Сначала это был только пушистый шерстяной комочек с двумя веселыми глазами и розовым носиком-пуговкой. Дремал этот комочек в корзинке с высокой ручкой, на постеленных мягких фланелевых тряпочках. Декоративная широкая корзинка была куплена как кашпо для цветов, но пришлась, как нельзя кстати, для подаренного нашему сыночку на день рождения котёночка.
А кошечка была породистая – ореховый окрас. Трехцветная кошка породы мей-кун, с пятнами чёрного и рыжего с белым, с красивым белым передним галстуком, как треугольник.
Этот комочек рос быстро, гораздо быстрее, чем наш сыночек, который быстро потерял к нему интерес.
Этот комочек спал на полу в свете солнца падающего из окна, лакал молоко, из миски, жмурясь и мурлыча. Он ловил лапой мух на подоконнике и на окне; катался по полу, играя бумажкой скатанной в шуршащий комок; играл с клубочком ниток, когда бабушка вязала и ставила нитки в коробке на пол, а один клубок выкатывала котёнку для игры.
И мы сами не заметили, когда это, вдруг, вместо черно-рыже-белого пушистого комка, мы увидели большую, стройную, гордую кошку – нашему сыночку всего-то исполнилось 3 с половиной, и он еще всё засовывал палец в рот, инстинктом вспоминая младенческую соску.
Выросла, в общем, первая красавица, всем кошкам кошка. Темно-каштановая с огненными рыже-красными пятнами, на груди белая манишка, усы во все стороны и шерсть вся лоснится, блестит; задние лапы, как в широких черных штанишках, а кончики лап в белых тапочках. Красота, да и только.
Спала Циня в доме, где хотела: на диванах, на коврах, на стульях и в кресле. Очень любила спать около стопки газет, которые лежали в углу на тумбочке напротив окна. Целый день солнышко светило и грело эти газеты и тепло от них, видимо, продолжало передаваться и вечером.
Была у Цини одна особенность. Во-первых, обряд утреннего здорованья. Сначала прыжок на мою постель: «Муррум!». Потом подход и тыкание мордой, головой в руку или в бок, и снова коротко говорила: «Муррум!» и тут же падала на меня боком. Именно не ложилась, а падала боком на мою грудь или на мои ноги, если я садился на кровати. Затем она поворачивалась, подставляя свой бок, и я должен был гладить её по боку и по животу. Едва я, погладив раз-два, намеревался убрать руку, - она лапой, поднимая её не вставая, ловила мою руку, требуя еще, и глядела на меня с умоляющим взглядом. Отказать было невозможно, и еще и еще раз она получала свою порцию ласки.
Потом я вставал, и Циня бежала за мной, провожая меня до дверей туалета-ванной, сидела у дверей и ждала. Потом бежала за мной и на кухню, когда я утром всегда шел выпить с полстакана водицы. Так она и бегала, как собачка, в продолжение всех моих утренних перемещений. Она сидела рядом и наблюдала за всем, чем я занимался: одевался ли я, готовил ли я кофе и бутерброды, садился ли в кабинете за письменный стол, что-то записать. Циня всегда сидела рядом и наблюдала. Если я долго где-то задерживался за столом в кухне, завтракая или за письменным столом в кабинете, она тут же ложилась на пол и, словно на посту, охраняла меня, готовая вскочить и побежать за мной, если я куда-то направлялся.
Этот «собачий синдром» проявлялся и во время прогулки, когда я выходил покурить и прогуливался по дорожке в саду. Она, Циня, красавица кошечка ходила за моими ногами, как собака. Когда я останавливался и стоял чуть дольше минуты, Циня подходила и терлась мордочкой и своим боком об мою ногу…».
Так и живет наша кошечка до сих пор, рассказывал мне один мой знакомый, рассказчик.
Конец.