Дед Пушкина. Пылкий и жестокий? Нет!

После трагической смерти Александра Пушкина, после разбора его личных бумаг, в 1840 году, в номере седьмом, журнал «Сын Отечества» напечатал «Отрывки из записок А.С. Пушкина», из «Начала автобиографии», где знаменитый внук Льва Александровича  писал: «Вторая жена его, урожденная Чичерина, довольно от него натерпелась. Однажды велел он ей одеться и ехать с ним куда-то в гости. Бабушка была на сносях и чувствовала себя нездоровой, но не смела отказаться. Дорогой она почувствовала муки. Дед мой велел кучеру остановиться, и она в карете разрешилась – чуть ли не моим отцом. Родильницу привезли домой полумертвую и положили на постелю всю разряженную и в брильянтах». 

Но, рассказав эту историю, Александр Пушкин сам дал к ней такое пояснение: «Все это я знаю довольно темно. Отец мой никогда не говорит о странностях деда, а старые слуги давно перемерли». - Несмотря на такую приписку, его отец, Сергей Львович, прочитав журнал, был возмущен до глубины души и выступил в «Современнике» с опровержением незаслуженных, как он считал, обвинений в жестокости своего отца Льва Александровича Пушкина.
 
«В 7 номере Сына Отечества 1840 года прочел я отрывок из записок покойного сына моего. Не считаю нужным прибавлять, что эти записки ошибкою попались в число бумаг, предназначенных автором для печати, – писал Сергей Львович. – Если там прямо сказано: «все это я знаю темно, и никогда отец мой не говорил об этом», не явно ли, что рассказы сии брошены на бумагу единственно по причине их невероятности, на память того, чем воображение случайно поражено было, а не для всеобщего известия… – И продолжил с горечью: – Но здесь речь о покойном отце моем, добродетельнейшем из людей, которого память священна мне и сестре моей, остающимся в живых... Я обязан опровергнуть ложные рассказы: мое молчание показало бы, что я во всем соглашаюсь… Отец мой никогда не был жесток; … взаимная любовь его к покойной матери была примерная. Как!.. мой отец принудить мог насильственным образом мать мою ехать с ним на обед в последние часы ее беременности!.. Он, который, отъехав из Москвы в свою подмосковную на несколько дней, воротился с дороги, чувствуя себя не в состоянии перенести краткой разлуки! Кто мог сыну моему дать столь лживое понятие о благородном характере моего отца?!»

Сходную картину дружной семьи вспоминал и его покойный брат, поэт Василий Львович Пушкин, но – в стихах:

Поэзия святая!
Мы с самых юных лет
Тобою занимались,
Ты услаждала нас!..
Или в семействе нашем,
Где царствует любовь,
Играли мы как дети
В невинности сердец. 

Именно только так, и только с хорошей стороны вспоминали своего отца и свою семью его сыновья. Но искаженные сведения о родном деде, отставном артиллерии подполковнике Льве Александровиче Пушкине, личности загадочной и интересной, дошедшие до него, заставили поэта ошибаться в его оценке дважды.

В предыдущем рассказе о предках Александра Пушкина «Горе мне! Я изрубил свою жену до смерти!» изложена история прадеда, Александра Петровича, сержанта Преображенского полка, который 17 декабря 1725 года, в приступе безумия, зарезал жену – Евдокию Ивановну.

 Его сын Лев и дочь Марья остались круглыми сиротами в неполных три и два года, и их воспитывал дед по матери – Головин Иван Михайлович, который внука Льва  сразу же, с малолетства, записал в лейб-гвардию Семеновского полка. 

Лев Александрович  с 1739 года был определен капралом в артиллерию. Рос по служебной лестнице: получил сержанта, стал штык-юнкером, потом – подпоручиком, поручиком, капитаном, и, наконец, майором. 

В шестнадцать лет дед женил его на Марии Матвеевне Воейковой, и поселил юную пару на Божедомке, доставшейся вместе с вещами и обстановкой Льву от его отца. С тех пор они жили, окруженные относительной роскошью, в соответствии со своими представлениями о моде. 

Образ Нерукотворного спаса, писанный на холсте, висел у них над дверью, рядом – картина о блудном сыне. Несколько молитвенников лежали на ломберном столике возле окна. Одиннадцать картин, писанные маслом на холстах, и заключенные в позолоченные рамы, были распределены по комнатам.

Украшением здесь служили также столы раздвижные. Один из них, где верхняя доска была с мелкой резьбой, стоял посередине зала, а вокруг него – девять стульев с позолоченной обивкой. Второй, дубовый, был круглым, передвижным. На нем в углу располагалась разная мелочь для украшения: зеркало в резной раме, серебряная дорогая посуда, китайская шкатулка. 

Здесь же висели портреты родителей Льва. Писанные акварелью лица Александра Петровича и Евдокии Ивановны, которых он не помнил, давали иллюзию, что родители у него, все же,  были… Ведь был похож на отца!

В спальне стояла широкая кровать под темно-розовым балдахином, вдоль стен – сундуки расписные. Шторы бордовые камчатые были подобраны в тон покрывалу. Горы пышных подушек закрывали его. Во всех комнатах стояли печи в дорогих пестрых изразцах. 

Через год после заключения брака у молодой пары родился первенец, и его назвали Николаем. И только через шесть лет появился второй ребенок – Петр.

Дети росли, а служба в лейб-гвардии Семеновского полка в Петербурге шла своим чередом, где Лев Александрович «…в должности звания своего прилежен, от службы не отбывает, подкомандных своих содержит и военной экзерциции обучает добропорядочно и к сему тщание имеет, лености ради больным не рапортовался и во всем себя ведет как исправному штап офицеру надлежит и как по чину своему опрятен, так и никаких от него непорядков не происходит и таких пороков, которые по указу государственной военной коллегии 1756 году генваря 30 дня написаны, не имеет. Для чего по усердной его службе к повышению чина быть достоин». – Такую характеристику он получил после окончания семилетней войны, в которой участвовал.

Возвратившись однажды из похода, Лев Александрович с удивлением обнаружил, что Николинька и Петенька уже подросли. И, по моде времени, пригласил в дом учителя – двадцативосьмилетнего венецианского подданного Харлампия Меркади, который стал обучать мальчиков  французскому, итальянскому и греческому языкам. 

Отбывая обратно в полк, после кратких побывок, Лев Александрович и не задумывался о верности или неверности Марии. Но в один из следующих приездов, в ноябре 1754 года, он ощутил к себе прохладное отношение жены.
 
Тогда присмотрелся к Харлампию и, наконец, заметил, что тот высок, строен, красив, и вполне может нравиться женщинам. Заподозрив неладное, поручил человеку следить за Марией и учителем. И уже в скором времени тот его известил, что подозрения барина не лишены оснований. Нагрянув домой в неурочный час, Лев Александрович поймал неверную жену в объятиях Меркади.

Крики и плач Марии не удержали Льва Александровича от твердого решения – со скандалом он выгнал учителя. Тот переехал к его шурину – Александру Матвеевичу Воейкову, который уступил тайным слезным просьбам сестры и её обещаниям, что забудет любимого.
 
Успокоенный, что проклятого венецианца теперь в его доме не будет, а значит, жена не будет испытывать соблазнов, Лев Александрович вернулся на службу. Но тот же человек ему через три месяца сообщил, что барыня теперь часто навещает семью брата и задерживается там подолгу… 

Сразу же после получения этого известия, поехав домой и не застав жену, Лев Александрович незамедлительно отправился к шурину. И в запале выложил, что Мария продолжает встречаться с венецианцем, но теперь – под крышей его собственного дома. Тут совсем некстати подвернулся Меркади, и он, не удержавшись, набросился на него с руганью.

Александр Матвеевич, разозленный бесстыдством сестры и Харлампия, которого он пригрел, а также пораженный его неблагодарностью, накинулся на него с кулаками и основательно поколотил. Потом, приказав челяди выволочь побитого в конюшню и подвесить за руки, там продолжил экзекуцию. Этого шурину и зятю показалось мало, и они в этот же день увезли Меркади в деревню Воейковка, и бросили в домашнюю тюрьму. 

Возвратившись домой, Лев Александрович избил Марию и заключил под замок и её, где та пробыла недолго - он пожалел жену и выпустил сразу.

 Но вся история выплыла наружу – после нескольких месяцев пребывания под замком Меркади сумел освободиться, и, явившись в Москву, подал на них жалобу. 

Началась судебная тяжба. И хотя на суде Александр Матвеевич Воейков признавался, что главным виновником был сам, а не зять, – не смог простить венецианцу, что его сестра находится с тем в любовной связи, – в формуляр Льва Александровича тоже внесли  запись: «…за непорядочные побои находящегося у него в службе венецианина Харлампия Меркадии был под следствием, но по имянному указу повелено было его, Пушкина, по монаршей милости простить, а следствие ево оставить и определить по прежнему ево должности».

 Семейная пара продолжила вместе жить. Но через три года Мария умерла при родах, произведя на свет преждевременного, но здорового, третьего, сына – Александра.

 Для майора артиллерии не прошли даром судебные разбирательства по Меркади и смерть жены. Он заболел. И в августе 1761 года подал рапорт об отставке «по состоянию здоровья».
  
Врачи, осмотрев Льва Александровича, заключили, что он «имеет болезнь, ...малум хипохондрианум кум материя»  и от болезни этой «по временам бывает у него рвота, рез в животе, боль в спине и слепой почечуй (геморрой) от которого может приключиться меликолия хипохондриана». – Их вердикт означал: «ни в какой службе быть не способен».

Но Военная коллегия сочла, что Лев Александрович Пушкин, «по ево молодым летам по излечению болезней не безнадежен». Единственное, что Коллегия  сделала – в середине августа 1761 отпустила «в дом ево на год»  - с условием, чтобы явился   для переосвидетельствования.
 
Получив паспорт для проезда в село Архангельское Арзамасского уезда, да и в Болдино, затем обратно в Петербург, отец семейства отбыл домой, где принялся зализывать раны, нанесенные ему Марией и Харлампием.

Но в Военную коллегию через год не явился, так как произошли серьезные события: 25 декабря 1761 года умерла императрица Елизавета Петровна, дочь Петра I, и ее племянник – Карл Петр Ульрих, то есть, Петр III, -  стал очередным престолонаследником. 

Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь петергофского двора,
Как Миних верен оставался
Паденью третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость, в карантин… 

Так писал  внук Льва Александровича в стихотворении «Моя родословная», показывая несуществующую верность предка законному государю. Мало того, в «Начале автобиографии» и в «Table-talk» он опять утверждал: «Дед мой Лев Александрович во время мятежа 1762 года остался верен Петру III – не хотел присягнуть Екатерине и был посажен в крепость… Через два года выпущен по приказанию Екатерины и всегда пользовался ее уважением».

Но Александр Пушкин ошибался – дед его никак не участвовал в событиях, связанных с дворцовым переворотом, а также не сидел в крепости. 28–29 июня 1762 года гвардия возвела на российский престол супругу Петра III, немецкую принцессу Софию Фредерику Августу, которая при крещении получила  новое имя –