Чего греха таить, я всегда опасался знакомить своих девушек с Генрихом. Уж очень он хорош и привлекателен, чтобы остаться к нему равнодушным. Генрих, Генрих, этот красивый во всех отношениях молодой мужчина, был не только хорош собой, но и весьма умен, эстетичен и проницателен – проницателен до неприличия. Эта черта мне в нем особенно нравилась... Бывало, вот так сядет прямо передо мной, возьмет руку и пристально посмотрит в глаза. Этот взгляд, полный вопрошающего участия и мягкой искренности, всегда соблазнял поделиться чем-то сокровенным, пожалуй, даже сакральным… Перед ним можно было спокойно вывернуть душу на изнанку.
Мы были знакомы уже довольно-таки давно, еще с университета, когда учились в одной группе и увлекались исследованием литературного творчества европейских писателей второй половины двадцатого века. Тогда мы открыли для себя Гессе, Сартра и Камю, последнего Генрих особенно любил и, как мне казалось, стремился ему подражать. Мы нередко гуляли с ним по узким улочкам нашего старинного городка, который буквально излучал дух великих культур и шептал нам на ухо фразы из эпохальных произведений прошлого; он был как будто специально создан для погружения в атмосферу мысли и слова.
С Ольгой мы познакомились, можно сказать, случайно, правда, один горячо любимый мною писатель как-то заметил, что случайная встреча – самая неслучайная вещь на свете... Не мне судить. Произошло это в библиотеке, где я проводил с недавних пор все свободное время. Генрих уехал на зарубежную стажировку, получив литературную стипендию, я остался совсем один и решил, что лучшим лекарством от одиночества будет чтение. Слава Богу, в то романтическое время не было ни мобильной связи, ни интернета. В читальном зале, как обычно, было тихо и уютно. Казалось, время здесь остановилось и прекратило длительность в обмен на созерцание самого себя.
Я уже собирался уходить, закрыв четвертый том Марселя Пруста и положив его на стопку книг, стоящую рядом. Прочитать, конечно планировалось больше, но как-то не пошло, причем с самого начала: голова была несвежая, и настроения не было совсем. Зачем я взял Пруста, надо было что-нибудь попроще и покороче..., но все же Пруст..., ах, да ладно. Бросив равнодушный взгляд вокруг, как некий ритуал на прощание, я вдруг увидел одинокую девушку, сидящую в самом начале зала. Она, склонившись над книгой, то ли читала, то ли дремала, издалека было не рассмотреть.
Девушка была мне не знакома, хотя я знал почти всех, кто сюда захаживал. Она не походила на здешних студенток и училок – этих милых, но бесконечно далеких от реальных жизненных эмоций див. Решив обождать с уходом, я машинально открыл лежащий на самом верху книжной кипы четвертый том Марселя Пруста и продолжил свои наблюдения за мальчуковой незнакомкой. Коротко стриженные рыжие волосы, правильные черты лица, стройный стан, тонкая шея... Что-то неуловимо знакомое... Но вот что? Как будто даже родное и не единожды виденное...
Время шло незаметно, его течение я замечал разве что по накопившейся в руках книжной тяжести... Странное дело, не помню, чтобы меня в последнее время что-то сильно увлекало или даже просто вызывало интерес. Немногочисленные читатели уже почти разошлись, те, кто остались, зевали и терли уставшие от долгого чтения глаза, всем своим видом показывая, что пора домой... Вскоре зал совсем опустел, и мы остались вдвоем, только одинокий библиотекарь прохаживался где-то между стеллажами и слегка подкашливал, тихо ожидая нашего ухода. Вдруг ощутив неловкость своего положения, я решил все же сдать книги и подождать девушку возле гардероба, это на тот момент мне показалось самым правильным. Выполнив привычный ритуал, я вскоре оказался внизу и, протянув руку с номерком, получив в обмен на него свою куртку и шарф.
Наскоро одевшись, я подошел к доске объявлений и стал изучать многочисленные предложения, внутренне ожидая скорого появления незнакомки, но ее все не было. Время шло, просмотрев все объявления по второму кругу и ловя внимательные взгляды гардеробщицы, я решил выйти на улицу, продолжив свое ожидание там, на свежем воздухе. Воздух, действительно, оказался свежим и бодрил осенней прохладой. Как это было кстати сейчас: Ольга (на тот момент все еще незнакомка) никак не выходила из головы. Ну почему ее все еще нет, все уже давно вышли из здания, окна погасли...
Бодрость вскоре сменилась холодком, и я, сильнее укутавшись шарфом и подняв ворот куртки, переминался с ноги на ногу. Куда она подевалась? Неужели я ее пропустил? А быть может, она вышла через другие двери? Однако дальше ждать было бесполезно, и я, еще немного походив вокруг да около, поплелся в сторону дома. Таинственное исчезновение Ольги из библиотеки, начавшийся моросящий осенний дождик, мерно идущий по городским улицам, мысли о Генрихе (его, признаться, сейчас особенно не хватало), вчерашний спор на кафедре, недопитая бутылка вина дома, которую я купил накануне, странный текст Пруста – все это образовало единую взвесь, которой буквально наполнился воздух, и даже ветер, сильно бьющий в лицо, не мог дать «продышаться» моему сознанию...
Спал я в ту ночь беспокойно. Во сне ко мне являлся Генрих и подолгу говорил со мной. Что-то его беспокоило, и он все время спрашивал, как я провожу время и почему редко пишу ему письма. Я ответил, что недавно начал читать одну интересную книгу, на которую набрел совершенно случайно в библиотеке, и твердо намерен дочитать ее до конца, но не уверен, что это возможно. Генрих странно посмотрел на меня, затем привычным движением поправил челку (обычно так он делал в моменты размышлений) и спросил, что же может помешать мне дочитать эту книгу. Я улыбнулся в ответ и, взяв его ладонь в свою, сказал, что все дело в книге, позволит ли она это сделать, потому что я-то хочу наверняка.... Генрих выглядел потерянным, было видно, что эта новость его вовсе не радует и он не знает, как быть дальше. Я посмотрел ему в глаза и понял, что он ждет чего-то от меня, его глаза просили рассказать о том, что я скрываю или то, что прячу за символами, сказать в открытую, без затей. К откровенности, признаться, я был не готов даже во сне, поэтому продолжал молчать, испытывая невнятное чувство вины.
Генрих встал и, не говоря ни слова, вышел, затворив за собой дверь. Это – конец: он больше не придет ко мне, исчезнет из моей жизни навсегда, и я буду грустить и скучать по его мягкой походке и цепким пальцам, так ловко управляющимся с пером и фортепиано. Его запах еще долго оставался в непроветренной комнате, сохраняя незримое присутствие... Проснувшись, я еще долго лежал в кровати и смотрел в потолок невидящим взглядом, стараясь не упустить то чувство, которое возникло в самом конце, – чувство непонятного трагического веселья. Генрих ушел, но он рядом, рядом со мной, где-то там…
К реальности я возвращался неохотно, медленно, но неизбежно вдыхая воздух реального мира. Слова Генриха как будто все еще доносились откуда-то издалека, отдаляясь все дальше и дальше, пока вовсе не исчезли. Его ночной визит весь день не выходил у меня из головы, как в общем-то и образ незнакомки из библиотеки, которую я теперь непременно хотел разыскать. Смутное чувство их взаимосвязи не покидало меня.
Стояли последние теплые осенние деньки. Солнце все еще грело, и временами казалось, что еще лето, если бы не пожелтевшие листья на осунувшихся от ночных холодов деревьях. Я давно заметил, что разговариваю с природой на одном языке. Мое душевное состояние во многом зависело от того, что там за окном… Гулял я медленно и любил никуда не торопиться. Долгие прогулки помогали о многом подумать, взвесить всё, а иногда и принять правильное решение. Но это если ты гуляешь один. Я вдруг поймал себя на мысли, что вот так где-нибудь в Париже гуляет сейчас Генрих в сопровождении какой-нибудь юной особы или Ольга в паре с задумчивым молодым человеком. Время для прогулок парами – именно так и никак иначе. Я же один иду по залитой светом улице, обдуваемый прохладным осенним ветром, и думаю о Генрихе, думаю об Ольге…
Я никогда ничего от Генриха не скрывал, мы всегда и всем делились, так уж повелось – как знак подлинного доверия. Мне было неловко, что в своем последнем письме я никак не упомянул об Ольге, хотя и рассказывать тут было пока не о чем, ведь я даже не был с ней знаком. Я лишь написал о книге, которую начал читать и не упомянул ее название, но Генрих, казалось, все и так понял… Иногда не обязательно называть вещи своими именами, достаточно тонкого намека, легкого штриха к портрету – и все становится понятно. Ольга, Ольга, где же ты сейчас? Я бродил по городу, наслаждаясь своим одиночеством и неопределенностью своего положения в этом осеннем пространстве. На светофоре я перешел дорогу и направился в сторону центра, сам не зная зачем… Я искал Ольгу.
Ты можешь бродить долго-долго в поисках кого-то, целенаправленно выискивая его среди людей, идущих в противоположном направлении, кружить вокруг предполагаемых мест его пребывания в надежде на то, что вот-вот промелькнет знакомая фигура, блуждать взглядом по проспекту: а вдруг она где-то здесь, где-то рядом. Все это пустое.., и ты прекрасно об этом знаешь, знаешь, как и все те, кто вот также когда-то пытался кого-то найти. Этот коллективный опыт говорит лишь об одном: если то, что ты ищешь и появляется, то только там, где этого меньше всего ждешь… Я встретил Ольгу у своего дома, там где уж точно менее всего ожидал. Она сидела на скамейке с букетом желтых листьев и смотрела куда-то вдаль.
Признаться, я был не готов к такой неожиданной встрече и не сразу поверил в то, что это она, но сомнения быстро развеялись. Чем ближе я подходил, тем отчетливее понимал, что это так… Подойти к ней сейчас, заговорить или, быть может, затаиться и выждать более удобного момента? В голове прокручивались всевозможные сценарии знакомства, мысли пролетали, стремительно опережая друг друга, как пчелы в несущемся Бог знает куда рое… В этот момент я вдруг отчетливо осознал, что мне нравится вот так просто наблюдать за ней, смотреть, как она сидит и держит в руках книгу или (как сейчас) букет из осенних листьев… Мне вдруг страстно захотелось увидеть ее походку, ощутить запах ее волос вперемешку с осенним воздухом и встретиться с ней взглядом, который сразу же о многом скажет… Почему я не художник, способный запечатлеть понравившийся фрагмент реальности, и не поэт, блуждающий по городу с блокнотом и ручкой?!
