И к о н а

учительнице  на следующий день и сообщил по-немецки:
-Мне поручено допросить вас по  поводу вчерашнего инциндента. Вы-европейский человек и говорите по-немецки, несете нашу культуру, но именно вас подозревают в связях с партизанами, и именно вам мы обязаны вчерашней провокации.
 Я ничего не утверждаю, но все же вынужден это сделать по приказу начальства.
Что вы сами по этому поводу думаете? Вы, вероятно, верите в бога, и поэтому я надеюсь на вашу искренность.
Кроме того, нам известно, что ваши родители пострадали от большевиков и были расстреляны. Это удваивает наши шансы на ваше сотрудничество.
   Ия с любопытством посмотрела на майора. 
-Что я думаю о вчерашнем инциденте? 
Давайте лучше поговорим о русских иконах. Вы, кажется, интересуетесь искусством,господин майор?
Видите ли, имена великих иконописцев здесь неизвестны. Они посвятили свое искусство благочестивому делу и остались в неизвестности. Всё личное должно отступить перед требованием святого. Фигуры на иконах бесформенные. Они производят впечатление неизвестности. Но они и не должны иметь красивых тел. Рядом со святым телесное не имеет никакого значения. В этом искусстве было бы немыслимо, чтобы красивая женщина являлась моделью Мадонны, как это было у великих итальянцев. Здесь это было бы кощунством, так как это ведь человеческое тело. Ничего нельзя знать, всему следует верить. Вот в чём секрет иконы.
       Ия основательно сбила мойора с толку. Он шелкнул каблуками, присел, нетерпеливо постучал по столу сигаретой ”REEMTSA SORTE».
 -Вы что же, фрейлин, не верите в икону?
 Ия не отвечала…
Вы же утверждаете, что она плачет? Кровоточит?
-Не уверена...
-Зачем вы тогда её украшаете?  
-Я не знаю. Иногда я это делаю. Мне делается страшно, когда я этого не делаю. А иногда мне просто хочется это делать. 
Поставленный в совершенный тупик  майор Кюнер продолжил:
-Какой раздвоенной, беспокойной должны вы быть.
 Тяготение к Богу и возмущение против Него в одном и том же сердце? 
-Во что же ты веришь?
  Он неожиданно перешел на “ты” будто бы разговаривал со своим единомышленником:
 — Ни во что!
      Она сказала это с такой тяжестью и глубиной, что у майора осталось впечатление, что эти люди принимают так же неверие свое, как веру и дальше просто несут в себе старое наследие смирения . 
-Вам, русским, обязательно нужна вера. Неважно в кого и во что, из за ее неосязаемости и эфемерности вы верите то в царя-батюшку, то в Ленина, то в Сталина. Это вносит в ваш дух ещё большую сумятицу и разгром, и вы, в конце концов, полностью забываете о себе, верите в то, что никогда не происходило или не произойдет. Вы пренебрегаете деталями и мелочами, такими важными удобствами, как чашка с блюдцем и салфеткой, хрустящими круассанами по утрам, удобными ящичками для хранения мелочей, теплым сортиром. Вы почти всей кровью ненавидите повседневные удовольствия и блага, привычные нам, европейцам,  наш организованный быт, ясные программы и теории, потому что склонны оберегать и лелеять какую-то спрятанную от человеческих глаз и нормального понимания мечту, расплывчатую и неопределённую, как ваши иконы. Ради неё вы пренебрегаете собой и своими близкими, которых ради идеи легко отдаете на заклание. Мы же живём простой и ясной заботой о себе как о финальной точки бытия, о вершине мироздания. И в этом смысле нам никогда не понять друг друга: вам нужны идеалы и подвиги, а нам - четкий порядок вещей и осязаемые цели. А хороши ли они или нет, мы, настоящие европейцы, задумываемся только в самый последний момент. И то, если появитесь вы, униженные и проданные своими же предводителями, голодные, грязные, с горящими глазами, и нашему благополучию и удобствам начинает угрожать ваша чрезмерная способность искать правду и справедливость и принести себя в самопожертвования ради этого.
Поэтому я не арестую вас. Вам нужны иллюзии, а мне –доказательства: ведь «дважды два»-это всегда «четыре», а никак не «пять». По свидетельству очевидцев, вы не выходили из зала во время представления. Я не дам ход делу на этот раз. Но, берегитесь, одно доказательство, одно точное уравнение - и вам конец!
Немцы ушли. 
 Тёмный, растрескавшийся, разбегающийся тонкой паутиной лак иконы отсвечивал мягким блеском медленный и неуверенный уход  апреля и пришествие настоящей скорой весны.